О том, что произошло за время его отсутствия, Сократ не упоминал не единым словом. В конце концов мальчик по имени Аристокл, которому нельзя было дать больше двенадцати, задал ему вопрос:
- Как ты думаешь, Сократ, был ли прав твой гений, призывая тебя отправиться на запад?
Несмотря на свои младые лета, Аристокл отличался недюжинным и ясным рассудком, что Сократу очень нравилось. Вот и этот вопрос он сформулировал четко и прямо, как взрослый мужчина. О том, чтобы так же прямо ответить, Сократ мог только мечтать. После некотого промедления - что было для него совсем не типично - он ответил:
- Мы одержали победу в Сицилии, и это может быть для полиса только хорошим. И мы одержали победу в Спарте, где никогда не побеждал ни один чужеземец. Спартанские цари обсуждают с Алкивиадом условия мира прямо сейчас. Это тоже не может не быть хорошим для полиса.
Он искал истину подобно влюбленному, добивающемуся своей возлюбленной. Он искал ее всегда. Он знал, что будет искать ее и впредь. Однако сейчас он понимал, что данный им ответ не соответствовал истине в полной мере. Понимал это и Аристокл:
- И все же ты полон сомнений. Почему?
- Я знаю, почему, - сказал Критий. - Из‑за Алкивиада, вот почему.
Сократ знал, в чем дело - Критий завидовал Алкивиаду самой черной завистью. Алкивиад сделал в Афинах то, о чем Критий не мог и мечтать. От недостатка амбиций Критий не страдал никогда. Возможно, эти амбиции были направлены на то, чтобы принести пользу полису. Вне всякого сомнения, они были направлены на достижение личной выгоды. И вот теперь он был переплюнут, да еще как! Оставалось только гневно злословить.
Что, впрочем, не означало, что Критий был неправ. Алкивиад действительно Сократа беспокоил - впрочем, он беспокоил его уже давно. Алкивиад был умен, красив, любезен, очарователен, величествен - однако в нем эти качества могли послужить как добру, так и злу. Сократ сделал все, что мог, дабы указать Алкивиаду верное направление. Но в этом возможности других людей ограничены - окончательное решение человек принимает сам.
Аристокл перевел взгляд с Сократа на Крития (они родственники, вспомнил Сократ) и обратно.
- Он прав? - спросил мальчик. - Ты боишься Алкивиада?
- Я боюсь за Алкивиада, - ответил Сократ. - Разве не верно то, что человек, достигший огромной власти, привлекает также огромное внимание, ибо все хотят узнать, как он эту власть употребит?
- Пока он не сделал ничего дурного, это уж точно, - сказал Аристокл.
- Пока, - пробормотал Критий.
Проигнорировав это замечание, что многим было бы не под силу, мальчик сказал:
- Почему мы должны обращать огромное внимание на человека, который не сделал ничего дурного? Разве что для того, чтобы перенять у него все хорошее.
- Когда речь идет об Алкивиаде, - сказал Критий, - как бы не перенять у него все дурное.
- Да, многие могут сделать и это, - сказал Аристокл. - Но разве это правильно?
- Какая разница, правильно это или нет? Так будет, и все тут, - сказал Критий.
- Подожди‑ка, - Сократ поднял руку и взмахнул в сторону агоры. - Прощай, Критий. На сегодня с меня довольно общения с тобой, да и с любым другим человеком, который спрашивает: "Какая разница, правильно это или нет?" Ибо что же может быть важнее? Если человек знает, что правильно, то как же он может поступить неправильно?
- Зачем ты спрашиваешь меня? - отпарировал Критий. - Лучше поинтересуйся у Алкивиада.
В этом было достаточно истины, чтобы ужалить Сократа, но он был слишком гневен, чтобы обидеться. Он снова взмахнул рукой, на этот раз более резко:
- Уходи. И не возвращайся, пока не излечишь свой язык, а еще лучше - свой дух.
- О, я уйду, - сказал Критий. - Но ты обвиняешь меня, тогда как тебе следует обвинять себя самого, ибо именно ты обучил Алкивиада тому самому добру, которое он ни в грош не ставит. - Он зашагал прочь.
И эта стрела не пролетела мимо цели. Делая вид, что ему не больно, Сократ повернулся обратно к своим собеседникам, стоявшим под оливковым деревом:
- Ну, друзья мои, о чем это мы говорили?
Беседа не прекращалась почти до самого заката. Когда она наконец завершилась, Аристокл подошел к Сократу и сказал:
- Поскольку мой родственник так перед тобой и не извинился, позволь мне сделать это за него.
- Ты благороден, - с улыбкой сказал Сократ. Аристокл вполне заслуживал улыбки - он был красивым мальчиком, готовый через два–три года превратиться в прекрасного юношу, хотя широкие плечи и слишком развитая мускулатура и не дадут ему достигнуть совершенства. Впрочем, несмотря на внешность Аристокла, Сократ продолжил: - Но как это один человек может просить прощения за другого?
Вздохнув, Аристокл ответил:
- По правде говоря, я и не могу. Но я желал бы мочь.
После этого Сократ улыбнулся еще шире:
- Твое желание благородно. Я вижу, ты стремишься к добру. Это не очень‑то типично в таком молодом возрасте. По правде говоря, это не очень‑то типично в любом возрасте, но особенно в очень молодом, когда человек еще не успел обдумать подобные вещи.
- В моих мыслях я вижу образы - если хочешь, формы - идеального добра, идеальной истины, идеальной красоты, - сказал Аристокл. - Впрочем, в мире они всегда несовершенны. Как же мы можем эти идеалы достичь?
- Давай пройдемся. - Сократ положил руку мальчику на плечо, в знак не физического желания, а отчаянной надежды, которую он почти оставил. Неужели он наконец встретил человека, чьи мысли совпадали с его собственными? Будучи даже так молод, орел показывал свои когти.
Они долго говорили этой ночью.
* * *
Царь Агис был низкоросл и мускулист. Его верхнюю губу, выбритую в обычной спартанской манере, украшал шрам. С его лица не сходил мрачный вид. Он сохранял это выражение лица с трудом, ибо ему явно хотелось широко раскрыть глаза и уставиться на все, что он видел вокруг себя в Афинах. Тем не менее он подавлял в себе это желание, что ставило его на порядок выше обычной деревенщины, ни разу не видевшей большого города.
- Приветствую тебя, - любезно сказал Алкивиад, протягивая руки. - Добро пожаловать в Афины. Пусть будет между нами мир, если мы сможем договориться.
Правая рука Агиса была покрыта мозолями, словно у гребца. Впрочем, он закалил ее рукояткой меча и древком копья, а не веслом.
- Приветствую тебя, - ответил он. - Да, пусть будет мир. Когда мы начали эту свару, иные из нынешних воинов еще были младенцами. И чего мы этим добились? Только разорения родной земли. Хватит, говорю я. Пусть будет мир. - Сказанное с дорическим выговором, это слово прозвучало еще более увесисто.
Он не сказал ни слова о том, как годами разоряли Аттику спартанцы. Этого Алкивиад от него и не ожидал. Человек не чувствует боли, наступая на чужие пальцы - другое дело, если кто‑то наступит на его собственные.
Как бы подтверждая это, Агис добавил:
- Я полагал, что никому не под силу то, что ты сделал с моим полисом. Поскольку тебе это удалось… - Его лицо исказила гримаса. - Да, пусть будет мир.
- Мои условия не тяжелы, - сказал Алкивиад. - Здесь, в Элладе, пусть все будет так же, как было до войны. В Сицилии же… Что ж, в Сицилии мы победили. Того, что завоевали, мы назад не отдадим. Будь вы на нашем месте, тоже не отдали бы.
Агий мрачно кивнул в знак согласия, после чего спросил:
- Могу ли я на тебя положиться? Примет ли эти условия афинский народ?
- Да, можешь. Полис эти условия примет, - ответил Алкивиад. Он и сам не знал, какое это будет иметь отношение к афинскому народу. Его положение было… необычным. Он не был официальным правителем. Да, он был полководцем, но кампания, которой он руководил, была окончена. И тем не менее он, безусловно, был самым могучим в городе человеком. За него горой стояли воины. Он не хотел именоваться тираном - где тираны, там и тираноубийства - но все атрибуты, кроме названия, были налицо.
- Я не вел бы переговоры ни с кем, кроме тебя, - сказал Агис. - Ты победил нас. Ты осрамил нас. Тебе следовало бы родиться спартанцем. Тебе следует зачать сыновей с нашими женщинами, чтобы твоя кровь улучшила нашу породу. - Он словно говорил о лошадях.
- Ты благороден, но женщин у меня достаточно и тут, - сказал Алкивиад. Про себя же он засмеялся. Уж не предложит ли ему Агис собственную жену? Как там ее зовут? Ах да, Тимайя. Если царь Агис так и сделает, то получится, что потомки Алкивиада будут править Спартой. Это было ему вполне по душе.
Но Агис ничего подобного не сделал. Вместо этого он сказал:
- Если воевать мы больше не будем, сын Клиния, то как мы будем жить в мире? Ибо каждый из нас стремится править всей Элладой.
- Это так. - Алкивиад потер подбородок. Агис был хоть и мрачен, но не глуп. Афинянин продолжил: - Выслушай меня. Пока мы воевали, кто правил Элладой? Мой полис? Нет. Твой? Тоже нет. Чей‑то еще? Опять‑таки нет. Единственным правителем Эллады была война. А вот если мы будем заодно, как запряженные в колесницу две лошади, то кто знает, куда мы придем?
Агий помолчал некоторое время, обдумывая слова Алкивиада. В конце концов он сказал:
- Я могу вообразить, куда мы придем, если будем двигаться вместе, - и добавил еще одно слово.
Теперь Алкивиад засмеялся вслух. Он наклонился и поцеловал Агиса в щечку, как если бы спартанский царь был красивым мальчиком.
- Ты знаешь, мой дорогой, - сказал он, - а ведь мы с тобой не так уж сильно отличаемся друг от друга.
* * *