- Для офицера патриотизм - единственная религия. И честь офицера состоит в готовности отдать жизнь за Русь. А страна ждет, чтобы он выполнил свой долг. И офицер служит не человеку и не армии и не религии или идеологии. Он служит стране. Обманывая начальников или подчиненных, ты наносишь вред армии и государству.
Нарушение присяги - это бесчестье. И поэтому для нас закон: душу - Богу, жизнь - Отечеству, честь - никому!
Зал молчал, разговоры и смех прекратились.
- Офицером делает не диплом и не погоны. Офицер без способностей и авторитета - пустое место. Он должен быть лучшим в подразделении и иметь авторитет. Не должность красит человека, а желание подчиненных подражать ему. Все вы прекрасно знаете, как люди чувствуют командира. Ну как лошадь наездника. Неумелого и трусливого слушаться не будет. Никогда не прыгнет через препятствие. И будет выкладываться полностью, если дашь ей уверенность. Тогда солдат обязательно скажет: "С этим командиром не пропадешь! Он не подведет!" Ты постоянно у всех на виду. И ты - офицер. А значит, начальник всегда и везде. Твои слова - это приказ. Вот и помни, чем оборачиваются приказы. Ведь вам объяснять не требуется? В бой ведут, а не посылают. А уж если придется умереть, так с достоинством, чтобы вспоминали с уважением. А лучше не погибать, - сказал после паузы, - пусть наши враги погибают.
Он закончил, смущенно развел руками и спрыгнул с кафедры. Быстро пошел между расступающимися людьми, пожимая руки и улыбаясь на дружественные похлопывания по плечу. У дверей торчал, старательно махая на манер мельницы и подпрыгивая от нетерпения, один из его юнкеров. Спокойствие закончилось, опять что-то случилось.
- Я на Зеленой Горке был, - торопливо проглатывая слова, говорил Литвиненко. - В мечеть зашел. Там Али Ариф проповедь гонит. Он говорит: женщины притягивают к себе мужчин - это плохо, но мужчины не виноваты. Ведь заботиться о чести должны все. Женщина обязана одеваться скромно, тщательно закрывать волосы, следить, чтобы не оставаться в комнате наедине с мужчиной. А что делают эти с текстильных фабрик? Они ходят на работу в брюках, забыли традиции, нагло ведут себя и специально провоцируют мужчин. А потом кричат и возмущаются. Пора ставить их на место!
Так, сказал сам себе Ян, дождался. Не успели разрешить создание профессиональных союзов, как те моментально предъявили кучу требований. Хуже всего было на текстильных фабриках. Там и раньше работало много женщин, а в войну это превратилось в сплошное бабье царство. И платили им заметно ниже мужчин на тех же должностях. На Трехгорке объявили забастовку, и мириться с положением хозяин не желал. Уже были заходы с намеками и попытками договориться к Юнакову, но тот вмешиваться не захотел. Его тоже понять можно: формирование добровольческих подразделений только началось, полиция работает спустя рукава, а на весь город полтысячи человек, подчиняющихся комендатуре, при не слишком большой помощи окружающих. Большинство гражданских и военных начальников энтузиазм проявляют исключительно на словах. Хорошо еще, предупредил. Напрямую вмешиваться никто не хотел - толком непонятно, что разрешено, и ответственности на себя за разгон забастовщиков комендатура брать не хотела. Слишком бы это походило на поведение властей при Каганате. Теперь остается только думать, как выкрутиться и никому всерьез хвоста не прищемить.
Русские женщины никогда не были, как у других мусульман, особенно в Средней Азии, забитыми и числящимися на самой низшей ступени, уподобляясь домашней скотине. Да, она выполняла все домашние работы, следила за детьми, но мать (жена) имела солидный вес в обсуждении внутренних семейных дел. Нередко она управляла имуществом, хотя напрямую это никак не проявлялось и публично голос мужа (отца) всегда был громче и весомее. Даже развестись и взять себе другую жену было не так просто, как среди других мусульман. В результате массового призыва в армию очень многие получили возможность проявить себя открыто, что раньше было немыслимо. В деревне еще не так заметно, а в городах уже не засунешь под ковер горластых и готовых драться за вырванные привилегии вести себя так, как им хочется. Не всем это нравилось, и поставить нахалок на место просто напрашивалось.
Сейчас мулла накрутит толпу и поведет ее в бой. Надеялся ведь, что пронесет, - шиш. Додумались бабы тоже устраивать забастовку. Самое время для всех. Интересно, мулле Цирин заплатил или его и без того торкнуло? Вряд ли Цирин, он не настолько дурак. Как столкнутся они у фабрики, тут и веселье начнется. Одними пробитыми головами не ограничатся. Еще и цеха подожгут. А с кого потом спросят? А кому убытки и ремонт оплачивать? Фабриканту. Нет, при отсутствии твердых гарантий защиты от власти он бы не стал волну гнать.
- Скажи, а ты что думаешь об этом?
Литвиненко замер на полуслове.
- Он прав, - помотав головой, сказал, - но в той форме - это провокация, и не в наше время верующих возбуждать так явно. Мулла должен думать, а не призывать к крови. Погром будет.
- А он этого и хочет, - подтвердил Ян. - А потом окажется, что правоверные пострадали от рук христианина - меня. Это ведь я приказ обязан отдать.
- А мы исполним, - посмотрев ему в глаза, заявил Литвиненко. - Какая разница, кто убивать идет? Наше дело - наводить порядок. А религия - личное дело каждого. Она не имеет отношения к запретам и приказам. Молись в свободное время кому хочешь. Если бы я думал иначе, не пришел бы.
- Ну тогда бегом на вокзал сигнал подавать. Два гудка - сбор на площади. Рота, на построение! - заорал в полный голос. - Юнкера, собраться повзводно! Праздник для нас окончился.
Они успели. Два грузовика, числящиеся за вокзальной полицией и занимающиеся чем угодно, кроме своих прямых обязанностей, Ян забрал в личное пользование в первый же день. На фронте вечно на своих двоих передвигаешься, а здесь начальник левые грузы перевозил. По штату ему положено химичить и взятки получать. Теперь он отдыхал в тюрьме, как взяточник и вор, по слухам, там его очень "любили", а машины использовались, когда требовалась срочность. С бензином была напряженка, и ездили на дикой смеси, жутко воняя и пугая животных и людей на улицах выхлопами. Зато можно было набить в кузов и кабину не меньше взвода. Торчали они как сельди в бочке, но оперативность была важнее.
Юнкера поспешно посыпались на землю, выстраиваясь жидкой цепочкой перед наваленной из чего попало баррикадой, за которой с палками и ломами собралась еще одна толпа. Там были все больше женщины, но очень решительно настроенные. А куда им деваться? Если мужья в армии, а иные и не вернутся уже, как детей кормить? На текстильные фабрики в войну охотно брали женщин и детей, причем Цирин платил не больше половины мужского жалованья. Сдаваться без боя они не собирались. Не какие-нибудь школьницы из медресе. Там попадались те еще бой-бабы. Жизнь научила за себя постоять.
Только что на улице была всего пара прохожих - и вдруг выхлестнулось на тротуар и проезжую часть множество народа. В руках камни, палки, у некоторых даже винтовки. Толпа шла, возбужденно скандируя: "Аллах-у Акбар, Аллах-у Акбар, Аллах-у Акбар…" При виде вооруженных юнкеров передние ряды начали невольно притормаживать.
- Стоять! Всем стоять! На неповиновение открываю огонь!
- Он не посмеет, - закричал приплясывающий в первых рядах мужик с седой бородой и огромным ножом в руках.
Толпа нестройно взвыла и двинулась вперед. Неизвестно, хотели ли передние столкновения, но сзади давили люди.
- Любой, кто не остановится, - мертвец, - заорал Ян в мегафон. - Стоять!
Крик утонул в шуме толпы.
- Пали! - приказал Ян, вскидывая карабин и целясь в конкретного человека.
Грянул нестройный залп, и улица мгновенно превратилась в сплошной ужас. Люди заметались, сбивая с ног друг друга, толкались, стремясь оказаться подальше отсюда. Бежали, забыв, зачем они сюда пришли, от убийц.
- Вот и все, - сказал Ян, обнаружив опустевшую дорогу и десяток тел. - Ничего нет трусливее толпы…
- Мы же стреляли поверх голов, - неуверенно сказал чей-то голос.
- Им хватило, - отрезал он. Где-то там должен валяться седобородый. Одним вонючим козлом на свете меньше, и совесть совершенно не мучает. Туда мулле и дорога. До старости дожил, а ума не нажил. - Первое отделение, сходите проверьте, есть ли живые. Если потребуется, врача вызовем.
- А потом вылечим и расстреляем, - нервно хихикнул еще один голос.
- Остальным пока отдыхать, - проигнорировав реплику, приказал Ян. Он повесил карабин на плечо и направился к баррикаде.
- И кто тут старший? - рассматривая женские фигуры, закутанные в теплые одежки, поинтересовался.
- Я! - сообщил грубый голос.
Ага, как всем известно, волосы - очень важное дело. Борода - признак мужественности, распущенные волосы - сплошной соблазн. Особенно когда борода у реального психа, собирающегося шинковать баб мясницким ножом, потому что не умеет держать собственные желания в узде, а волосы жидкие и приделаны к вырубленной топором женской физиономии. Платок где потеряла, дура?
- А теперь нас разгонять будешь?
- Мы в своем праве!
- Даешь справедливость! - закричали сразу хором несколько женщин.
Перекрывая всех, еще один женский голос глумливо воскликнул:
- Да здравствует самое правильное военное правительство!
- Ша, - морщась, поднял руку Ян, - со всеми сразу объясняться не собираюсь. Здесь остаются трое, которым вы доверяете. Остальные идут куда угодно. Хоть в корпус, хоть домой. Нечего им зря языком мотать. Беседовать, как все уладить, буду с выборными. Кого не устраивает, могу и разогнать. Эти вон разбежались, теряя штаны и шапки, вам тоже недолго. Только тогда разговор будет другой.
- Так то мужики, - заорала глумливая, - а мы сами вас разгоним!