Темные сутаны монахов сложно было бы не заметить, но сегодня я за весь день не встретил ни одного из них, фридрихсградские монахи в столкновениях никоим образом не участвовали. Они не перешли на сторону революционеров Серафимова, но и не поддержали императорские войска. Церковь, как обычно в сложных ситуациях, держала строгий нейтралитет. Может, поэтому я и недолюбливал церковников, считая, что они совершенно лишняя, ненужная составляющая современного общества, атавизм, от которого давно пора избавиться. Прогресс – вот та сила, которая движет мир вперед в наше время.
Грэг не уточнил, в какой части огромного комплекса собора мне искать подселенца, наверное, он и сам этого не знал. Если монахи по неким своим причинам укрыли тварь в своих чертогах, то мне ни за что не отыскать его там без посторонней помощи.
Я не мог представить себе, с какой целью они пошли на подобный шаг. Мне казалось, что лучше всего сразу переговорить с кардиналом, но я не был уверен, что меня допустят до его персоны.
Для начала следовало проникнуть внутрь собора, что также представлялось делом нелегким. Наверняка в свете сегодняшних событий все ходы-выходы давно перекрыты и контролируются вооруженными монахами. Когда необходимо, собор превращался в настоящую крепость.
Если же меня откажутся пропустить внутрь, то я прибегну к запасному плану – вернусь за химмельштоком и проникну в комплекс по воздуху. Вот только сейчас я не хотел терять время, вновь пробираясь через город до явочного дома Серафимова. Полицейский Департамент находился в двух шагах от собора, и я не сомневался, что найду способ попасть к его высокопреосвященству и более простым путем.
Основную надежду я возлагал на бумагу, подписанную великим князем, которая столько раз выручала меня за эти дни. Она все еще лежала в моем внутреннем кармане и ничуть не пострадала во всех передрягах, разве что слегка помялась и испачкалась, но свою функцию универсального пропуска вполне могла выполнить и сейчас.
Моего спасителя – кота Вилли – я временно оставил в Департаменте, клятвенно пообещав самому себе забрать его позже, если останусь жив. Вилли – единственное, что связывало меня теперь с близняшками. И терять эту живую ниточку я не хотел. Котенок не протестовал, согласившись подождать, сколько потребуется. По крайней мере, я так оценил его мерное, как мотор мехвагена, урчание. Пройдясь по кабинетам, я нашел и колбасу, и хлеб, и даже початую бутылку молока, которое тут же вылил в первую попавшуюся свободную тарелку и поставил на пол, – голодать Вилли в ожидании моего возвращения не придется.
Котенок вежливо проводил меня до самого выхода из Департамента и важно, как хозяин, отправился обратно.
Мой же вечер только начинался.
До собора я добрался без приключений. Ночь, вступившая в свои права, помогала мне передвигаться по городу скрытно, не привлекая ничьего внимания. Да и перестрелка поутихла, хотя одиночные выстрелы время от времени доносились до моего слуха.
Оставшиеся в живых анархисты-революционеры разводили огонь в жестяных бочках, выкатывая их на середину мостовых, и время от времени без всякой цели палили в воздух. Случайных любителей побродить по ночам сегодня не было. Поймать шальную пулю никто не хотел, и даже преступники предпочли пересидеть смутные времена в воровских притонах – там спокойнее будет…
Ничего, скоро в город прибудут полки и разгонят весь этот сброд. Я был уверен, что Костас удержит власть. Он уже вызвал подкрепление, и теперь ему оставалось только дождаться, пока оно явится. Настоящей народной поддержкой Серафимов не обладал, а те, кого он сумел подкупить, разбегутся при первой серьезной угрозе. К тому же лидер революции мертв, а его преемники, если таковые существовали, никак о себе не заявили.
Главное сейчас – проявить твердость и не дать заразе распространиться по стране. Костас мог действовать по-разному: осторожно и умно решить проблемы, обходясь без лишней крови, или использовать силу как основное оружие. От его сегодняшнего выбора зависела, по сути, вся будущая политика империи.
Я вышел из узкого проулка, миновал несколько дворов и выбрался прямиком к высокой кирпичной стене, отделяющей парковую территорию собора от города. Чуть пригибаясь, хотя разглядеть меня в такой тьме не смог бы, пожалуй, никто, я пробежал вдоль стены, и минут через десять достиг наконец арки ворот, не запертых даже в такой тяжелый для города день.
Фридрихсградский собор открылся передо мной во всей своей красе. Величественный, неповторимый, могучий. Его строители превосходно выполнили свою задачу – одного взгляда на это фантастическое сооружение хватало, чтобы оценить весь размах замысла, талант архитектора и проникнуться размышлениями о сущности мироздания. Слишком уж ничтожным казался человек на фоне подобного шедевра. Слишком мелким, беспомощным и никому не нужным.
В парке я монахов не заметил. Все равно охранять столь большую территорию малыми силами невозможно, они должны собраться в самом соборе, чтобы защитить его в случае атаки со стороны мятежников. Но уличному отребью пока было не до церкви и ее служителей. Я шел, не опасаясь быть схваченным.
Я не ошибся. Не успел я приблизиться к главному входу в собор, как откуда-то сбоку мне наперерез вышли пятеро монахов, одетых в обычные черные сутаны, но с ружьями в руках, направленными прямо на меня. Один из них держал факел, дававший достаточно света, чтобы не промахнуться при стрельбе.
– Шел бы ты отсюда, мил-человек. Сегодня неподходящее время для посещения собора, – обратился ко мне один из братьев, выделявшийся среди остальных выдающимся ростом и огромным брюхом.
– А разве бог не рад своим чадам в любое время дня и ночи? – полюбопытствовал я, впрочем не пытаясь задираться.
– Господь великий, может, и рад, – ответил монах и перекрестился, – да мы – не он.
– А разве не говорите вы от имени его? – удивился я.
– Нет, мы обычные монахи. От его имени говорить могут лишь избранные, – пояснил он и добавил: – Так что ступай, откуда пришел. Не заставляй применять силу.
Мне надоели эти препирательства, и я достал бумагу.
Толстый монах внимательно изучил документ, а потом недоуменно пожал плечами.
– И что с того? Мирские указы нас не касаются.
– Дело серьезное, государственной важности, – напирал я. – Мне бы поговорить с кардиналом! Поверьте, вопрос этот не терпит отлагательства. Думаете, стал бы я в такую ночь по пустякам бегать?
Монах задумался, чуть опустив ружье. Мнением братьев он пренебрег, даже не подумав с ними посоветоваться. Привык, видно, сам решать подобные вопросы.
– Ладно, поговоришь для начала с отцом Климентом, а там уж как он решит…
Климент так Климент, мне было все равно. Лишь бы для начала попасть внутрь собора.
Монахи посовещались между собой и разделились. Трое остались сторожить ворота, а толстяк и еще один монах повели меня к секретному, как пояснили мне, ходу, расположенному несколько в стороне от главного входа. Наверное, они решили, что доверенному лицу великого князя можно узнать и некоторые внутренние церковные секреты. Или же выпускать меня из собора попросту никто не собирался. А может, о существовании хода знали все, кроме меня, и тайны из него никто не делал.
В любом случае уже через несколько минут мы шли пыльными, едва освещенными коридорами храма. Толстый монах впереди, затем я, а прямо за мной по пятам, чуть не дыша в затылок, топал второй монах. Меня не обыскивали, так что при желании я мог убить их за пару секунд. А мощности "дырокола" хватило бы, чтобы разнести тут все по кирпичикам. Но меня интересовал только подселенец.
Встреченные нами монахи удивленно поглядывали на меня, но не осмеливались задавать вопросы, лишь жались к стенам, пропуская нашу процессию.
Наконец толстый монах остановился у одной из дверей, негромко постучал и, получив приглашение войти, тут же потянул ручку на себя.
Из-за стола нам навстречу поднялся человек лет сорока – сорока пяти, облаченный в столь же простую черную сутану, как и остальные монахи, но видно было, что он обладает большей властью и способен принимать решения.
– Отец Климент, – негромко забасил толстяк, – тут посланник от великого князя. Хочет поговорить с кем-то из святых отцов. Я и привел его к вам.
Климент окинул меня быстрым цепким взглядом и тут же составил собственное мнение о моей скромной персоне.
– Правильно сделал, брат Агат. Проходите, сударь, присаживайтесь вот на этот стул. А вы, братья, ступайте себе. Дальше я сам.
– Мы его не проверили… – начал протестовать толстяк Агат, но Климент прервал его повелительным взмахом руки.
– Ничего. Думаю, посланник князя не причинит вреда скромному слуге Господа.
– Не причиню, – согласился я, и моим проводникам ничего не оставалось, как покинуть комнату, но я еще некоторое время слышал их удаляющиеся шаги в коридоре.
Дождавшись, пока монахи отойдут на достаточное расстояние и на всякий случай выглянув в коридор, чтобы убедиться, что тот пуст, Климент обратился ко мне:
– Как вас зовут, сын мой, и зачем вы явились ко мне в этот тяжелый для города день?
– Кирилл Бенедиктович Бреннер, – по-военному четко кивнул я, – частный сыщик. Лицензия за номером семьсот восемнадцать дробь два. Часы работы ненормированные.
– Что часы ненормированные, это я вижу, – улыбнулся Климент. – Рассказывайте!
– Мне, собственно, хотелось бы встретиться с его высокопреосвященством. У меня к нему дело.
– Не думаю, что он примет вас в такой час без особой рекомендации. В иное время письмо князя открыло бы перед вами двери, но не сегодня. Но необходимую рекомендацию как раз могу дать я, если поверю, что дело стоящее и не терпит отлагательств.