- Это она, она называет его так! - заговорил он с болезненной самоироничностью. - В насмешку. Потому как ничего демонического в нем нет. Обычный богач и щеголь, интересничает, острит все время и от блазированности возомнил, что историей интересуется. Вот только взгляд у него, чисто как у кота, который, урча на печи, тем не менее, не сводит глаз с мыши. С Эмилии Львовны… Поначалу я принял его как соперника, мне казалось, он тоже неравнодушен к ней! Но нет, тут другое… А что, не пойму. Но есть между ними какая-то связь: то ли он ее боится, то ли она его. И невесть почему я тоже стал бояться его, и мне стало невыносимо его присутствие. А на днях встретил его в Шато-де-Флер. Подошел и говорит с эдакой ухмылочкой: "Вы, я слышал, в метаниях, ищете гений чистой красоты для образа Божьей Матери. Так у меня есть один на примете. Надеждой зовут. Владимир Федорович ее знает. Я посодействую, чтобы он вас свел. Она не натурщица. Но коль приглянется вам, обещаю, сам все сложности улажу. Думаю, Надежда - это именно то, что вам сейчас так необходимо!" Странно, что вы с ним незнакомы, - задумчиво завершил он. - Я подумал, что это очередная его острота. Но сегодня Владимир Федорович прислал записку. Писал, что завтра Надежда придет ко мне. Какое счастье, что вы пришли на день раньше!
- Счастье? - повторила Маша, всматриваясь в его несчастные, правильные, изуродованные многодневной болью черты. - В чем же счастье?
- В том, что иначе я нынче же вечером, у Праховых, объявил господину Киевицкому, что вынужден отменить этот визит. И никогда бы не встретился с вами, Надежда Владимировна! - Художник торопливо накрыл ее сложенные на столе руки своими и заглянул ей в глаза с непонятной, надсаженной мольбой. - Но теперь я не пойду к ней! Эмилия Львовна прекрасная, удивительнейшая женщина. Она готова нарушить приличия, чтобы только помочь мне. Но если я поборю свою страсть сам, то и нужды в этом прожекте нет никакой. Ведь верно же?
- Наверно, - отозвалась Маша. И в животе сразу стало щекотно, сладко и совершенно нестерпимо и в то же время ужасно стыдно.
И захотелось сбежать, от него и с ним ото всех - одновременно!
- Я люблю ее. Но я никогда бы не взял ее за образец, на то есть причины, поверьте! Я и сейчас вижу вас. Быть может, потому, что совершенно вас не знаю и не сопоставляю вас ни с какими мыслями и поступками. И именно потому мне так легко с вами! Легко, как было в первые месяцы, когда я приехал в Киев, словно мое счастье вернулось ко мне. Вы ведь не откажете мне, Надежда? - Она расслышала, как сейчас ее позаимствованное имя приняло для него иной, первозданный смысл. Надежда на выздоровление. Надежда на иную жизнь. Надежда на счастье.
Она отвернулась.
"Интересно, - натужно подумала она, глядя в окно на пока еще двухэтажное здание Городской Думы, из-за которого Крещатицкая площадь напротив перестала быть площадью, сравнявшись с одноименного улицей, - кто она, настоящая Надя, Надежда, сосватанная ему его "Демоном"? И хорошо или плохо, что сострадающая, непредсказуемая и эксцентричная до взбалмошности Эмилия Прахова невольно разбила его планы? И почему она так испугалась, увидав на портрете знакомого остряка?"
Но все это, если честно, занимало Машу только теоретически, как задачка в домашнем задании. Не больше, чем заснеженный усач в фасонном пальто, суетливо прошествовавший за стеклом, вжимая голову в плечи. Девушка, мимоходом окрещенная ею "институткой", с большеглазым, обведенным широкой лентой шляпки лицом, на секунду остановившаяся и сбивчиво поглядевшая прямо на них. Баба в платке…
А волновало одно: что будет, если она согласится?! И спасет бесстрашную профессоршу от досужих сплетен, а Врубеля - от размолвки с Праховым. И тот не отстранит его от работ во Владимирском. И Владимирский будет еще красивее! И Миша, возможно, останется жить в Киеве, как и мечтал…
- Умоляю вас, не отказывайтесь! - горячечно улыбнулся он. - Не уходите, не оставляйте меня одного! - в глубочайшем волнении вскрикнул Врубель, и Маша, слишком неопытная в этом вопросе, сжалась, не понимая, отчего он так отчаянно просит ее остаться, если она сидит сейчас перед ним, не собираясь уходить. - Если вы останетесь сегодня со мной, я не пойду к ней. Спасите меня, умоляю! Вы же женщина, вы можете. Я знаю, что прошу о невозможном, но…
И тут только Маша поняла, о чем именно он просит. И что под словом "женщина" подразумевается не ее принадлежность к слабому полу, а отсутствие невинности. И живот ее стал таять, а в коленях вдруг исчезли кости, и они стали жидкими и мягкими.
- Не бросайте меня!
Он сжал ее руки так сильно, что жар его ладоней рванул вверх по Машиным запястьям, локтям, предплечьям. Изморозь стремительно пробежала по спине и плечам, окутав их пуховым платком, и она зябко и нервно передернула плечами. А внутри нежданно и необъяснимо обнаружилось тягучее, как жидкая карамель, желание поддаться, спасовать, размякнуть и кивнуть "да".
Она замерла, увидав вдруг, что в своих мечтах уже несется на санях по заснеженному Крещатику, вверх по Трехсвятительской, мимо Михайловского монастыря, мимо дома Прахова, обратно к Андреевскому спуску, к дому у ступенек церкви, в комнату с железной кроватью. Уже чувствует на своей коже, чуть ниже виска, его сухие запекшиеся губы, замершие сейчас в полулокте от нее - еще не достижимые, еще не возможные!
И подумалось даже: "А может, потерять девственность сто лет назад, еще до того, как я родилась, как бы и не считается?"
- Я прошу вас! - прошептал он исступленно и без надежды и опустил глаза.
А Маша почувствовала, что пуповина, связывающая ее с 6 июля XXI века, разорвалась окончательно и безвозвратно. Кiевъ снежный, Kieff патриархальный, с сотней не разрушенных еще церквей, с газовыми фонарями и карсельскими лампами, лузгающий семечки и покупающий к чаю сухое варенье, вцепился в нее, окутывая тяжелым бархатом и муаром, ладаном и лавандовым саше, соблазняя ее пасхальными ландышами, прюнелевыми дамскими туфельками, золотыми рождественскими орехами и духами "Любимый букет императрицы", еще не перекрещенными в "Красную Москву".
Прижал к себе, головокружительно нашептывая ей в ухо: "Ты моя, ты дома, так и должно было случиться! Ты нужна мне!"
- Вы нужны мне! Я знаю, это похоже на сумасшествие. Вы не знаете меня, а я вас. Но я чувствую, поверьте, чувствую, что сейчас, в эту секунду вся моя судьба висит на волоске!
"Он прав!"
"Мама, мама…"
Но Мамы не было. Ее не существовало! Она должна была родиться лишь семьдесят лет спустя, в том, не существующем еще будущем.
- Я беден, у меня нет ни имени, ни звания, ни особых видов на будущее. Я сам не знаю, что будет со мной завтра, с моим неумением распорядиться временем, непростительной ленью, флюгероватостью, головным сумбуром. Возможно, я даже бездарен и из меня не выйдет ничего, стоящего внимания…
- Что вы?! - лихорадочно запротестовала Маша. - Вы цены себе не знаете! Вы станете гениальным живописцем. Я обещаю вам! О вас узнает весь мир!
- Мне не нужен Мир. Мне нужны вы! Сейчас!
Маша отшатнулась на спинку стула, вырывая у Врубеля свои испуганные руки.
Мир! Она совершенно забыла о нем!
Но и вспомнив, не испытала ничего, кроме ощущения его совершеннейшей ненужности. Вдруг бесстрастно и равнодушно осознав, что никогда не любила Мира Красавицкого и ее любовь к нему была такой же надуманной, невзаправдашной и замкнутой на себе, как и ее предыдущие детские влюбленности в литературных персонажей и киногероев. И когда Мир, живой и неподдельный, прикасался к ней, ей хотелось только одного - отстраниться и бежать прочь! А сейчас она отстраняется, оттого что до исступления мечтает остаться!
- Я прошу вашей руки!
- ЧТО?
Маша судорожно схватила ртом воздух.
"Карамболь!" - победительно крикнул кто-то в бильярдной комнате…
- Я отложу поездку в Венецию.
- О!
- Скажите "да"!
Да!
Она выйдет за него замуж! Она обвенчается с ним в церкви Николы Доброго на Подоле, как Булгаков и Тася Лаппа. Они купят себе обручальные кольца с руки святой Варвары, как Надежда и Осип Мандельштам. Она будет беречь его, и заботиться о нем, и неустанно повторять, что он талантлив, гениален, что его слава неотвратима. Он не сойдет с ума! Они поселятся на Андреевском и…
"Ты изменишь историю!"
- Нет! - выпалила Маша из последних сил.
И побежала к выходу.
- Это непозволительно! Здесь приличное заведение, господа! - взорвался, наконец, искряхтевшийся обладатель пенсне и "Болгатура".
Маша слышала, как Миша вскочил с места, намереваясь догнать ее. Знала, что он за спиной, всего в двух шагах, и что сейчас, вытянув руку, он коснется ее плеча, чтобы удержать, и, как только это случится, она остановится и останется с ним! Здесь. Навсегда. Без сожаления, отказавшись от двадцать первого века своей жизни. Потому что именно тут ее дом. И именно с ним. Она спасет его!
"Ну же!"
Ее правое плечо заныло в ожидании его ладони…
Но ладони не было. И она остановилась и обернулась.
Михаил Врубель застыл, вцепившись в спинку стула и невменяемо глядя в окно, за стеклом которого в высоком, черном, припорошенном снегом стройном цилиндре стоял, поигрывая нервною тростью, импозантный брюнет с голубоглазым кольцом на безымянном пальце.
Тот самый. Но столь же мало похожий на того, доброжелательного, солнечного и беспечного парня в бело-джинсовом костюме, сколь и на другого, большеротого, широконосого…
И все же она сразу поняла, отчего экспрессивная Эмилия Львовна так мгновенно узнала и испугалась его - злого и острого, с черными, как волчьи ягоды, глазами без дна.
"Демон!" - взорвалось в голове.
Маша рванула на себя дверь.