В этот вечер господин Глеб учил сына своего Георгия благородной игре в шахматы, а госпожа Любаша, стоя за спиной сына, помогала ему советами. Несмотря на будний день, все трое были в нарядных одеждах. У боярина плащ был заколот на правом плече пряжкой с красным камнем. На шее госпожи Любаши блестела серебряная гривна - ожерелье из свитой жгутом проволоки. Из-под головного платка спускались с висков подвески - широкие полулуния-колты. На одном колте был изображен павлин с распущенным хвостом, на другом - два голубка, обратившиеся друг к другу клювами.
Георгий проигрывал. Моргая белыми ресницами, подолгу думал он над каждым ходом, протягивал острые пальцы к фигуре и не решался ее коснуться. Господин Глеб, откинувшись на спинку кресла, хмуро следил за ним, не мешая думать. Наконец Георгий передвинул пешку. Тогда господин Глеб, подавшись вперед, перескочил конем через свободное поле и сказал:
- Что ж ты не видишь? Мат королю!
Госпожа Любаша нагнулась над доской, огорчилась, взмахнула руками, и длинные рукава, задев доску, смешали фигуры.
- В этой игре мудрость сокрыта, - заговорил господин Глеб, искоса взглянув на жену. - Когда покойный князь Ярослав Владимирович подарил мне ее, он изрек: "Это игра военачальников и правителей. Все военные хитрости и воинские доблести содержатся в ней".
Георгий почтительно слушал, сжимая в ладони нанесшего ему поражение белого коня.
- Учись этой премудрости. Исподволь нападать, отвлекая внимание противника, чтобы главный удар пал, как молния, внезапный и разящий. Задолго угадывая замысел врага, готовить защиту…
- Он очень дорог, этот княжеский подарок? - спросил Георгий. - Это царьградская работа? Нашим мужикам так не выточить. Какая цена этой игре?
- Это работа псковского мастера, а в Царьграде таких ввек не выточат, - возразил господин Глеб. - Когда я в молодости был в Царьграде с посольством, посол среди прочих даров поднес императору ларец из рыбьей кости, а тот в восторге всплеснул руками и воскликнул: "Первая среди стран Россия в резьбе по кости!" Посмотри, как дивно вырезана конская голова. Она раздувает ноздри, будто пламенем пышет.
- Я тоже хотел бы поехать с посольством в страны заморские, - сказал Георгий.
А госпожа Любаша воскликнула:
- Я давно говорю, хорошо бы отправить Георгия в Киев! Во дворце великого князя он сможет показать себя достойно.
- Достойно ли? - отмолвил господин Глеб и, вздохнув, вновь начал расставлять на доске резные фигуры.
- Господин, - доложил вошедший слуга, - там Микулы-воина сын и сын Яремы-кузнеца с тайным делом к тебе.
- Ты их знаешь? - спросил господин Глеб сына. - Какое у них может быть ко мне дело?
- Василько ленив и дерзок, - ответил Георгий, - с ним дружбы не вожу. А другого не знаю - ведь он сын кузнеца.
- Княжий кузнец младшему дружиннику ровня. Кузнецы куют оружие, мы им сражаемся. А чванство ведет к погибели. Что же, если ты их не знаешь, тебе их тайна не любопытна. Иди.
Госпожа Любаша шумно вышла вслед за сыном. Но Георгия в горнице уже не было. Обежав кругом, он успел прильнуть ухом к двери, подслушать, что скажут мальчики. Совесть у Георгия была нечиста, и он боялся, не с жалобой ли на него пришел Василько. А господин Глеб страх не любил, когда засапожные ножи без дела пускали в ход, оружием баловались. Сколько Георгий ни слушал, слова долетали глухо, ничего нельзя было понять. Он весь изогнулся, плотнее прижимаясь к двери. Вдруг за его спиной раздался голос:
- Пусти меня, Георгий Глебович, в дверь пройти.
Георгий отскочил как ужаленный, смутясь, что застали его за позорным делом, за подслушиванием. Оглянулся - и увидел знакомое лицо с высокими скулами и чуть поднятыми к вискам глазами - ковуя Овлура.
Ковуями звали на Руси кочевников, осевших на землю. Не на редкость были эти ковуи в Киевской земле. Многие из них поженились на русских девушках и сами обрусели. О дикой их молодости напоминали лишь черные войлочные клобуки, которые никак не хотели они сменить на киевский цветной колпак иль круглую шапку. И не раз случалось, что вместе с новыми своими свойственниками шли черные клобуки войной против прежних своих братьев. Но как под золой тлеют угли, так за тихим голосом и покорными движениями долгие годы не угасали вольная гордость и дикий нрав.
Мгновение Георгий смотрел на ковуя, потом отвел глаза и злобно спросил:
- Ты за мной доглядывать?
- Я за степью смотрю, - ответил Овлур. - То моя служба, с тем я и пришел к господину по делу неотложному. А в доме у дверей подслушивать, хоть я и не боярский сын, постыжусь.
Георгий, вспыхнув, ударил его по лицу. Косые глаза Овлура заморгали, он кинулся на обидчика, и Георгий с ужасом увидел у самого своего горла большие, темные, сведенные судорогой руки. Будто степной орел налетел, сейчас вцепится когтями, задушит, выклюет глаза. Но руки Овлура опустились. Он было тронулся к двери, но, внезапно передумав, повернулся и вышел.
"Тоже жаловаться хотел, да не решился, или впрямь было у него неотложное дело?" - подумал Георгий, но махнул рукой, тихо прошел в горницу и лег на лавку и на беспокойный вопрос матери ответил, что болит-де у него голова и выходил он на крыльцо свежим воздухом подышать.
А меж тем вот что происходило в большой горнице. Слуга ввел Василька с Куземкой, и боярин приветливо спросил:
- Какое у вас тайное дело до меня?
Василько выступил вперед и бойко рассказал, как они играли, как их обокрали, как они нашли вора, а вор этот бежал из половецкого плена, а половцы-де готовятся напасть на Русь.
- А где же теперь этот вор? - спросил господин Глеб.
- У нас в сарае, - ответил Куземка. - Мы, как стемнело, привели его в сарай. Днем-то боязно было его вести - такой дикий, весь детинец бы всполошил.
- Как же вы прошли в детинец, когда стемнело? Разве ворота не были заперты?
Куземка открыл было рот, но Василько прервал его:
- Ворота были отперты. Еще не совсем стемнело.
- Что же, - сказал господин Глеб, - ведите сюда вашего вора.
Глава VIII
БЕЗ ИМЕНИ
- Как тебя зовут? - спросил господин Глеб.
- Имя нету, - хриплым голосом, медленно и будто вспоминая русские звуки, ответил подросток. - Имя забыл.
- Собака и та свое имя знает, - сурово сказал господин Глеб. - Как же ты-то позабыл?
- Давно было. Семь лет. Или десять. Я тогда не умел считать. Украли меня. Именем не звали. Кликали: тце, тце… еще собака, киянин. Киев.
- Как же ты попал сюда?
- Я шел.
Василько не удержался, фыркнул. Господин Глеб строго глянул на него. Василько смутился и, едва удерживая смех, объяснил:
- Шел, говорит. Это птица летает, а человек, известно, идет.
- А ну-ка, помолчи, - сказал господин Глеб. - А ты говори. Не бойся. Говори, не торопись, вспоминай, а я слушать буду.
Подросток сжал руки, будто вспоминать было тяжкий труд, и заговорил:
- Я бежал… один раз… еще один раз. Маленький был, куда убежишь! Степь… Есть захотел… - Он замолчал, будто увидел себя малюткой, потерянным в высоких ковылях, а вдали - дым костров. - Нагайкой побили, за ногу веревкой привязали к колышку. Больше не бегал. Понимать стал. Куда побежишь? Степь… Весной вдруг говорят: "Идем Русь, Киев, добыча, много". Ох, хорошо! Киев буду, отца найду, отец Киев - киянин… - Глаза у него засверкали, рот приоткрылся, обнажив острые редкие зубы. И сразу лицо погасло, и он выкрикнул: - Нет, не хорошо! Приду Киев - отец скажет: "С кем пришел? Что ищешь? Убивать, грабить? С врагами пришел - сам враг, не сын мне, не русский, нет!" Нельзя с ними идти, одному надо. Я звезды смотрел - каждый вечер, какие звезды в небе, куда кони идут. Понял звезды, дорогу понял, путь, ночью ушел. Один, не с врагом, один. Вот пришел. Говорю тебе: степь на Русь идет, много, большая сила. Сколько травы - столько коней, сколько звезд - столько людей…
- Ты давно ушел от них?
- Пять дней и еще три. - Он показал пальцами.
- Зачем ты врешь? - крикнул господин Глеб. - Ты пеший, они верхами. Если бы вправду они шли сюда, раньше тебя здесь были бы.
- Шли сюда. Они шли Русь. Сюда, по звездам. А куда ушли, я не знаю. Они как… как саранча. Ветер подует - принесет саранчу, ветер подует - и нет ее. А все же придут, придут. Летом в степи кружат, кружат, дороги нет, туда скачут, сюда. А зима пришла, они пришли на стойбище, где прошлой зимой были. Я не знаю, где они кружат, но они сказали - идут сюда. Они идут.
Он замолчал, а господин Глеб смотрел на него и думал: "Лжет или говорит правду? Русская речь ему трудна, и лицо не русское. Но и подобные лица я встречал на Руси, и язык он мог позабыть в плену. Быть может, он говорит правду. Но возможно, что он лазутчик, подосланный врагами. Что высмотреть он успел и торопится донести своим хозяевам? Возможно, что он просто бродяга и вор, никогда не видевший половцев и придумавший эту сказку, чтобы легче было воровать. А если и в самом деле русский он, сын честного отца, пленник, ушедший из плена? Как быть?"
- Эту ночь запру тебя в сарае, - сказал он вслух.
- Отпусти меня! - сказал подросток, сжимая кулаки. Опять вздернулась губа, показав острые зубы.
- Не могу тебя отпустить, пока наверное не узнаю, зачем ты приходил. Через несколько дней все вызнаем. Пока придется тебе пожить здесь.
Он позвал слугу, чтобы приказать отвести паренька в сарай и запереть его там, но еще раз взглянул и увидел страшную худобу, пыль и грязь на темной коже, злой и жалкий оскал голодного рта и вдруг передумал.