- А я как? - вдруг крикнул Завидка. - Я в камень попал, не каждому бы богатырю так попасть. И пиру теперь не будет… - Он зарыдал.
- Хватит! - решительно приказал Куземка. - Не плачь, Завидка! Василько, не гогочи! Надо искать вора. Когда я из лука стрелял, рубаха еще белела на кусту. Значит, и вор недалеко.
- И не ушел он никуда, - сказал Василько: - и река не плеснулась, и трава не колыхнулась.
- Ищи, ребята! - крикнул Куземка. - Ищи, не оставил ли он какой след. Ищи от куста, где рубаха висела.
Глава V
В КУЗНИЦЕ
Одной рукой кузнец придерживал клещами на наковальне неровный, губчатый ком железа - крицу, а другой он маленьким молотком постукивал то по крице, то по краю наковальни. И как бы в ответ на удары его молотка большой каменный молот, который обеими руками держал подручный, с грохотом опускался на то самое место, которое указал маленький молоток. Так они стучали, как бы перекликаясь, - легонькое, завлекательное постукиванье и громовый удар, от которого сыпались искры.
- Пустите, пустите! - кричали кожемякины ребята, пробиваясь сквозь толпу мальчишек, густой стеной теснившихся у дверей кузницы. - Пустите! Это наш топор куют. Может, мы еще успеем посмотреть, пока не доковали…
- А чего вы раньше не шли? - ворчали мальчишки, неохотно отодвигаясь в сторону.
- А мы кожи в чану мочили, нас отец не отпускал. Пустите, это нам куют, а не вам.
- А зачем вам топор, когда вы кожемяки? Вам ножи да скребки нужны, а топоры ни к чему.
- Без топора в хозяйстве - как без рук, - важно сказал гончаров Тишка, но, хитрющий, места не уступил, не подвинулся.
- Мужику топор - что бабе прялка, - поддерживая брата, пропищал гончаров Митька и лягнул напиравших кожемяк.
Те, обрадовавшись, что гончары им сочувствуют, притихли было. Но вскоре поняли обман, завопили отчаянными голосами:
- Да пустите же!.. - и выбились в первый ряд.
Кузнец клещами поворачивал крицу, подставляя ее то одной, то другой стороной под большой молот, и под грохот ударов бесформенная крица, уплотняясь, превращалась в длинный и плоский кусок железа.
Когда железо темнело и из желтого становилось вишнево-красным, кузнец совал его в горн, прямо в горящие угли, пока оно вновь раскалялось. А чтобы угли жарко горели, кузнечиха раздувала пламя мехами.
Мехи - две сердцевидные планки, соединенные собранной в складки кожей. Когда их раздвигают, воздух проходит внутрь мехов сквозь отверстия в верхней планке. Когда их сжимают, воздух выходит сквозь сопло - глиняную трубку на узком конце планок.
Кузнечиха усердно сдвигала и раздвигала мехи. На ее худых руках жилы потемнели и надулись. Но дело было ей непривычное, и воздух неровно поступал в горн. Кузнечиха видела, что муж гневен, и с тоской думала:
"Куда же девался Куземка? Отпросился после обеда на недолгое время, а уж небо посинело и ночь близка, а его нет. Не утонул ли в реке? Что с ним?"
Небо потемнело. Над восточной башней взошла звезда, и вторая загорелась прямо над площадью. Вдоль всего ряда жилищ замерцали сквозь окна лучины и светильники. Из открытых дверей матери звали своих детей:
- Иванушка, голубчик мой, иди ужинать!
- Аленка, где тебя носит? Каша остынет!
- Петруша, Петруша, беги скорей!
Толпа ребят в дверях кузницы поредела, остались лишь посадские. Матерям их было не докликаться - далеко, не слышно.
Кузнечиха раздувала пламя в горне. Холщовая рубаха на ее спине потемнела от пота. Отблески пламени сверкали на медных кольцах, спускавшихся с висков, искрились на стеклянных браслетах - черном витом с красной и желтой эмалью, гладком синем и прозрачно-голубом с желтой полосой.
- Ровней дуй! Не огонь варит железо, а дутье мешное!
Кузнечиха раздувала пламя, кузнец ковал топор. Когда железная полоса стала длинной и узкой, он присыпал ее песком, снова сунул в огонь, крикнул:
- Сильней дуй! - и вытащил сверкающую белым, нестерпимым жаром полосу.
Сбив приставший песок, кузнец согнул полосу пополам, вложил в сгиб железный вкладыш и крикнул подручному:
- Бей!
Каменный молот высоко взвился и ударил громово.
- Бей! Остынет железо, не сварится!
Под градом ударов оба конца железной полосы соединялись нераздельно.
Огромные тени кузнецов метались по потолку и стенам. Кузнечиха изнемогала, когда вдруг сильные ребячьи руки взяли из ее рук мехи.
- Куземка!
Огонь в горне сразу вспыхнул ярче. Непрерывно и ровно поступал в него воздух из сопла. Кузнечиха, шатаясь, отошла в сторону. Кто-то схватил ее за локоть жаркими влажными руками. Кузнечиха оглянулась. Около нее стояла Гончарова жена, запыхавшаяся, заплаканная, под низко надвинутым на лоб платком.
- Завидки моего здесь нету?
- Нету. Куземка только что вернулся.
- Ой, беда, горе мое! Последняя моя надежда была - не здесь ли он. Обыскалась я! Нигде нет. Выгнал его отец-то - иди, говорит, козу пасти, больше ни на что-де не годен. А он ушел, и по сию пору нету его. Гончар бранится: коза-де больно хороша, пропала-де коза. А у меня по парнишке сердце болит. Лядащенький он, а все свой, рожоный. Ох, куда же мне теперь бежать?
- Да подожди ты, сейчас кончат ковать. Может, Куземка и знает, куда они подевались.
- Голодного-то выгнал. С самого утра.
- Подожди.
Наступал самый решающий момент. Разведя узкой щелью конец топора, кузнец вставил в него полосу стали - жало, и подручный несколькими ударами наварил ее накрепко.
Тогда, выхватив из-за кожаного нагрудника коровий рог, кузнец, шепотом произнося непонятное заклинание, принялся тереть рогом еще не остывшее лезвие.
Все смотрели не дыша: подручный - у наковальни, опершись о каменный молот; Куземка - у горна, еще держа в руках мехи; кузнечиха с гончарихой - у стены; а в дверях кузницы - счастливые Кожемякины ребята и другие посадские мальчишки. Рог зачадил, затрещал, стал плавиться. Все замерли. Если потереть горячее железо коровьим рогом, не будет крепче этого топора, вовек не сломается.
Захватив клещами топор, кузнец опустил его в котел с кислыми щами. Щи забурлили, от них повалил пар.
Кузнец перевел дыхание и уже спокойно сказал:
- Давай ужинать, - и толкнул рукой висячий рукомойник.
- Завидка мой с утра не евши, - прошептала гончариха. - Выгнал его отец. И с козой, с гусями…
- Цел твой Завидка, и коза цела, - также шепотом ответил ей Куземка. - Цел и по горло сыт. Ты иди домой, он скоро придет. А сейчас ему некогда. Иди, не бойся, он придет.
И гончариха, всхлипывая, ушла, уводя с собой Тишку и Митьку.
Рукомойник - глиняная птица - закачался, закланялся, из клюва потекла вода. Кузнец подставил под свежую струю голову и руки. Утерся подолом рубахи и повторил:
- Ужинать давай!
Кузница одновременно была и кухней. Вокруг кузнечного горна на обмазанных глиной деревянных стенах висели клещи большие и малые, молотки, зубило, пробойник. Большой молот отдыхал, прислонившись к наковальне. На противоположной стене у кухонной печи расставлены были на полках глиняные горшки, миски и сковородки; в углу установлены были на стержне жерновки для помола зерна; тут же стояли деревянные, окованные железными обручами ведра и кадки. Здесь же был и обеденный стол и две лавки углом вдоль стен.
Кузнечиха вытаскивала ухватом из печи горшок пшенной каши, когда Куземка, нагнувшись к ее уху, шепнул:
- Выйди в горницу, я тебе словечко молвлю.
- Поешь сперва, - возразила она, но, взглянув ему в лицо, вдруг забеспокоилась, быстро поставила на стол кашу и кувшин с топленым молоком и вышла в соседнюю с кухней горницу.
Куземка вошел вслед за матерью и прикрыл за собой дверь. Кузнечиха повернулась, обеими руками схватила его за плечи, потрясла и быстро спросила:
- Ну, говори: какая беда стряслась?
- Какая беда? - ответил Куземка. - С чего ты?
- Испугал ты меня. Сама не пойму, чего испугалась. Как взглянула тебе в лицо - вижу, не то оно, что утром было. У меня сердце оборвалось. Говори, чего тебе?
- Дай мне рубаху чистую, и штаны и сапоги дай, что к празднику стачали.
Тут она рассердилась и крикнула:
- Что выдумал! Среди недели рубаху менять? На тебе одежда еще чистая. До субботней бани походишь в ней…
- Дай, не спорь. На один только час дай мне рубаху самую лучшую. Дай рубаху вышитую, пояс с подвесками. Через час все верну. Дай, чтоб мне перед людьми не краснеть, что я в простой одежде…
- Перед какими людьми?
- Дай, не спрашивай.
- Перед какими людьми?
- Не дашь, так уйду босой да грязный. Скорей давай! Сейчас отец поест и придет сюда.
Перепуганная, ничего не понимающая кузнечиха протянула ему праздничную одежду и подобрала сброшенные на пол рубаху и штаны. Внизу на одной штанине были бурые пятна.
- Что это?
- Кровь, - ответил Куземка и выбежал из горницы.