БОЕВЫЕ ТОВАРИЩИ
Денис соскучился по товарищам. Все пять дней, проведенные на Глуховщине и наполненные боевой деятельностью, новыми дружбами и неожиданной, еще не испытанной никогда любовью, - все это казалось целой жизнью: так много вошло за короткий срок нового и ценного в сознание и в душу.
Все четыре эскадрона находились в разных местах. Оставшийся с Денисом Четвертый эскадрон тоже был в непрерывном движении. Денис и команду незаметно передоверил эскадронным, а сам превратился в начштаба и политкома. Кроме первого боя в монастырском лесу, ни в одном из десятков боев, проведенных за эти пять дней его четырьмя эскадронами, он сам не участвовал. Партизаны, довольные успешным развитием операции, не чувствовали усталости. Убитых не было вовсе, кроме Батюка, а раненых было человек двадцать, из которых большинство оставалось в строю. Шесть человек, тяжело раненных, лежали тут же, в ярославецкой больнице, - к ним и хотелось пойти теперь Денису.
Но один идти он не хотел и решил по пути захватить с собою кого-нибудь, хотя бы Грицька Душку. Поэтому он зашел сначала в конюшни, отепленная часть которых была превращена в караульную для разведчиков и находилась тут же во дворе, где стояли и кони всех проходящих эскадронов. Второй эскадрон еще не вернулся из Шостки: он был на походе и имел приказание оставаться в подчинении Широкого и Коротченко. Во дворе было пусто. Денис вошел в караулку и весело приветствовал друзей:
- Здравствуйте, ребята!
Никто не поднялся ему навстречу, никто не ответил на приветствие. В караулке находился взвод Савки Татарина, прибывший вместе с Петром. А на его место в Глухов был направлен Третий эскадрон под командой Карпа Душки.
Партизаны лежали вдоль лавок на широком настиле. Некоторые брились у стола перед большим круглым зеркалом, которое переходило из рук в руки, катаясь по столу колесом. О праве пользования им велись споры:
- Да ты погоди, не к тебе счастье колесом катится, а то ус срежу.
- А на черта тебе ус? Хоть бы ус был стоящий, а то рыжий и торчит, как у кота, вперед носа!
Денис остолбенел. Такого пренебрежения, такой невежливости к командиру и другу ничем нельзя было объяснить. Нельзя было понять, почему бойцы, любившие своего командира, не отвечают на его приветствие, и все это после того, как они были разлучены и пора было соскучиться им, как соскучился он. Прежде они облепляли его, как пчелы матку.
Денис только заметил, что при его приближении к караулке дежуривший на крыльце Сапитончик шмыгнул внутрь. Он сидел теперь с лукавой улыбкой у дверей. Денис поглядел на него и спросил:
- Ты дежуришь? Поди, стань!
Сапитон вышел, гремя винтовкой, волоча ее по полу.
Дениса прорвало:
- Да что вы - белены объелись, что ли? Сидите, как сычи, и даже не отвечаете на приветствие. Савка, отвечай, что это значит, дьявол вас побери!
- А ты не лайся! Садись! - сказал Савка. - Сейчас скажем!.. Кто будет говорить? - обернулся он к остальным. - Меня уполномачиваете, что ли?
Остальные утвердительно кивнули, как заговорщики в спектакле.
- Ну ладно, я буду говорить, - повернулся Савка к Денису и вытер насухо свою птичью физиономию, полотенцем. - Ты что ж это, женился? - спросил он таким тоном, как будто Денис совершил тяжкое преступление,
Денис широко открыл глаза.
- Ты что окошки открываешь? - спросил Савка до того свирепо и вид у него был такой прокурорский, что Денис не выдержал и захохотал, повалившись на скамью..
- Чего катаешься? Чего ты иржешь? - спрашивал, нимало не сбавляя судейского тона, Татарин. - А ты кого спросился?
- Да ты что за спрос? - поднялся Денис, вдруг посерьезнев. - Почему я должен отдавать тебе отчет?
В рядах сидевших произошло движение. Денис ничего не понимал.
- На ком ты женился? На анархистке?
- Савка! Говорю тебе, я из тебя дух вышибу, - подошел к нему в гневе Денис.
Откуда-то из-за угла вынырнул не замеченный ранее Денисом Грицько Душка и встал между Денисом и Татарином.
- Денис Васильевич, успокойся, тут дело товарищеское! - сказал он своим певучим голосом. - Не кипятись!
- Ну хорошо! - отошел Денис к своему месту и снова вытянулся на лавке, подложив под локоть седло. - Товарищеское, говоришь, дело? Значит, мне, по-вашему, нельзя жениться? Монах я вам, что ли? И ли обещание такое я вам давал? Или вы все неженатые? В чем дело, спрашиваю, толком говорите! Тут какая-то Савкина провокация! Кто это тебя надоумил, что моя жена анархистка?
- Тебя черт не поймет, - отвечал Савка, тоже садясь на прежнее свое место. - Мы кого тут ликвиднули? Анархию или нет? - чинил он свой допрос Денису. - Анархию, - отвечал он сам, как бы продолжая развивать вслух свои размышления о преступлении Дениса. - Ты за какого господа бога борешься - или как? За советскую власть, большевистскую или за анархию? Конечно, за большевистскую власть. Так при чем тут эта свадьба?
- Послушай, Татарин, - успокоился Денис. - Я отвечу тебе по пунктам. Я большевик, не будучи еще партийным человеком. Я должен заработать это право на партийность, и я постараюсь его заработать. Я никогда не изменял партии большевиков и со всеми изменниками буду бороться до смерти. И борюсь, как видишь. Я послан сюда партией, знающей обо мне, кто я такой, и верящей мне. И что я, по-твоему, здесь сделал неправильного? Подвел я советскую власть или помог ей? Отвечай!
- От любви это, Денис Васильевич, у нас, не иначе. Ты так и понимай. Но оченно для нас тревожно, что ты - рраз, да и женился. Значит, вроде есть в тебе еще анархический дух. Чтобы потом чего не получилось! Вот об чем речь. Баба, ведь она, знаешь, на горючее идет.
- Дурак ты, Савка! - расхохотался Денис. - Девушку эту я давно знаю. Она подруга моей сестры. Вместе они росли и учились. В детстве я ее видел. Она мне как бы родная. Вот вам и весь мой сказ, - поднялся вдруг Денис со скамьи и шагнул к порогу,
У дверей он остановился.
- А за любовь вам спасибо!
И вышел.
"Нет, никогда никуда мне не уйти от них! - думал Денис, заново переживая счастье полного слияния с душой и дружбой народной. - Только соперник ли такая любовь моей любви к Надийке?"
- Ах, как давно хочу тебя я видеть! - говорила Надийка Денису. - От Наташи о тебе много слышала. И никогда не искала встречи, как бы чувствуя, что она сама произойдет, что ты ко мне придешь. И вот ты здесь! Господи, как я волновалась, когда вошла в знакомую мне комнату, где я бывала чуть ли не каждый день и где ты спал на полу. Мне показалось, что тебя я и должна была увидеть именно так, спящим на полу, - как будто мне это снилось когда-то. Впрочем, я помнила тебя мальчиком. А днем перед этим таял снег и светило солнце, обжигающее после зимы, как первый поцелуй. И в парке журчали ручьи, как первая речь твоя, и пели мне об исполнении счастья, мечты всей жизни. Я стояла на мосточке… Ну, вот и все. Больше прибавить нечего, - улыбнулась почти грустно Надийка, глядя на то, как Денис, слушая, улыбался ей снисходительно, как ребенку. - Я поведу тебя на тот мостик!
- Ну что ж, пойдем! - сказал Денис, вставая.
Надийка все еще сидела, подперши щеки руками, и вдруг, увидев, что Петро, вытаскивая из печки картошку, обжегся, рассмеялась таким жизнерадостным смехом, что Денису показалось, что в комнату залетела целая стая птиц. И казалось, что не помещались в маленькой комнатушке эти птички рассыпавшегося смеха.
- Я прошу тебя, когда я буду умирать, рассмеяться так, как ты сейчас смеешься. Пойдем, весенний жаворонок.
- Мне очень понравился твой Тыдець, - сказал Петро. - Я, собственно, не знаю, в чем же состоял его анархизм. Ведь он же тут еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году коммуны строил. И рассуждает он насчет куркулей и классового расслоения совсем по-революционному. Как же ты решил с ними поступить?
- Да придется мне ехать с ними к Щорсу и отдать Черняку, по старому их знакомству. Он, конечно, самый прямой для них адрес.
- Правильно рассудила, - поддержал Петро. - А разве ты все-таки сейчас же собираешься ехать к Шорсу? - лукаво поглядел Петр на Надийку.
- А ты думал, что все это кончится одной поэзией?
ПЕТРО И ТЫДЕНЬ
Петро вышел на улицу. Напротив домика на ступеньках кузницы сидел Тыдень и, видимо, ждал кого-то. Ждал он, конечно, Кочубеев. Петро понимал его нетерпение. И, встретившись со взглядом Петра, Тыдень прочел в этом взгляде ответ на все то, что его волновало. Ставши невольно в положение отщепенца по отношению к советской власти со времени нетерпеливого ухода дубовлян с Зоны, он, будучи революционером, конечно, не мог не чувствовать своей вины и не понять всей горечи своего положения. Пока боролись с оккупантами и гайдамаками, все было в порядке. Но как только борьба была задержана, а выступление против советской власти, хоть и спровоцированное мнимыми ее "представителями", оказалось таким преступлением, - и Тыдень и его люди почувствовали невозможность дальнейшей изоляции и сепаратизма. Но не находилось до сих пор людей, которые помогли бы разрубить узел дубовлянского конфликта.
Черняк прошел мимо со своим полком, не решившись ни покарать Тыдня, ни сказать ему суровое дружеское слово. Да, впрочем, было ему не до того в быстроте марша. Нет, ни слова не сказал гневный и презирающий Черняк. А потом и пошло и пошло…
- Скучаешь, Тыдень? - спросил Петро, садясь на крылечке. - Или кузница тебя тянет? Я слышал, что ты знаменитый кузнец.
- Я кузнец, каторжный кузнец, - с гордостью сказал Тыдень и махнул рукой. - А вот взялся ковать народное дело, да и не сковал. Языка мне настоящего не сковано, Кочубей.
- А мне понравилось твое выступление против жалости к куркулям. Теперь я тебя понимаю.