- Мать ещё на сносях была, натерпелася с ним. А паче всего в самом храме, отче. Стояли на обедне, она в притворе была, с другими, вдруг взыгрался в утробе, как возгласит - раз, другой… посредь Литургии! Народ как громом тряхнуло, стали рыскать, кто? где? куды дитё спрятали, а он из нея, с нутра вопит, и служба нейдёт на ум, одно искушение! Бабы шепчутся, жена трясётся со страху… Другой раз боялись и в храм войти. Трикраты кричал, во всю церкву отдалось. Так оно и засело в людех, и до днесь про то на уме держат, всяку невидаль в нём высматривают. А верещал то - за Евангелием, за "Херувимской", и когда "Святая святым" оглашали. Вот, что сие? Паки и далее, - родился, а что ни день, странное с ним: иной раз от сосцов отрекался, подносили к кормилице, так чужого молока воротится, и коровьего тож! И то дивно - всё тихомолком, не пищит, не куксится. А стали замечать, каким случаем: а как мать его поест мясного, то и не берёт сосцов. В середу и в пяток совсем груди не притрагивался. Изъян ли, думали, болесть ли какая? Не ведомо. Потом, вот, с грамотой у него… Откудова тупость нашла такая? Скажи нам, блаже. Мы все Бога молим, не чаем чему и быти…
Старец выслушал.
- А что скажу вам, радуйтеся, родители чада благословенного. И не бойтеся. Не ищите страха там, где смотрение Божие о людех Его. Кто он, отрок ваш? Плод честнаго супружества, иже отмечен свыше, дабы предузнали о нём прежде рождения. И сами видите, чист он. Господь назначил пути его, Он водитель его, Он и попечитель. Оттого и учение не впрок было от людей, но от Бога разрешилось - се знак от Неведомого. Живите и не страшитеся…
Провожали его за Гаев луг. Гаснул, мерцал закат… На прощание поклонились старцу.
Он, отойдя, вдруг повернулся к ним:
- Благоволил Господь избрать чадо ваше обителью благодати Его и слугою Пресвятые Троицы. И муж сей, за добродетельную жизнь свою будет велик пред человеками, научит их жить по Божьим заповедям, и многие пойдут за ним…
Монах удалялся, растворяясь в молочной вечерней дымке. Они глядели вослед ему…
Прокшич сказал:
- Чудится что ль мне? Уж больно схожий он ликом на Феодосия… святого Печерского. - То-то и мне! - отозвался с чувством Кирилл.
Откуда-то с поля выскочил парень в разодранной до пупа рубахе, прямо на них.
- Там топорами рубятся, двоих посекли!
- Ты откудова?
- Со сватьбы мы. Драка пошла, Анфима до кости расшили, ажно мослак видать!
- Живой?
- Не знаю.
Кирилл приказал Прокшичу:
- Беги живо к старцу, как бы греха не вышло. Верни его!
Прокшич убежал.
- Вот беда. Ступай-ка ты в дом, мать. Ступай…
- Я уж тут подожду.
- Ты чей будешь-то? - спросил парня. - Не признаю тебя.
- Сродник я Тимохи-пасечника, с Уваихи.
- Что, и Тимоха там?
- Не, я один, я с парнями…
- Беги-ка на двор мой - вот так, напрямки, найдёшь ли?
- Я знаю!
- Кликнешь Касьяна, скажи, я послал, а он возьмёт гридей подюже, верхами, и сам-четверт туда. Скажешь ему что-где, ясно? Ну, добре.
Парень поспешил к усадьбе. Стояли, вглядываясь в темноту.
- Где ж они, Господи…
- Далёко-то не мог он уйти.
Стояла луна; брехали собаки. В стороне послышался конский топот, и стих. Никто не появлялся.
Вышел, еле волоча ноги Прокшич, по пояс мокр до нитки.
- Всё обёг, пусто! И что за день такой выдался… Ума не приложу, куды ему деться, старцу, тут и деваться-то некуды! Всё же голо, тут огороды, там дорога и луг… Нету! До Николы добежал, - может, думал, у церкви. И там нету! Не знаю, не сыскал я… Пусто, как и не было его!..
Глава третья
Ахмылова рать. Лето 1322 года
До Михайлова дня трепетали посады… Сёла утекли в леса, на болота. Схоронились - кто за стенами града, кто по дальним заимкам, по пустошам. Земля обмелела от ужаса… одни собаки да деревенские дурачки…
Ахмыл вторгся на Русь в конце октября, ещё лист не везде опал. Тяжкой ратью прошёл-промял Низовские земли до Стародуба, до Мурома, обратив их в прах. Двинулся левобережием Волги. От Городца, по правому берегу, потянулась за ним Московская рать. Стёр Городец и всю весь ту… Набрав полон, поднялся до Костромы, разорил и выжег её до тла. То же сотворил с Ярославлем - бросил на пепелище… Пустил орду по Мологе и Сити, куда не ждали. И покрылось всё стоном, как дымом; прогоркла земля от крови…
В Ростове тишиной торгуют. Все сбились в каменный собор Успенья. Кому не осталось места, таились в монастырях. Всюду вопль к Матери-Богородице, все храмы настежь… С Толги прибежал владыка Прохор, еле цел, говорят. Объявился гонец от князя Московского Ивана, слух пронёсся, что Ахмыл уже на Которосли, у Белого Камня! И хлеба кусать не могли от страха…Тогда выехал сродник ханов, по прадеду, ростовский Игнатий, с ним же святитель Прохор. В трёх верстах встретили человека нарочитого от татар, и доехав до стана их, где шатёр Ахмылов, вошли туда, "аки в геенну". Был там и Калита… В ту же ночь вернулся владыка с вестью. Град ожидал его, не смыкая очей своих…
Откупились единым обозом сокняжим, да к тому два бараньих стада впридачу.
Обошлось. За то слава Господу Богу и Заступнице Богородице.
Глава четвёртая
Ростов Великий. Зима 1328 года
Прокшич спускался по лестнице, держа горшок с дымящими щами. Открыл ногой дверь к себе в клеть.
- На-ко, ешьте, пока горячие, - поставил на стол перед двумя мужиками. - Стряпня теперь-то одна у нас, в тесноте живём.
Старший из мужиков встал к рукомою. За ним и другой. Прокшич нарезал хлеб. Осенившись крестами, сели.
- Ешьте вот. Холодца берите, рыбки…
С улицы раздался свист, чем-то грохнули по забору.
- Штой-то? - дёрнулся младший.
- Да сиди, не бойсь. Людишки Костянтиновы с Борисоглебской татарву ублажают, нехристь поганую - бражничают, гремят по дворам, ярыжники, задирают, вишь… Второй день сватьбу гуляют, как из Москвы приехали: Калита-то за Костянтина дочь выдал, наши и попритихли, а куды попрёшь? Ныне все на Москву поглядывают. Князь Фёдор наш носа не кажет, всё с ловчими по лесам мотается, да кабы не промотался…
Прокшич поправил светильник, поставил на стол перед едоками.
- Пива нет, мужики, и варить не велено. Квас вон, черпайте сколь надо, малиновый.
Оба кивнули.
Он замолчал. Подождал когда доедят.
- Ну, говорите беду свою. Далёко хоть приютились-то? В селе каком, али ещё у кого?
- Да што говорить, - старший мужик отложил ложку, - был дом, и нету дома, разорили гнездо-то наше тверское. Мужиков наших всех ухайдакали до смерти. Я да сын - весь остаток. Да жонка братняя, сестра твоя кровная, думали задохлась, еле достали с-под огня… Очухалась. Покуда мы тут на хуторе поместились, не шибко далёко.
- А детки-то?
- Нету… все погреблись, одним прахом.
Прокшич охнул, заморгал.
- Настёнка, сестра!.. Как же она?
- А никак, ходит и всё.
- Да как же! С кем она?
- С хозяйкой тамошней. Присмотрит за ради Христа.
- Что ж у вас такое было, Пахом?
- В Твери-то? А што было… - он помолчал, качнул головой к сыну, - как его, бишь, Ларьк, хурзу-то?
- Челкан, - отозвался Ларька.
- По его чёрную душу Господь сыскал с нас. Княжий двор занял, товар забрал под себя, и никто не пройди за так - ограбят, не то жонку снасилуют, не то прибьют… И вера штоб их была, а ему, собаке, княжить над нами, к тому шло… Тут Дюдько, дьякон наш, повёл кобылу поить, они отымать, бить стали, он да и крикни: "Доколи терпеть будем, как християн поругают?!" Как раз мужики из бань… ну и - упало, што искра на солому, вся Тверь и вскинулася на топоры. Татар и купцов их всюду смерти предали рьяно, ни единого их без вины не оставили, всех изгвоздили, гадюк, на месте. Хурзу-мурзу того по частям розняли, псам покидали. Отвели душу…
- Отвели! - Прокшич стукнул рукой по столешне, - что ж сами-то не сховалися, небось знали, как Орда-то вернётся? Хоть Настёнку с робятами переправили б.
- На Твери, знашь, с роду зайцев не водилося. Кинуть дом, свою куплю с местом? Прокидаешься! На своих дворах стоять порешили, как нам Бог даст, а жидами теми бегать не будем. Покупались они в нашей кровушке…
- Слыхали мы, на Тверь сила, что тьма, нагрянула, пуще Неврюевой - с Москвою ещё и суздальцы той в придаток.
- Так нам всё одно, што Москва, што татары.
- Пять темников ханских, Федорчук, Сюга, Туралык… - называл Прокшичу Ларька, - а головой - Калита, а те с ним…
Пахом перебил:
- На всю Тверь полста дворов не сочтётся, а што потребили всё наше, на то воля Божья, а мы своего не бросили. Говорил мужикам, не ходите, уманывают вас. Вышли! Чем взяли-то - словом: кто выйдет, того, нать, не будут жечь дом. Простота кашинская! Всех стрелами и сразили, гусей дурных! Кинулись по дворам с огнём, кого спалили, кого посекли там, кого на аркан пояли… С Ларькой мы через погреб спаслися. Настёну с малыми опрежь себя послали туды ж, ищем их, нету - в чулан забились. Видать, когда сполыхнуло, она их в подклеть покидала, там жаром-то и пожрало всех. Вытащили её, больше некого, одни головешки дымящи…
Прокшич тряс головой…
- Ох, робяточки-и!
- Уходили задами, выбирались болотами, за Оршим Мохом, - зевнул Пахом, - потом по Медведице. У меня в Кашине человек в подъячих, были дела у нас, глядь, весь посад от татар горохом сыпет. Подалися на Бежецкий, Кесовой Горы не достали, и там орда! Куды не сунемся, вот она - што в Кашине, што в Угличе, тащит, кого ни попадя. В Бурмасове тож резня. Переправились, двое утопло, баба с дитём…
- Вода студёная, жуть! - выпалил Ларька.