- Что же ты знаешь?
- Достаточно, - сказала она.
- Ты была с ним? Рядом с ним?
- Да, - сказала она. - Я провела с ним шесть дней.
- Где? При каких обстоятельствах?
- В… - Она назвала городок в Айове. - В моем доме. Он жил со мной.
- Он жил с тобой?
- Я ухаживала за ним. Ему было очень плохо. Это было не мое решение.
- А, твоя организация.
Меня от них уже тошнило.
- Они привезли его ко мне, - сказала Анна. - Да.
- Он все еще там? В твоем доме?
- Нет.
- Где же он?
- Я не могу сказать, - ответила она.
- Потому что не знаешь.
- Знаю, - покачала головой она. - Но я не могу тебе сказать. Не сейчас.
- Когда ты скажешь?
- Если ты согласишься сделать то, о чем они попросят, - сказала она, - я отвезу тебя к нему.
На этом в тот вечер наш разговор закончился. Я устал, у меня испортилось настроение. Пол уходил у меня из-под ног, но я держался.
Мы ушли спать в обычное время, испытывая неловкость и понимая, что ничего еще не решено. На следующее утро я оставался в постели непростительно, невежливо долго, чтобы поменьше видеть Анну в ее последний день пребывания здесь (думаю, Анна это поняла). Если бы я захотел ее вовсе не видеть, скорее всего, мне бы это удалось. Я вышел в гостиную в пижаме и халате. Меня пошатывало. Было почти одиннадцать. Шторы были раздвинуты, все окна открыты. Утро выдалось жарким. Надо было включить кондиционер. Чтобы пройти по комнатам и задернуть шторы, требовалось приложить усилия, что в моем состоянии было рискованно. Анна куда-то вышла. Я мог умереть до ее возвращения. На кухне обнаружился легкий беспорядок - похоже, она готовила себе завтрак. Она не оставила записки. Я уселся за кухонный стол с чашкой чая и заметил, что даже этим душным утром пальцы моих ног холодны и имеют синеватый оттенок. Пальцы рук тоже оставались холодными, и ладони посинели. В конечности не поступало достаточно крови. Я вздрогнул. Мне снова напоминали о моей непрочности. Напрасно я не сказал Анне, что ее информация - непосильная ноша для меня. Жаль, что я постеснялся, что не выказал немощь, неспособность воспринять ее слова так, чтобы это ее удовлетворило. В кухне пахло тостами и сиропом. В открытое окно я слышал плач одной из соседских близняшек, Софи или Мэри. Не знаю, которая из них, но она просто заливалась слезами. Мне ужасно не хотелось думать, что ее милое личико может исказиться от злости.
Когда я был мальчиком, мы втроем, отец, мать и я, с утра по воскресеньям ходили в церковь. Два раза в месяц, через воскресенье, мы ходили в пресвитерианскую церковь. Это было кирпичное здание девятнадцатого века, новомодная церковь в колониальном городе, расположенная в трех кварталах от нашего дома - достаточно близко, чтобы дойти пешком. Все эти годы церковь постоянно и довольно вычурно перестраивали, так что пристройки относились к разным архитектурным стилям. Хаотичность этих сооружений - перпендикулярные и наклонные крылья, застекленные крытые переходы, декоративные галереи - дисгармонировала с основным зданием. К тому моменту, когда мы стали ее прихожанами, эта церковь перестала быть обычным физическим объектом. Она была спланирована как-то нелепо, и мне это нравилось. Я блуждал по залам, ускользая от родителей, то и дело терявшим меня на этой территории, не поддающейся законам логики. Там меня крестили. Пастор был настоящим гигантом в шесть футов одиннадцать дюймов роста, и даже тогда, в детстве, - мы перестали ходить в церковь после смерти отца - я понимал, что он прекрасный проповедник. Я не помню никакой музыки, хотя в церкви наверняка играли на органе или фортепьяно и пели гимны. В качестве пожертвования мой отец доставал из внутреннего кармана пальто свернутый чек и клал его на специальное блюдо. При этом он избегал смотреть на кого-либо. После службы в притворе часто подавали пончики и домашнюю выпечку. У церкви имелся свой летний лагерь, куда я не ездил, и время от времени всех детей конгрегации приглашали в церковь и сажали на пол перед алтарем, чтобы послушать детскую проповедь. Я был слишком застенчив, чтобы сидеть впереди, и оставался на скамье рядом с родителями. Помню, однажды там показывали представление театра марионеток, главными героями которого были животные со скотного двора - осел, корова, петух, ягненок, по-моему, собака. Пастор играл на банджо. Женщина, работавшая на почте, пела. Значит, музыка там была. Из нас троих к этой конфессии принадлежал только отец.
Я не знал, куда пошла Анна, и понятия не имел об ее отношении к Богу, но у меня и мысли не возникло о том, что она в церкви. Теперь в Лебаноне никто не ходит в церковь. По воскресеньям не звонят церковные колокола. Колокола католической церкви всегда молчат, дом пастора продан, священники разбежались, а сама церковь используется для свадеб, похорон и различных гражданских мероприятий.
В час дня, когда Анна вернулась, я все еще был в халате и пижаме. Я по-прежнему сидел за кухонным столом, передо мной стояла чашка остывшего чая с молоком. Наверное, я задремал. Я так и не умылся. Я не включил кондиционер, не закрыл окна, в доме было душно. Анна вошла через боковую дверь, которая открывалась в небольшую проходную кладовку прямо из кухни.
- Ах ты, Спящая красавица, - проговорила она.
На ней были шорты цвета хаки, кроссовки, белая футболка с цветочками, вышитыми вокруг ворота, и желтый солнцезащитный козырек. В обеих руках она держала сумки с продуктами. Ее руки были жилистыми, в пятнах веснушек, лицо оживленное. Она поставила сумки на стол. С возрастом Анна стала сильнее, живее. По сравнению с ней я был слизняком, ничтожеством. Глядя, как она снует по моей кухне, разбирая покупки, убирая их в шкафчики, мне хотелось лишь вернуться в кровать.
- Что у тебя здесь? - спросил я.
- Продукты в дорогу.
- Это правильно, - сказал я. - Когда ты уезжаешь?
Она улыбнулась.
- Ты совершенно точно знаешь, когда я уезжаю. Балбес. Ты ведь минуты считаешь до моего отъезда.
- Завтра, - сказал я.
- Рано утром. Но пока не собираюсь оставлять тебя в покое.
- Я так и думал, - сказал я. - Как спалось?
- Хорошо, - ответила она. - Ты храпел.
- Тебе слышно?
- Слышно. Ты храпел. Потом раздался такой жуткий звук, словно ты задыхаешься, и все стихло. Словно ты перестал дышать. Я волновалась.
- Извини, - сказал я. - Я не знал, что храплю.
- Мой муж был великий храпун, - сообщила она. - Все точно так же. Внезапно он всхрапывал и переставал дышать. Он лежал в сомнологической клинике. Ему дали аппарат, чтобы он пользовался им ночью. Маска, которая закрывает нос. Это помогло ему спать, и мне тоже. В свое время я покажу тебе этот аппарат.
- В свое время?
- Да, - сказала она. - Давай подождем. Ты обедал? Конечно, нет. Я приготовлю обед. Мы поедим, ты оденешься, и поговорим. Закончим разговор и посмотрим, к чему мы придем.
- Я подумал, - сказал я, - что ты отправилась в церковь.
- Нет, - ответила она. - Не сегодня.
Анна приготовила восхитительный салат из курицы с яблоками, сельдереем, грецкими орехами и виноградом. Пожалуй, за сорок пять лет это было первое сложное блюдо, приготовленное на этой кухне, и Анне потребовалось всего лишь четверть часа (когда она успела приготовить цыпленка?), чтобы соединить ингредиенты. Мы молча поели за кухонным столом. В доме было жарко. После обеда, по ее требованию, я принял душ и оделся. Она вымыла посуду и, оберегая меня, закрыла окна. Я включил кондиционер. В третьем часу дня наше собрание вновь было открыто. Она ждала в гостиной, сидя на краю дивана, наклонившись вперед и упираясь локтями в колени. Я сел в кресло напротив. Мы заняли свои позиции, но прежде, чем она заговорила, я задал вопрос, который хотел задать со вчерашнего вечера:
- Ты с ним говорила?
- Да, - ответила она. - При каждом удобном случае. Всякий раз, когда он был в сознании и в относительно здравом уме. Я говорила всякие глупости.
Она улыбнулась.
- Какие?
- Я даже пела ему, - призналась она. - Хотя не умею петь.
- А он что говорил? - спросил я. - Что он тебе рассказывал?
- Он не разговаривал.
- Совсем?
- Да.
- Почему?
- Непонятно, - пожала она плечами, - но он не может говорить.
- Но почему?
Мы только начали разговор, а я уже вел себя как капризное дитя.
- Я не знаю. Возможно, он физически не способен говорить. Или у них нет своего языка. Надо будет проверить.
- Когда?
Она взглянула на меня, словно подсказывала: "Если хочешь спрашивать, задавай правильные вопросы".
- Чего ты хочешь от меня? - спросил я.
- Я от тебя ничего не хочу. Если бы это зависело от меня, меня бы здесь не было, и ты бы ни во что не ввязался.
- Да. Да. Ты говорила.
- Важно, чтобы ты понял это. Важно, что я это говорю. Вот что я имею в виду.
- Но ты приехала сюда, - сказал я. - Мы разговариваем. Ты приложила столько усилий, проделала такой путь.
- Ты и представить себе не можешь, сколько, - усмехнулась она.
- Хорошо. Итак?
- Итак, больше никаких вопросов. Вот что они… - Я не успел ее прервать. - Вот чего моя организация хочет от тебя. Они хотят, чтобы ты встретился со своим клоном. Лицом к лицу. Хотят, чтобы ты провел с ним время. Они хотят, чтобы ты написал о своих ощущениях, о том, что это значит. Для тебя. Встретиться со своим клоном.
- Зачем? Что они думают? Что меня это потрясет?
- Именно так. Честно говоря, никто не может знать, какие это вызовет ощущения. Могу лишь предположить, что это будет нелегко и вряд ли приятно.
- Почему они хотят, чтобы я об этом написал?