Правда, по дороге он чуть было не передумал. Навстречу ему, как раз недалеко от развилки Старой и Новой Тополиных дорог, промчался недорогой наемный экипаж, в котором сидела весьма - очень весьма! - привлекательная молодая особа. Хастер даже оглянулся вслед промчавшемуся экипажу, так поразило его выражение лица девушки: сосредоточенное, даже немного напряженное, дающее богатую почву для воображения. Конечно, оглянувшись, Хастер ничего не увидел, кроме поднятого верха коляски, но дав волю своим мыслям, он сумел выдвинуть несколько различных предположений по поводу встречной девицы, и тренировал свое воображение до самого порога любимого заведения.
- Только баню! - объявил он, пресекая попытку хозяйки виллы раскрутить постоянного клиента.
- Ну, хотя бы одну девушку для массажа, господин Тенедос! Лорис как раз свободна. Вы же знаете, как она прекрасно делает массаж, - улыбалась хозяйка, провожая гостя к банной пристройке.
- Массаж? Ну хорошо, - уступил Хастер. - Номер, Лорис, цирюльника и легкий обед!.. И все! - с ходу отверг он дальнейшие поползновения. - А в семь выставьте меня отсюда вон.
- В семь утра? - с надеждой уточнила хозяйка.
- В семь вечера! - ответил Хастер. - В семь утра я должен быть уже далеко от Столицы.
- Сударь, проснитесь, приехали, - кто–то тряс Хастера за плечо, и он чуть не свалился с неудобного сиденья. Продрав глаза и огляделся. Дилижанс уже был пуст, в дверях маячил, спускаясь по неудобной лесенке на землю, последний пассажир - он–то и разбудил только что Хастера. Впрочем, последним пассажиром был как раз сам Хастер. Он вскочил на ноги, поправил шапку, огляделся, не забыл ли что, и вышел.
Дилижанс стоял аккурат перед темной громадой главных ворот Арафы. Две мощные нефтяные лампы - электричества в Арафе не признавали и не собирались признавать в ближайшие сто лет! - по бокам от входа не столько освещали, сколько, казалось, сгущали предрассветный мрак во всем окружающем мире. На самом же деле небо уже заметно посветлело.
- Сударь, - позвал сверху кучер, - багаж–то получать будете? - В голосе возничего не было раздражения, только ирония.
- Да–да, - Хастер суетливо зашарил по карманам в поисках квитанции и протянул ее подменному кучеру, хотя в том не было особой нужды: на крыше под откинутым непромокаемым пологом одиноко стоял только его чемодан. - Будьте добры. Я, кажется, уже начинаю просыпаться.
Кучер спустился на землю с чемоданом, Хастер оделил его мелкой монетой, подхватил чемодан и пошел к дверям стеклянного павильона, притулившегося возле крепостной стены слева от ворот. Официально павильон назывался Въездным, но за сходство его назначения с таможней кто–то из постоянных клиентов прозвал его Мытней, и это название привилось и закрепилось. Ибо Мытню не мог минуть никто из приглашенных в Арафу, и все без исключения чинов, положений и заслуг ожидали, в одной очереди как равные, когда их пропустят в замок.
Вот и сейчас под стеклянную крышу Мытни непрерывно въезжали кареты, и вся имперская знать спешно выгружалась из своих экипажей, оставляя в них амбиции и спесь, а служители поторапливали кучеров, чтобы те поскорее освобождали места для следующих.
Прибывшие спешили к конторке отмечаться, и невозмутимый чиновник в парадном мундире, не обращая внимания на очередь, в которой, без всякого учета званий и титулов, ожидали аристократы с пышнейшими и древнейшими именами и простые неродовитые дворяне, принимал пригласительные грамоты, сверял со своим списком, выдавал согласно этому списку жетоны с номерами и, возвращая приглашения, вежливо просил подождать пока вызовут. Его вежливость походила на работу какого–нибудь механизма: такая же размеренная, рутинная и бездушная. Но иначе здесь нельзя - отношения с приезжими должны были быть идеально ровными ко всем, потому что десятки глаз ревниво следили за тем, чтобы чиновник не уделил кому–то хоть большего внимания, чем другим. Сами те, кто прибывал в собственных экипажах, на приехавших дилижансом могли смотреть свысока, но для замковой обслуги было все едино.
Хастер к этому уже привык, а потому, встав в очередь за каким–то вельможей, битых десять минут пока двигалась очередь, спокойно игнорировал выражаемое его спиной высокомерное презрение, погрузившись в чтение захваченной в дорогу книжки, приключения и похождения зловещего князя Гора. Переворачивая страницу, он поймал заинтересованный взгляд стоящей вслед за ним молоденькой аристократки и украдкой подмигнул ей. Девушка была некрасива, ее несколько портил длинный нос, но улыбка у нее была очень даже приятной, и лицо умным; Хастер еще подумал, что надо будет попозже познакомиться. А пока он посмотрел, сколько еще до чиновника, и решительно спрятал книжку в карман.
В очереди он был бы уже вторым, если не считать дамы, которая в настоящий момент стояла перед барьером и пыталась спорить с человекоподобной машиной–чиновником из–за количества своего багажа.
- Сударыня, - холодно, с высоты своего положения толковал чиновник. - Дамы могут иметь с собой два чемодана, господа - один.
- Но это сумочка! - который раз возражала дама. - Дамские сумочки проносить с собой дозволено! Я знаю уложение!
- Сударыня, - ровно повторял чиновник. - В вашу сумочку иной чемодан влезет.
- Это - сумочка! - убеждала повышая голос дама.
Хастер опустил глаза, чтобы оценить предмет спора.
Рядом с конторкой стояли два чемодана - этакие тумбообразные изделия, каждое из которых тащили сюда никак не меньше двух дюжих слуг. Но к чемоданам–то чиновник претензий как раз и не имел. Собственно сумочкой дамой именовался саквояж чуть меньшего размера, установленный на одном из чемоданов. Так что чиновник, конечно, хоть несколько и преувеличивал, однако же на так уж намного - при желании, в так называемой сумочке мог уместиться и годовалый ребенок. Спорить далее чиновник не пожелал, а протянул даме ее собственное приглашение обратной стороной вверх, где были отпечатаны правила пребывания гостей в замке Арафа, вежливо попросил вслух прочесть отмеченный абзац, в коем размеры дамских сумочек определялись как "не более чем шесть дюймов в высоту, двенадцать дюймов в длину при толщине в три дюйма", а сам полез под барьер и вытащил оттуда здоровенную железную линейку.
Дамы в очереди тут же заволновались, и принялись ужимать свои сумочки до предписанных габаритов; хотя, как правило, чиновник не замечал одного–двух лишних дюймов, но из–за дамы–спорщицы он мог и изменить своему правилу.
- Какая наглость, - вполголоса прошипела над плечом Хастера мать носатой девицы, тиская свою сумку. - Кто она вообще такая? Я ее не помню.
- Какая–нибудь провинциальная барыня из этих, дворянчиков по купчей, - пренебрежительно отозвался кто–то в очереди.
- Каждый год одно и то же! - давясь от натуги бурчала дама. - Неужели так трудно запомнить правила!
- Может, она читать не умеет, - негромко прокомментировал Хастер специально для дочки пожилой дамы.
Очередь захихикала, а некрасивая девушка подарила Хастеру еще одну свою приятную улыбку.
Появление измерительного прибора как–то само по себе прекратило спор, и чиновник предложил сдавшейся даме привести свою сумочку в соответствие с правилами где–нибудь в сторонке и указал двум дюжим молодцам оттащить чемоданы в сторонку. Вместе с пресловутой сумочкой. Те проворно исполнили, а на освободившееся место поставили багаж спокойного господина, который стоял перед Хастером.
Здесь задержек уже не было, и минуту спустя на то же место поставил свой чемодан Хастер, сам.
Чиновник без задержки выдал ему номерок, прицепил ярлык к чемодану, и крепкий збмковый молодйц отнес его чемодан к тележке, где уже стояли чемоданы других гостей - право же, багаж Хастера выглядел на их фоне не более чем дамской сумочкой.
Хастер отошел вглубь павильона, где среди живописных вазонов с вечнозелеными кустами для ожидающих были поставлены деревянные скамьи, присел, жестом подозвал служителя, который тут же принес ему горячий бульон с пирожками, и уткнулся в книгу.
Павильон постепенно наполнялся, прибывающие собирались компаниями, словно на каком–нибудь балу, непринужденно беседовали. Здесь табели о рангах действовали неукоснительно, и дворяне попроще держались отдельно от аристократии и, созерцая редкое для их сословия зрелище блестящего сборища сливок Империи, заворожено перешептывались.
Хастер же на своей скамейке не примыкал ни к первым, ни ко вторым. Ему было не скучно и с одним только "Князем Гором".
Но не успел еще легендарный кровопийца и погубитель невинных девушек (невинных юношей тож) расправится со своей второй жертвой, как совсем рассвело, поток подъезжающих экипажей иссяк, а в павильон вошел помощник церемониймейстера, и начал выкликать по списку номера и фамилии - без перечисления титулов и званий - приглашенных. Голос его звучал не хуже крика петуха, возвещающего уход ночи. Хастер, с сожалением расставшись с кровожадным князем, коего время - ночь, ибо имя ему Король Тьмы, убрал книгу, глянул на свой номерок и стал пробился на голос сквозь толпу страждущих.
На него недовольно косились: первыми в замок проходили те, кто принадлежали к рангу Детей и Внуков Императора, а Хастер в своей студенческой шинелишке на волчьем меху и северном малахае выглядел не очень–то подходящим под эту высокую категорию.
Глашатай зычно провозгласил:
- Двадцать девять! Тенедос!
Хастер крикнул:
- Здесь! - и толпа со вздохом подалась перед ним, а за спиной послышался взволнованные шепотки:
- Кто это такой?
- Понятия не имею, но судя по номеру…
- А с виду, не скажешь - сущий провинциал, и вроде бы не богатый…
- Неисповедимы пути Сыновей Императора…
Хастер самодовольно усмехнулся. "И дочерей тоже", - подумал он.