...
О Лидии Федотовне, ее муже, дачных цветочках, происхождении слова "лоллард" и виде из нашего окна, а также о технике разговора с клиентами и кипячения воды в образцовом исполнении Лидии Федотовны.
Вот, сказал мне Аполлон,
Я даю тебе ту лиру,
Коей нежный, звучный тон
Может быть приятен миру.
Дверь снова пискнула и впустила в комнату "легкую на помине" Лидию Федотовну – даму внешне солидную и даже респектабельную, но по мелькавшим порой в ее глазах "чертикам" легко было понять, что и она "себе на уме", и не стоит верить ее внешности больше, чем внешности любой опытной женщины, т. е. ровно настолько, чтобы легко поддерживать с ней "светскую болтовню", но ни в коем случае не раскрываться – наивность такого поведения наказывается быстро и болезненно…
Она повесила свое "сильно укороченное" морозом пальто с воротником из хорошей норки (или чернобурки? – совсем я ничего в мехах не понимаю…) на крючок стоящей перед дверью вешалки и направилась к своему рабочему столу.
– Ой, мальчики! Ну, прямо еле дошла! А мой Митюня ещё мне утром и говорит: "Отдохнула бы, мать!"… А ещё поезд в тоннеле остановился и минут десять стоял… И ведь ничего по радио не говорили! Я, конечно, понимаю – у него, у поезда, может, и радио не работает, там уж всё разваливается от старости… Конечно, роздал этот пьяница Кельцин всё "своим да нашим", а теперь – с кого спросишь? С Пушкинова? Раньше хоть пожаловаться можно было в милицию, а теперь кругом одни бандюки и воры!
Я не понял, почему при остановке поезда метро нужно жаловаться в милицию, зачем бандюкам и ворам гнилая проводка вагонной связи, и при чем тут президент Кельцин, но спорить не стал – знаю ведь, что после того, как её Митюня, простой электрик в хозяйственной службе Верховного Совета при Хамбулатове, просидел под обстрелом в подвале Белого Дома почти сутки и выбрался оттуда с не самыми лучшими воспоминаниями о "культуре речи и бытового поведения" омоновцев, "зачищавших" эти подвалы после штурма, Лидия Федотовна решила для себя, что во всем виноват пьяница (но, по недоразумению, и Президент!) Кельцин и команда его "дерьмократов в розовых штанишках". Убеждение это вошло в ее сознание столь прочно, что с годами уже и не менялось…
– Ну, да ладно! Что о них говорить!.. У них – свои розарии на дачах, а у нас – своя картошка в огороде… А, кстати, как тут наши цветочки поживают?
Лидия Федотовна ревниво следила за какими-то цветами, стоявшими на наших подоконниках, и поливала их по утрам перед началом рабочего дня. Она внимательно вгляделась в какую-то почку на толстом стволе, и погладила темно-фиолетовые глянцевые листья фикуса, а потом сказала мечтательно:
– Вот настанет лето!.. У меня на даче и розы, и маргаритки, и цинии…
Её мечты прервал язвительный Илья:
– Как Вы сказали? Циники? Это точно – любят циники срывать цветочки и у Розы, и у Маргариты…
– Да ну вас! – рассердилась Лидия Федотовна. Вечно у вас, Илья Стефанович, одно и то же на уме!.. Не циники я сказала, а цинии! И вообще, хватит прохлаждаться, работать надо – сегодня ведь зарплата…
Лидия Федотовна села за свой стол в углу комнаты, у окна, на кресло, которое было отрегулировано по ее росту еще в момент его доставки, но она каждый раз с утра примеривалась и садилась с опаской – не подменил ли его этот шутник Илья, и не крутил ли он регулировку? Сегодня все было в порядке.
А Илья Стефанович, который вечно искал гармонию дурашливости и глубины и почти никогда не находивший ее, впадая в каждую из крайностей с периодичностью маятника, рассудительно произнес:
– Э, нет, Лидия Федотовна, не скажите! Сегодня у нас с вами на уме одно и тоже – сколько лысорозовых лоллардов будет в конвертике?
– Не в "конвертике", а в "конвертиках", – выпуская коготки, царапнула его Лидия Федотовна. Но, не желая "обострять", она примирительно и смиренно улыбнулась. Однако, всё-таки не удержалась и добавила:
– Разные у нас с вами конвертики, Илья Стефанович, разные… Смотрите, не перепутайте – пожалеете!
– А, кстати, вы знаете, откуда пошло это выражение? – обратился Илья уже ко мне, оставив в покое Лидию Федотовну, поскольку и не ожидал получить от нее ответа на свой вопрос.
Она тоже сочла разговор исчерпанным, достала свою кружку (держала ее в столе отдельно от других) и пошла за водой, даже не проверив, есть ли она в "общественном чайнике". Чайник ее не интересовал "принципиально", потому что "эта грязнуля Елена Петровна там давно лягушек развела".
– Не знаю, Илья Стефанович, – честно признался я.
Довольный тем, что после поражения с Хоружим "уел" меня по "интеллектуальному вопросу", Илья Стефанович рассудительно изложил почерпнутые им откуда-то действительно весьма любопытные сведения.
Оказывается, ещё у какого-то то ли английского, то ли ирландского классика начала XVII века в полузабытом ныне, а тогда, как сказали бы сегодня, "культовом" в Америке романе, была такая малопонятная фраза:
"С задумчивой бороды на язвительный череп переходил его взгляд, дабы напомнить, дабы по-доброму упрекнуть, переместившись затем к тыкве лысорозового лолларда, подозреваемого невинно".
И вот переселенцы, которые, естественно, в культуре были полностью зависимы от метрополии, но всегда хотели как-то выделиться из нее, именно этого "лысорозового" и увидели в своем тогдашнем президенте, поскольку в романе об этом лолларде было сказано: "У него было на добрую деньгу ума".
Так попал на готовившиеся первые банкноты Демократических Штатов Америки "лысорозовый" Президент и непонятный, но звучный "лоллард" украсил вид новой валюты молодой страны.
История мне понравилась, и я сказал, что не откажусь изучить лысину как можно подробнее на как можно большем числе примеров, т. е. экземпляров.
Мы немножко поспорили с Ильей – о каком из америкосских Президентов здесь идет речь – действительно лысом Уошингтоне, прикрывающем на однололлардовой купюре свою лысину париком, или о Франкеле со 100-лоллардовой банкноты, наоборот, выпячивающим начинающуюся лысину? Сошлись на втором варианте и пожелали друг другу вечером изучить как можно больше портретов этого физика.
Вернувшись с полной кружкой воды, Лидия Федотовна поискала глазами какую-нибудь бумажку, чтобы подстелить ее на подоконник, где она кипятила воду для утреннего чая. На глаза ей попалась та самая "портянка" из Даргомыжска, которую сунул мне Илья. Я ее бросил на тумбочку, где у нас лежат "ненужные бумаги" для черновиков.
Лидия Федотовна положила ее на подоконник, поставила на нее кружку, и включила кипятильник. Предосторожность оказалась не лишней – выплеснувшаяся при погружении кипятильника вода потекла по факсовой бумаге, размывая ее текст – "Извещение о долговременном перерыве в сортировке некоторых категорий грузов" и расположенную под ним картинку с изображением хопра-вагона и железнодорожной платформы, в которую и уперлась вытекшая струйка, не добравшись до текста следовавших сразу после картинки "Правил перевозки грузов по железным дорогам РФ".
Равнодушно скользнув взглядом по этой лужице, Лидия Федотовна стала рассматривать величественный индустриальный пейзаж за окном, включавший в себя широкую панораму заснеженной набережной Моквы-реки с неброскими, но графически выразительными силуэтами небольших лип, посаженных вдоль солидного, но не помпезного чугунного ограждения темно-красной воды, просвечивавшей сквозь нетолстый лед.
Она заметила на льду множество ярких фигурок рыбаков в голубых комбинезонах, по оранжевому цвету лиц которых легко было понять – они не чувствовали никакого холода. Вероятно, столь любезная ее сердцу совковая милиция, во время?но должна была бы похватать их всех без разбора за явное, легко обнаруживаемое и на глаз, по цвету, без всяких там "химических трубочек", нарушение запрета на употребление крепких спиртных напитков в общественных местах и за "самовольный лов с целью обогащения".
Но сегодняшняя милиция спокойно ехала вдоль цепочки этих нарушителей по набережной на полученном от загнивающего Запада "по линии технического сотрудничества" то ли "Морде", то ли "Мерсебесе" (плохо я разбираюсь в марках иноземных автомобилей, наводнивших наши улицы). И никак она не реагировала ни на это вопиющее нарушение норм капиталистической морали (рыба-то действительно и жирела и мутировала на отходах муниципального хозяйства, тайно сбрасываемых в реку), ни на попрание "Правил безопасного поведения на водах". А ведь лед был настолько тонок, что почти не скрывал рисунка водоворотов, крутившихся в виде маслянисто-красных спиралей нечистой воды, нагретой за счет тех же тайных сбросов до нескольких градусов Кельция. (Выше нуля, разумеется).
Решетка ограждения ровной линией тянулась от поворота русла под железнодорожный мост до красавца-метромоста (построенного, кстати, женщиной-архитектором "посуху" – русло реки пустили под мост только после завершения его строительства). Прерывалась она только в том месте, где в нее врезался какой-то молодой лихач, мчавшийся ночью с перпендикулярной улицы и бывший в таком алкогольном градусе, что не заметил "прямо по курсу" даже светящейся ленты Моквы-реки.
На противоположном берегу, просвечивая сквозь морозную дымку, красовались относительно новые (что там десять лет для рассейского завода!) ринового цвета корпуса сборочных цехов автогиганта и живописные, высоченные, нагретые, как это обыкновенно и бывает зимой, до красного свечения трубы, из которых столбом в чистое фиолетовое небо поднимался ярко-красный пар тамошней ТЭЦ.