Описанная в "Атланте" вселенная была черно-белой, абсолютно серьезной, бесконечно великодушной к тем, кто выучил все ее правила, но жестокая с теми, кто старался бежать реальности или искать с ней компромисс. На каждый вопрос имелся лишь один правильный, объективный ответ, до которого можно додуматься, и как только он станет ясен, все разумные люди примут его за истину, касается ли он науки, экономики либо сферы более личной. Для людей разума даже сердечные дела проходили по совершенно логичным схемам. Когда, например, Дэгни Таггарт повстречала Хэнка Реардэна, им просто суждено было стать любовниками, поскольку в строгой иерархии мыслящих рационально Дэгни была самым совершенным женским воплощением разумного начала, а Хэнк на протяжении первых двух третей книги - самым совершенным воплощением разума в мужчине. Потом, на странице 652, Дэгни пришлось совершить вынужденную посадку в Атлантиде, и она встретила наконец Джона Галта, самого рационального человека на свете - истинного патриарха разума, неумолимого и непогрешимого. И разумеется, Дэгни поклялась Галту в вечной любви, Галт поклялся ей; а Хэнк Реардэн во мгновение ока переместился в категорию любимого друга. И Хэнк не взревновал. Ревность считалась коллективистским чувством, нерациональным желанием незаслуженного ценного объекта, а Хэнк Реардэн не был ни коллективистом, ни иррациональным человеком; следовательно, что и требовалось доказать, он не просто не ревновал - он и не мог ревновать. Напротив, он даже восхищался более уместной симметрией нового союза, как мог бы восхищаться четкими архитектурными линиями хорошо выстроенного небоскреба. Он понимал, что Дэгни и Галт стали парой, потому что это логично, и не проливал слез из-за собственной утраты.
К странице 927 все индивидуалисты бежали в Атлантиду, остался только один. Это была Дэгни Таггарт, которая, несмотря на свою любовь к Джону Галту, отказывалась бросить железные дороги. Когда падение империи альтруистов стало неотвратимым, по всей Америке стали вспыхивать очаги анархии и хаоса, но Дэгни продолжала верить, что окончательного краха можно избежать. Разумеется, к концу даже злодеи должны внять здравому смыслу, и, разумеется, в самый последний момент они задерут лапки и скажут: "Ну все, хватит. Вы были совершенно правы, а мы глубоко заблуждались. Не надо обрушивать на нас ваш гнев".
Подобная капитуляция была бы рациональной, но коллективисты не действовали рационально. Даже после того, как Джон Галт вышел в национальный эфир с 58-страничной речью, в которой с неопровержимой логикой закладывались основы забастовки, они все равно не сдались. Вместо этого коллективисты послали шпионов проследить за Дэгни Таггарт, когда та пойдет на рандеву с любовником, и арестовали Галта. Его не казнили; коллективисты признали, что Галт умнее их, и попытались заставить его поступиться собственными ценностями и стать их экономическим царем. Он отказался, и его отволокли в Государственный институт науки, чтобы там его сломили на дыбе электронной Убеждающей машины доктора Флойда Ферриса. Дерзость Галта под пыткой была настолько героической, что Джеймс Таггарт (злой альтруистичный брат Дэгни) пережил экзистенциальный кризис, который сделал из него калеку и погрузил в кому.
Пока Джеймса везли на носилках куда-то в приятную тихую комнату, Дэгни возглавила выступление остальных индивидуалистов во имя не-альтруистического спасения. Громилы, охранявшие Государственный институт науки, начисто лишенные способности рассуждать, не могли решить, нужно ли им защищаться, поэтому убрать их с пути оказалось легко. Галта освободили; эскадрилья частных самолетов отвезла всех героев в Атлантиду, где они подкрепились триумфальным завтраком. Пролетая над Нью-Йорком, они посмотрели вниз и увидели, что огни великого города погасли - последний признак поражения коллективистов. Мировой двигатель остановился; и люди разума, отдохнув, вернутся из ссылки и заново отстроят цивилизацию в соответствии со своими справедливыми и истинными принципами. Конец.
- Господи, - сказала Джоан, когда Галт произнес благословение, которым заканчивался роман, и начертал в небе над опустошенной землей знак доллара. Она рассмеялась и закрыла книгу, на миг задержав взгляд на задней обложке с портретом писательницы. - Кто эта женщина?
- Ну? - спросил Арчи. - Как тебе?
Прошло два месяца. Предписание по чуткости при ведении дебатов на рождественских каникулах тихо аннулировали, а какой-то анонимный поклонник послал Арчи настоящий флаг Конфедерации с автографом Чарлтона Хестона, и тот повесил его как балдахин над кроватью. Джоан разлеглась под флагом, глядя на синий Крест Святого Андрея, и закурила.
- Если я какой-то юмор упустила, ты меня пощекочи, - сказала Джоан, - ведь она это на полном серьезе, да? Это же не какая-то невероятно завуалированная пародия?
Арчи покачал головой.
- Рэнд - экс-"русски" периода пре-"гласности", такие особо не шутят. И завуалированность не для них… Когда она в послесловии пишет "я серьезно", ты можешь на деньги спорить, что она действительно не шутит.
- Господи… тогда это действительно…
- Что действительно?
- Антикоммунистический манифест, - ответила Джоан. - "Das Kapital" для капиталистов, с погонями и жестким петтингом…
- Хм-м, - промычал Арчи. - Ну, думаю, можно и так назвать. Хотя Рэнд не пропагандирует ни насилия, ни классовой борьбы и, по сути, не имеет ничего против пролетариата…
- …пока они знают свое место, да, - перебила Джоан. И снова рассмеялась. - Боже. Пенни Деллапорта на говно бы изошла, если б такое прочитала. - Как и многие другие знакомые Джоан консерваторы. Рациональные капиталисты Рэнд, само собой, были безбожниками, они с презрением относились к религии, рефлекторному патриотизму и традиционным семейным ценностям - так же как к профсоюзам и государственной благотворительности.
- Джоан, но ты-то что думаешь о книге? - спросил Арчи.
- Я? А как ты думаешь, что я думаю? Я думаю, что Рэнд - совершенная балда, но забавная. - Джоан снова взглянула на портрет на обложке "Атланта". - Ее уже нет, я так понимаю? Я б с удовольствием послушала, как она говорит… или нет, лучше бы долго-долго с ней спорила.
- Я бы, пожалуй, заплатил за то, чтобы послушать этот спор, - ответил Арчи, заметив блеск в глазах Джоан. - Но ты ее и впрямь прозевала. Она умерла в 82-м, как раз когда ты родилась.
- От рака легких? - предположила Джоан. В "Атланте" табаководство было одним из первейших и основных видов промышленности.
- Из-за рака легких ей делали операцию, но окончательно ее подвело, кажется, сердце.
- А сколько ей было?
- Семьдесят семь - семьдесят восемь, где-то так.
- Если ей в 82-м было семьдесят семь, значит…
- 1905-й, - подсказал Арчи. - Она родилась в Санкт-Петербурге. На самом деле ее звали Алиса Розенбаум, и у ее отца, Фронза, была аптека, которую в 1917 году национализировали большевики. Их семья ушла на дно и несколько лет скрывалась в Крыму, скрестив пальцы в ожидании, что белые отменят революцию, но не повезло. В конце концов они вернулись в Петербург и поселились в какой-то каморке многоквартирного дома, который им некогда принадлежал. Там не было ни водопровода, ни электричества, и тем не менее пришлось подкупать каких-то партийных товарищей, чтобы им позволили там поселиться.
- А как они бежали в Америку?
- Они не бежали, - ответил Арчи, - уехала только Айн. В 20-х годах советские власти на некоторое время ослабили ограничения на выезд за границу; ей удалось получить паспорт и разрешение навестить каких-то очень далеких родственников в Чикаго. Она собрала чемоданы, попрощалась с родными и умотала в Штаты.
- И не вернулась.
- Точно.
- А после она встречалась с семьей?
- С одной из сестер, почти пятьдесят лет спустя. Родители и остальные сестры погибли при блокаде Ленинграда во время Второй мировой.
- Ох.
- Сама Айн поняла, что хочет зарабатывать писательством, в девять лет. Один из ее чикагских дядюшек владел кинотеатром, так что первые месяцы в Штатах она смотрела немые фильмы, учила английский по титрам с диалогами, и когда сочла, что выучила достаточно, чтобы набросать план повествования, поехала в Калифорнию, дабы попробовать ворваться в мир сценаристов.
- Так просто? - поразилась Джоан, - Только приехала, и…