– И как вы смогли преодолеть это? – Николь выглядела так, будто вот-вот расплачется. Я пересел на диванчик и обнял её. Никто не заслуживает такой боли. Видит Бог, никто.
– Я просто не переставал смотреть в небо, ведь там всё равно когда-нибудь будут видны звёзды.
– Вы удивительный человек, мистер Гомес, – почти прошептала Николь, и этот шепот обжег мне шею.
– Надеюсь, это не помешает, – улыбнулся я.
– Чему? – Николь посмотрела мне в глаза. Я увидел в её взгляде то, о чем мечтал с того самого дня, как она переступила порог нашей конторки.
– Этому, – я поцеловал горячие влажные губы женщины и почувствовал, как по её телу восхитительной дрожью пробежала волна возбуждения. Я был её героем. Героем, которому она решила подарить лучший из трофеев – своё восхитительное тело.
Утро нового дня нежно-розовым вином растекалось по крышам домов. Впервые за эту неделю из-за облаков выглянуло солнце. Его мягкие теплые ладони нежно поглаживали серый асфальт Корветт-драйв. Я стоял у открытого окна спальни, ещё хранившей жар ночи, проведенной с Николь, и курил сигарету. Я снова почувствовал себя живым. На короткий, но столь чудесный миг перестал быть ночным призраком, вершащим свой суд над неспособными жить по правилам сволочами. И это чувство клокотало в груди, вытесняя поселившийся там мрак и чувство безысходности. Может, Серджио прав, и мне стоит попробовать начать жизнь с чистого листа?
"Нет, приятель, война ещё не окончена". Словно в подтверждение моих мыслей, к соседнему дому подъехал бирюзовый фургон, о котором вчера говорила Николь, и остановился у обочины. Похоже, всё действительно серьёзно. Я отошёл от окна и оделся. Поцеловал спящую Николь и выскочил на улицу через заднюю дверь, благо её страстные поклонники женщины оставили без внимания. Хотя почему поклонники? Соглядатай вполне мог быть один. В любом случае был лишь один способ выяснить это.
Я вышел на соседнюю улицу, пробежал один квартал и, вернувшись на Корветт-драйв, неторопливо пошел к дому Николь, изо всех сил изображая этакого ротозея, ищущего нужный адрес. Актер из меня неважный, но, думаю, хотя бы эта роль у меня удалась. На руку играло то, что на улице никого не было. Можно было спросить у водителя фургона дорогу, и это будет выглядеть вполне естественно. Я так и сделал. Подойдя к машине, я постучал в тонированное окно, в котором отражались вновь появившиеся на небе тучи. Стекло медленно опустилось. Теперь я мог их разглядеть. Да, теперь было ясно, что "их". Тот, который сидел за рулем, был наголо бритым мулатом с толстыми губами, низким лбом и маленькой золотой сережкой в ухе. Его спутник – тощий азиат, короткая стрижка, маленькая козлиная бородка. Оба были одеты в практически одинаковые строгие костюмы, готов поспорить, что они покупали их в одном магазине.
– Чего тебе? – недовольно спросил мулат, смотря на меня с таким презрением, словно я был виновен в том, что нам надрали задницы во Вьетнаме.
– Доброе утро, господа, – как можно более вежливым тоном произнес я, широко улыбаясь. Со стороны наверняка выглядел как идиот, и это было замечательно. Никто не возится с идиотами. – Вы не знаете, где четырнадцатый дом?
– Вообще-то на них на всех есть номера, приятель! – подал голос азиат. Писклявый, как у девчонки. – Читать-то умеешь, наверное? – и стекло поползло вверх.
Я сделал вид, что оскорбился таким ответом, и зашагал дальше по улице, опустив голову. Однако в мои планы не входило то, что четырнадцатый дом был ярдах в десяти впереди. Нужно было что-то делать, притом срочно. Ребята в фургоне наверняка наблюдали за мной. Я остановился, достал из кармана клочок бумаги и стал в нее пристально вглядываться, так, чтобы со стороны казалось, что я сверяюсь с адресом. Потом хлопнул себя по лбу, мол, вот я дубовая голова, и, ускорив шаг, направился к перекрестку, где Корветт-драйв, подобно притоку реки, впадала в Централ-авеню. Здесь можно было поймать такси, что я и намеревался сделать. Через полчаса в "Дьютимен" прибудет Фрэнки с порцией новостей. Времени было не так много, если учитывать, что от Корветт-драйв до 42-й около двадцати миль. Долго ждать не пришлось, буквально через минуту возле меня затормозило старенькое такси с облупившейся в нескольких местах краской. Я сел, назвал адрес, и машина тронулась. Не знаю, какое из чувств нашептало мне посмотреть назад. Но то, что я увидел, заставило меня довольно улыбнуться.
Фургон ехал за нами.
Я не особенно верю в чудеса. Ещё в детстве, когда мои сверстники, хлопая глазами, проглатывали сказки про Санта Клауса, я знал, что на Рождество получу только оплеуху от пьяного папаши, и не будет никаких носков с подарками и седого толстяка в нелепой одежке. Будет серое полотно, на котором краской уныния судьба нарисует мой завтрашний день. Потом я вырос, папаше заломили руки за спину, а моя мать пропадала на двух работах, пытаясь дать мне лучшее. Вернее, то, что считала лучшим для меня. Сейчас, конечно, я понимаю, что был неблагодарной тварью, когда кричал ей о том, что хочу сам решать, какой дорогой идти. Она потом подолгу сидела на кухне и плакала.
Вот и сейчас никакого чуда не произошло – я опоздал на целых пять минут. Фрэнки уже жевал сэндвич, когда я, рассчитавшись с таксистом, толкнул дверь "Дьютимена". Мой жирный "хвост" припарковался на 42-й, ярдах в пятидесяти от кафе. Я усмехнулся про себя. Ребята просто молодцы. Делают вид, что просто катаются, а я делаю вид, что их не замечаю. Слежка явно не их профиль.
– Привет, Фрэнки, – поздоровался я, упав за столик Кастелло. – Порадуешь новостями?
Кастелло дожевал кусок, сделал глоток даже на вид дрянного кофе и разочарованно произнес:
– Радоваться особенно нечему. "Плимут" числится в угоне в соседнем штате, больше по нему ничего нет.
– Этот парень проделал долгий путь к собственной могиле, – улыбнулся я, достав сигарету. Чёртов "Плимут", и здесь нить оборвалась. – Что показало вскрытие?
– Очень любопытное дело, – голос Фрэнки был слишком спокойным для "любопытного дела". – Убийца не был рожден женщиной.
– Пробирочник? – слово было мерзким, я никогда не применял его к Серджио. Но другого названия для этих несчастных общество не придумало. В конце концов, никто не спрашивал их, хотят ли они такой жизни.
– Он самый, – кивнул Фрэнки. – И это, если честно, поставило меня в тупик. Я никогда не слышал о том, чтобы такие, как этот парень, преступали закон. Они же, мать их, совершенны!
– Вчера я узнал, что их совершенство – всего лишь басня для таких, как мы с тобой, – покачал я головой. Ещё одна затяжка. Как дыхание смерти, мучительной, как и вся моя жизнь. За окном снова начинался дождь.
– Говори, – оживился Кастелло.
– Мой напарник тоже один из них…
– Вот это новость, – округлив глаза, сказал Фрэнки. – Раньше ты мне не говорил.
– У всех есть маленькие грязные тайны, – ухмыльнулся я. – Так вот, знаешь, что он мне вчера рассказал? Что все пробирочники – хронические импотенты. Так задумано генетиками. Это жуть как обидно – быть мужчиной, и в то же время не мужчиной. Представляешь, что творится у каждого из них в голове?
– Матерь божья… – прошептал Фрэнки. – Да он же вполне мог съехать с катушек и устроить эту кровавую баню!
– Только зачем ублюдок проехал для этого почти четыре сотни миль? Что-то с трудом верится.
– Действительно, – согласился Фрэнки. – Но тогда я вообще ничего не могу понять. Зачем ему понадобилось убивать Вэнса? Он ведь был простым, как бейсбольная бита!
– Не таким уж и простым, – я сделал небольшую паузу, для пущего эффекта. – Вчера я был у Николь. Не спрашивай, зачем я к ней пошел. Так вот – я нашел там дипломы Вэнса. До фабрики он работал генетиком в какой-то лаборатории. Какой именно, Николь не знает. Покойный не очень охотно рассказывал ей об этой части своего прошлого.
– Может, Вэнс как-то связан с пробирочниками? – предположил Кастелло. – Вроде мести сына отцу.
– Если учесть, что отцы сделали с сыновьями, такой вариант нельзя исключать, – кивнул я. – Вопрос только в том, сам он это спланировал, или же мы имеем дело с первой в стране бандой пробирочников.
– Ты не первый, кто задался этим вопросом, – по лицу Фрэнки было видно, что он хочет сказать что-то не очень приятное. – Я проверил номер машины, который ты мне дал вчера… – Кастелло замолчал. Он молчал полминуты, минуту.
– И? – с нетерпением спросил я.
– Мне жаль, Майк. Это федералы. Чёртовы федералы, – Фрэнки, казалось, вот-вот расплачется.
– Почему жаль?
– Потому что сверху пришёл приказ дать федералам зеленый свет. И всех, кто путается у них под ногами, убрать в сторонку. Так что, дружище, – Кастелло снял с пояса наручники. Он их постоянно носил с собой, бьюсь об заклад, даже спал с ними. Мечтал надеть их на кого-то посерьёзнее обычной уличной швали. – Извини, но ты арестован.
Я всегда об этом мечтал. Оказаться в клетке, пропахшей тухлой кровью и блевотиной. С самого рождения. Фрэнки не был ослом, у него было полное право держать меня здесь двадцать четыре часа, и он им воспользовался. Можно было пойти другим путем, попросить меня не совать нос в это дело, пока им занимаются федералы. Но он знал, что я не послушаю. Я чересчур упрямый сукин сын.