- Каким? - хозяйка помедлила. - Очень сложным, трудным человеком. Он думал только о себе, был занят только собой и своими работами. Эгоцентрист в полном смысле этого слова. Все время в мастерской - днями, ночами, неделями. А то укатит на месяц, на два на творческую дачу. Обо мне напрочь забывал. Ходили слухи, что в мастерской он вел отнюдь не схимнический образ жизни. Когда я первый раз услышала об этом, мне было очень неприятно, а потом, потом стало совершенно безразлично. Ведь в конце концов, какое мне дело до этого?.. Даже если у него не шла работа, он находил любой предлог, чтобы сбежать из дома. То к друзьям, то по делам, то просто на рыбалку. Надо же, нашел себе занятие!
- Он часто рыбачил?
- Я бы не сказала. За удочку он хватался, как за соломинку, когда у него все валилось из рук, в самые критические минуты. Говорил, с удочкой хорошо думается. Вот и додумался…
- Вы считаете, это был несчастный случай? - негромко опросил Петр.
Ершова задумчиво провела тонким пальцем по полированной поверхности журнального столика и так же негромко ответила:
- Трудно оказать… Скорее всего, он утонул случайно. Хотя… в последнее время нашей совместной жизни, - она горько усмехнулась, - если нашу жизнь, вообще, можно назвать совместной, он был все время, как на взводе. Работа не шла… Не мог найти тему, которая захватила бы его, кричал, что заставляют делать халтуру. Александр всегда был очень, даже излишне, эмоционален, подвержен вспышкам настроения. Кто знает, может, очередной взрыв отчаяния толкнул его в воду?.. Тем более эти ужасные стихи в мастерской. Вообще-то, он часто писал стихи, но, откровенно говоря, они у него не получались. Он и сам это понимал, поначеркает несколько блокнотов, потом изорвет и выбросит, черев месяц снова строчит. Но чтоб на стене… Такого с ним не бывало.
- Скажите, мастерская уже передана кому-нибудь?
- Нет, она просто закрыта, там еще остались вещи Александра, - Ершова снова горько усмехнулась. - В правлении Союза художников считают негуманным беспокоить безутешную вдову…
Следующий вопрос оперуполномоченного заставил хозяйку вскинуть брови и переспросить:
- Не мог ли он погибнуть насильственной смертью?.. Не думаю… хотя…
- Что хотя? - насторожился Свиркин.
- Да нет, - тряхнула головой Ершова, - ерунда. Не думаю…
Петр ждал, но она не стала продолжать, а взглянув на него в упор, спросила:
- Вы что-нибудь узнали?.. Ваш визит почти восемь месяцев спустя…
- Да как вам сказать, - замялся Свиркин.
- Ну ладно, ладно, - усмехнулась она, - не буду выпытывать служебные тайны. Мне, в общем-то, все равно.
Петр встал и подошел к висящей на стене картине в простой деревянной раме. С красного квадрата холста открыто и насмешливо смотрела молодая блондинка с развевающимися волосами. Воротник алой рубашки небрежно расстегну т, лицо девушки и ее волосы - розовато-оранжевые. Свиркину невольно захотелось безмятежно улыбнуться, такой жизнерадостностью дышала картина. Ершова, догадавшись, что картина ему нравится, не без гордости пояснила:
- Это я через несколько дней после нашего знакомства с Александром, - и, заметив замешательство Петра, с улыбкой добавила, - я была тогда блондинкой.
Свиркин оглядел комнату:
- Остальные картины, наверное, в мастерской?
Услышав, что картины были проданы еще во время выставки, он пришел в совершенно искреннее замешательство:
- И в наше время есть люди, покупающие картины современных художников?
- Есть, - одними глазами улыбнулась хозяйка, - например, один почитатель таланта Александра приобрел после его смерти двадцать три холста и десять графических работ, иллюстраций к Фаусту, да и остальные полотна разошлись довольно быстро. Как только стало известно о смерти Ершова, вокруг его работ поднялся такой ажиотаж, на выставку народ валом повалил, у него как раз тогда была персональная выставка. Даже на ранние, несовершенные работы нашлись покупатели, а при жизни он продал всего пять полотен, да несколько акварелей. А тут такое началось!.. Я даже боялась кого-нибудь обидеть.
- И кто же этот оптовый покупатель? Ведь картины, наверное, стоят дорого? - заинтересовался Петр.
- Дорого не дорого, но стоят, - ушла от прямого ответа Зинаида Прокопьевна, - а купил их оптом, как вы выражаетесь, Белянчиков Игорь Архипович, милейший человек. Он сказал, что у него уже есть один холст Александра, а ему хотелось бы иметь больше.
- А кто он, Белянчиков?
- Не знаю точно, кем он работает, но что-то связанное с овощами. Если вас заинтересовали работы Ершова, я могу дать адрес Игоря Архиповича, только хочу сразу предупредить, он, когда покупал картины, говорил, что никому их не уступит…
Ему хотелось приобрести еще и мой портрет, - хозяйка показала глазами на розовую девушку, - вот он и оставил свой адрес. Он так меня упрашивал, но я не могу расстаться… Это моя молодость, - она с виноватой улыбкой развела руками.
Свиркин записал адрес и взглянул на часы.
- Зинаида Прокопьевна, последний вопрос: с кем дружил ваш муж?
После некоторого раздумья Ершова ответила:
- Друзей у него было немного… Разве, Хабаров Валерий, Эдик Чечевицкий, да Челебадзе Вахтанг - это все художники, он с ними общался. Я могу дать их телефоны.
Петр сказал, что это будет очень кстати. Ершова достала из сумочки маленькую записную книжечку в кожаном переплете и продиктовала номера телефонов.
За окном сгущались сумерки.
- Я побегу, - сказал Свиркин, - уже поздно.
- Ну что же, - она протянула тонкую холеную руку, - поздно, так поздно… Рада была с вами познакомиться.
Петр легко пожал холодную, чуть влажную руку и поспешно вышел в морозный мартовский вечер.
5 марта. Вязьмикин
Поезд на Запад уходил ночью. Роман с пошарпанным портфелем из желтого кожзаменителя прохаживался по огромному, как ангар для аэробусов, залу, разглядывая пассажиров. Билет лежал у него в кармане, до отхода оставалось полчаса, пива в буфете не было, на днях он в очередной раз бросил курить.
- Далеко собрались, гражданин начальник? - услышал он.
Роман обернулся и увидел невысокого щуплого человечка с бляхой на серо-белом фартуке. С минуту Вязьмикин вспоминал, где мог видеть его и, наконец, удивленно пробасил:
- Нудненко?!
Прошлой осенью оперуполномоченный задерживал его по подозрению в убийстве крупного спекулянта джинсами. Нудненко был пьян и оборван, а денег было много, вот и пала тень подозрения, а он просто пропивал заработанное в местах лишения свободы.
Нудненко ткнул заскорузлым пальцем в бляху:
- Работаю вот… Вам спасибо.
- Мне-то за что?
- Так вы же меня тогда задержали, а так бы я все деньги прогулял, или пьяного бы обобрали. Народиш-ко-т, сами знаете, на вокзале какой… Я в спецприемнике пару дней провалялся, очухался. Сперва, само собой, здорово с похмелья маялся, а когда голова заработала, одумался. Теперь не пью. Так, разве что с устатку… Тот раз, как отпустили меня, никак на работу не мог устроиться, сами знаете, как к нашему брату относятся, а жить-то нормально всем хочется. Вернулся в спецприемник, там ваш приятель как раз дежурил, младший лейтенант Краснояров. Так и так, говорю. Он мне вот и помог с работенкой. Вам и ему спасибо.
Роман с высоты своего роста оглядел фигурку носильщика:
- Не тяжело чемоданы таскать?
- Так у меня тележечка, на ней и вожу. Жить можно. Заработок неплохой, да и пассажиры сознательные попадаются. Когда двадцатничек за услугу добавят, когда полтинничек, а когда и рупь. Так что нормально все.
- Рад за тебя, Нудненко, - сказал Роман и взглянул на часы. - Ну мне пора.
- Доброго вам пути, гражданин начальник, - доброжелательно закивал носильщик.
Спускаясь в подземный переход, оперуполномоченный услышал бодрый и неожиданно властный голос Нудненко: "Поберегись!"
Взгромоздившись на верхнюю полку, Вязьмикин, уперев подбородок в кулак, следил за красными, синими, зелеными огоньками светофоров, за проплывающим мимо городом, залитым желтым светом окон и белым маревом уличных фонарей, за мигающими точками габаритных огней автомобилей. Прогрохотав по железнодорожному мосту, часто-часто застучали колеса, набирая ход. Под мерное покачивание вагона Роман незаметно для себя уснул. Изредка состав швыряло на стрелках, большое тело оперуполномоченного вздрагивало, но он продолжал крепко спать. Время в поезде надо было использовать с толком.
6 марта
- Обсчиталась я, обсчиталась! - на пронзительной ноте выкрикивала полная, рыхлая женщина в засаленном белом халате, надетом поверх зимнего пальто и в сбившейся на бок норковой шапке.
Она сидела, расставив крепкие ноги. Опухшие красные руки с тяжелыми желтыми гайками колец и грязными ногтями патетически взлетали вверх. Обветренное, кирпичного цвета лицо изображало глубокое страдание, но маленькие глазки, глядевшие из-под припухших век, были совершенно спокойны. Видимо, не в первый раз попала она в такую переделку, и раньше все кончалось благополучно. Сейчас она свято верила, что все будет тип-топ.
Я думал иначе. У меня не было оснований верить в благополучный исход нашей беседы для продавщицы. Сигналы об обсчетах граждан, о завышении цен на товары в киоске поступали и раньше, но взять ее с поличным моему другу, оперуполномоченному ОБХСС, капитану милиции Снегиреву никак не удавалось. Сегодня были подключены общественники. Серия контрольных покупок, и… Клековкина сидит передо мной.
Я посмотрел в ее глаза. Она поняла, точнее почувствовала, что я не вижу в них того, что пытается изобразить лицо, и спрятала глаза в смятый носовой платок.