- Кем я только не был, - вздохнул Успенский, и Пан понял, что тот не хочет говорить о том, что было с ним до войны. - Вот только уже забывать стал про это, с первых же дней воюю, еще с Западного фронта…
- А я вот… - начал говорить Пельмень, одновременно выхватывая из тяжелого деревянного стаканчика, стоящего в центре стола, пачку салфеток и обтирая промасленные, жирные пальцы.
- А вот про тебя уже весь батальон всё знает, - остановил его старший сержант. - Достопримечательность ты наша… местного масштаба…
И в самом деле, удивившись такому "подарку судьбы", все батальонные офицеры сунули нос в личное дело рядового Пельмана едва ли не сразу после его прибытия в часть. Ну, а дальше информация пошла распространяться, как волны от брошенного в воду камня. Через три дня все знали, что Валентин вырос в семье некрупного, но все-таки ученого, работавшего сначала в "шарашке", потом освобожденного и продолжившего свой труд в той же "шарашке", но с возможностью ночевать в семье. Мама его всю жизнь просидела дома, даже когда муж пребывал в заключении, подторговывала мелкими вещами среди подруг и знакомых, перепродавала чьи-то фамильные и не очень драгоценности, поддерживая семейный бюджет. А сам Валентин с детства старался выделиться в учебе, занимаясь в основном зубрежкой, но неожиданно открыл в себе талант полиглота, выучил к концу школьного обучения два языка совершенно самостоятельно, а при поступлении в вуз решил специализироваться на языке великих мореплавателей и кровожадных пиратов и его диалектах в колониальных и бывших колониальных странах. Пожалуй, сейчас его новозеландский был лучшим в стране, если бы вздумалось проводить такой конкурс среди тех полутора десятков, кто был настоящими знатоками диалектов. Так бы и жил спокойно Валя Пельман, изучая в свое удовольствие различия между оклендским и мельбурнским произношениями, но… На Западе грянуло грандиозное замирение, обозначившее нашу победу, зато нахмурились политические тучи на Востоке и разразились грозой войны уже здесь, сначала в Азии, а потом и за океаном.
В этой связи военкомы быстренько прошерстили университеты с целью усиления офицерского корпуса в первую очередь техническими специалистами, ведь многие их тех, кто начинал войну на Западе, имели чаще всего за спиной простые военные училища, готовящие взводных лейтенантов без особого углубления в физику, механику, радиодело. Теперь же ребятам, окончившим три-четыре курса, досрочно выдавали дипломы, а вместе с дипломами и погоны с одной маленькой звездочкой, и направляли в действующую армию командовать радистами, ремонтными мастерскими, разведподразделениями дальней артиллерии, постами ПВО. Многих приписывали к штабам, и лишь десятая часть скороспелых выпускников попадала в боевые части.
Так получил диплом и Пельман, но - нет правил без исключений - ни у кого из военкоматовских работников не поднялась рука написать ему представление на офицерское звание. И пришлось Вале, пусть и по особым документам, отправляться в действующие войска рядовым. А тут уж роковая случайность занесла его во вроде бы временно тыловой, но штурмовой батальон.
- Ты у нас самый настоящий сибирский… пельмень, - закончил Успенский свой комментарий.
- Так ты из Сибири? - удивился Пан. - Вот бы никогда не подумал.
- Из Новосибирска, - с непонятной гордостью сказал Валя.
- Вот только местным никогда не говори, что ты из Сибири, - продолжил старший сержант. - Они тут сибиряков совсем не так представляют…
- В валенках и с балалайкой? - засмеялся Пан.
- Ну, во всяком случае, не таких неуклюжих заморышей, - ответил Успенский и предупредил попытку Пельменя встать: - Ты куда это собрался?
Слегка опьяневший Пельмень твердо, но чересчур размашисто кивнул на маленькую дверцу с двумя нолями в углу бара.
- Туда… по нужде, товарищ старший сержант…
- Вот, не было печали… Пан, сходи-ка ты вместе с нашим доблестным воином… - попросил Успенский.
- Зачем это? - дернулся, было, возмущенный Валя.
- Затем, что в оккупированном городе военнослужащим запрещено в одиночку посещать укромные, скрытые от наблюдения места, - пояснил Успенский. - А уж там местечко самое что ни на есть укромное…
Пан тоже с удивлением глянул на старшего сержанта, но, получив утвердительный кивок, сообразил, что тот не шутит. "И в самом деле, мало ли что, а мы-то - в самоволке, - подумал Пан. - Да и за другом этим, пельменным, глаз да глаз нужен. Он ведь и в дырку унитаза провалиться может…"
В маленьком, чистеньком туалете на три кабинке было удивительно уютно и тихо, даже, кажется, табачным дымом пахло не так сильно, как в общем зале. Пан шагнул было на выход, оставляя Пельменя в принятом в таких случаях уединении, как что-то привлекло его внимание в дальней, крайней кабинке.
Крепко сжав рукоятку уже выручившего его сегодня "семена", Пан рывком распахнул крайнюю дверцу и замер удивленный. На унитазе, откинувшись спиной к стенке, восседал худой мальчишка с глубоко запавшими глазами, смугловатый, но не мулат, а просто обветренный, подзагоревший здешним летом. Но - вот странно, штаны на мальчишке не были ни спущены, ни даже расстегнуты, а вот курточка - наоборот, да еще и закатан левый рукав выше локтя. Правой ладонью мальчишка зажимал левый локоть и тихонько вздыхал, будто бы спал и видел приятные сны. Глаза его были полу прикрыты, и на открывшуюся довольно шумно дверцу кабинки мальчишка не обратил никакого внимания.
- Что это с ним, Пельмень? - позвал Пан своего "конвоируемого", поспешившего уже забиться в первую же кабинке.
- Да не знаю чего с кем, - простонал от удовольствия Валя, впервые за несколько месяцев попав, наконец-то, в нормальный сортир с проточной водой и фаянсовыми стульчаками.
Ему в голову пришла глубокая, философская мысль, что он напрасно в предыдущие выходы в город на замполитовские экскурсии пренебрегал такой роскошной возможностью побаловаться благами цивилизации.
Пан выглянул из сортира, махнул рукой, подзывая к себе докуривающего очередную папироску Успенского.
- Что у вас тут? - недовольно буркнул старший сержант, через мгновение входя в сортир. - Без присмотра уже и в такое место нельзя отпустить?
- Глянь, что это с ним? - не обращая внимания на недовольный, ворчливый тон ветерана, спросил Пан.
Успенский наклонился над мальчишкой, уверенным жестом приподнял тому веко, вгляделся в расширенный во всю радужку зрачок, быстро охлопал карманы курточки и достал оттуда обыкновенный медицинский шприц со странным, самодельным колпачком на иголке.
- Ясно? наркоманус вульгарус… - сказал брезгливо Успенский, демонстрируя шприц Пану и поспешившему на голос старшего сержанта выбраться из своей кабинки Пельменю.
- Кто-кто? - не сообразил сразу Пан.
- Эх, ты, а еще говоришь, что городской, - неуклюже пошутил Успенский. - Наркоман это. Вколол себе дозу и витает где-то в облаках. А ты тревогу поднял… Хотя - очень правильно, что поднял. Я ведь здешнего хозяйчика предупреждал…
Успенский подтолкнул к выходу Пельменя:
- Ну-ка, свисни там того мордоворота, что нас встречал… в клетчатой рубашке…
Через полминуты хозяин стоял уже перед кабинкой и сбивчиво, то и дело размахивая руками, будто пытаясь взлететь под низкий потолок заведения, объяснял что-то не успевающему переводить Пельменю.
- Он этого паренька не знает… Вроде бы, он зашел полчаса назад… взял кружку пива, заплатил и присел в сторонке, начал пить, а потом отошел в туалет… говорит, сразу и мы пришли, и он уже не присматривался, куда паренек делся…
- Врет и не краснеет, - прокомментировал Успенский, - только это ему не говори… А скажи так. Мне, мол, наплевать, чем и как травятся его соотечественники. Мне даже наплевать, если он им отраву поставляет. Но вот что бы при нас такого никогда не было. Иначе, в следующий раз я сюда приду с огнеметом, и от этого бара останутся дымящие головешки. Доходит?
Раскрасневшийся от волнения хозяйчик яростно кивал на каждое слово, переведенное Пельменем, временами переходя чуть ли не на поясные поклоны.
- Ну, вот то-то же, хоть и не верю я тебе ни черта, - погрозил ему старший сержант. - А теперь, ребята, пойдемте-ка допьем оставшиеся двадцать капель и прогуляемся в какое-нибудь более веселое заведение…
Народу в баре прибавилось за те несколько минут, что солдаты и хозяин отсутствовали в зале. Один из столиков у входа заняли три девчонки в коротких юбках, еще две взгромоздились на табуреты у стойки и уже посасывали через трубочки из высоких стаканов какие-то коктейли.
С сожалением глядя на остатки водки в бутылке, Пан спросил Успенского:
- А что это девчонки по ночам здесь в барах делают? Неужто тоже проститутки?
- А кто ж еще по ночам работает? - хохотнул Успенский, наблюдая за тем, как из туалета двое мужичков в странных балахонах серого цвета вытаскивают наркомана и ведут его к служебному входу. - Только эти девочки повыше классом, чем уличные. И берут подороже, да еще могут заупрямиться и отказать, если уж совсем клиент не по вкусу…
- Вот даже как, - протянул Пан, до сих пор считавший, что проститутка никому отказать не имеет право, ну, или не должна, как правильнее?
- Ладно, нагуливай аппетит, снайпер, - сказал Успенский, - сейчас допьем и пойдем туда, где самые смелые мечты исполняются…
- К проституткам не хочу, это аморально, - неожиданно заявил Пельмень, которому водка ударила в голову.
- А ты и не пойдешь, - засмеялся Успенский, - будешь под дверью дежурить, ну, а не хочешь под дверью, то свечку подержишь… это вполне морально… и кошерно, наверное, а, Пельмень?
Обиженный Пельмень хотел было еще что-то возразить, но старший сержант быстро разлил остатки водки, без тостов и предупреждений проглотил свою дозу.