- Твое поколение, Петрович, не только подросло… у него уже вторичные половые признаки появились, а также либидо и поллюции. Практически затянувшийся пубертат… поздний, - задумчиво пробормотал я, изучая грековы зрачки.
- В тебе, Палыч, говорит зависть старого чахлого дистрофика к молодому здоровому, полному сил и любимому женщинами организму. Клара, подтверди: этот организм любим женщинами? - Петрович ткнул себя пальцем куда-то в пупок. Видимо, там и находился центр молодого организма.
Клара, подбирая вокруг Димасовой кровати плоды нашей бурной деятельности, хихикнула:
- Этот организм либо ест, либо спит. Когда его любят женщины, непонятно.
- Это гнусные инсинуации! - Петрович обиженно засопел. - У меня бывает масса промежуточных состояний…
- А вот о твоих промежуточных состояниях при даме упоминать не стоит, - встревоженно замахал я руками на молодой организм, любимый женщинами. - Вряд ли Кларочке интересно подробное описание твоих физиологических отправлений…
Клара отрицательно покачала головой:
- Совсем не интересно. Лучше вы, Пал Палыч, расскажите, что это вам за страшную тайну наш грек открыл? Вы там тихо шептались, но я краем уха кое-что слышала…
Я сделал скорбное лицо:
- Жаль, дитя мое… очень жаль. Ты узнала мою тайну и теперь мне придется тебя убить. Но сначала буду долго и крайне болезненно пытать, дабы узнать, что ты успела услышать, - со звериным оскалом я потянулся скрюченными руками к горлу Клары.
Она взвизгнула и отпрыгнула за широкую спину Петровича. Тот деловито осведомился:
- Палыч, подержать ее? А деньги мы разделим пополам…
- Эх, я к нему за защитой, а он… а еще здоровым организмом назвался! Да за такую женщину любой организм, даже больной, на амбразуру бросится! - Клара выговаривала Петровичу, однако из-за него не высовывалась.
- На амбразуру - легко! А на Палыча - не буду. Во-первых, потому что друг и коллега, а во-вторых - он, хоть и худой, но айкидо знает… побьет. - Петрович развернулся, вытащил из кармана яблоко и протянул Кларе. - Вот… от сердца последнее отрываю. Вернее, от желудка. Это для меня труднее, чем на амбразуру. Мир?
Клара гордо приняла яблоко, грациозно сделала книксен и величаво удалилась из палаты. Мы с Петровичем проводили ее взглядами, нескромно думая об одном и том же.
- Да… и как тут работать в таких условиях? - сглотнув, риторически поинтересовался Петрович. - А кстати, Палыч, о чем это она говорила? Какие такие тайны тебе Димас открыл пред ликом смерти?
- Не поверишь. Как в лучших приключенческих романах. Надо лететь на Крит, найти там карту, потом с этой картой в Лабиринт, к Минотавру… и будет мне счастье. Гипоксия мозга вкупе с энцефалопатией рождают загадочные образы.
Петрович задумчиво посмотрел на бесчувственного грека:
- Думаешь, бред? А вдруг? Чем черт не шутит… ему сколько лет-то? Сто с гаком… Может, и в самом деле зарыл что-то… или предки его.
- Петрович, я тебя умоляю! Ты, конечно, организм молодой, но не грудной же! Все еще в сказки веришь?
- Хочется верить в сказки, Палыч. Ох хочется. Ладно, пошли кофе пить, а то неровен час еще кто-нибудь помирать соберется, а ты вовсе с утра не емши… нехорошо-с!
Глава 4
Два месяца назад, 23.35,
отделение реанимации
Вика проснулась отдохнувшей и в хорошем настроении. Снился чудный сон; о чем именно, правда, она вспомнить не смогла, как ни пыталась. Но ощущение радости осталось. Его не смогло испортить даже возвращение к суровой реанимационной действительности. Вика огляделась. Из капельницы в нее продолжала очень медленно поступать неизвестная, но, наверное, весьма полезная жидкость. В больших окнах, выходящих в коридор отделения, постоянно мелькали чьи-то головы. У выхода из палаты за маленьким столиком уютно устроилась симпатичная медсестра, увлеченно читая при свете настольной лампы. За тонкой ширмой похрапывал кто-то… наверное, соседка по палате.
Только сейчас Вика с удивлением обнаружила, что на ней ничего нет, кроме тонкого одеяла в казенном пододеяльнике с орнаментом из слова "Минздрав". Впрочем, не только: на груди обнаружились три круглые наклейки, от которых тянулись разноцветные провода. А над кроватью висел странного вида телевизор, в который эти провода уходили. По экрану непрерывно бежала кривая зеленая линия. "Это же мое сердце так работает", - догадалась Вика. Она долго завороженно следила за ритмичными всплесками на экране, силясь понять, что должна означать эта кривая, да так и не пришла ни к какому выводу. Утешила себя мыслью о том, что если бы что-то было не так, сюда бы уже примчались врачи во главе с давешним Виталием Вениаминовичем.
В палату стремительно вошел незнакомый высокий врач. Лицо его скрывала марлевая маска. На ходу стаскивая с рук резиновые перчатки, доктор обратился к встрепенувшейся сестре:
- Кларочка, в третьей палате у Смольцовникова давление рухнуло. Я ему в дозатор добутрекс заправил. В палате сестричка новенькая, присмотри за ней. Робеет и суетится.
- Хорошо, Пал Палыч! - Кларочка вспорхнула из-за стола и исчезла в коридоре.
Вика оцепенела. Этот голос… она узнала бы его из миллионов. Даже если бы сестра не назвала его по имени-отчеству, ошибиться было бы невозможно. Но как? Пятнадцать лет прошло, ни разу не встретились в их небольшом городе. Уезжал? Наверное, уезжал. И вот, надо же было так… попасть сюда, к нему… Господи, что же делать-то?
Вика испытала два противоречивых желания: по-детски спрятаться с головой под одеяло и закрыть глаза, или, сорвав с себя все эти дурацкие трубки и провода, броситься ему на шею, как тогда, раньше… И плевать, что без одежды, не впервой… хотя, наверное, фигурка у нее уже не такая точеная, как в двадцать два… но пока еще очень даже ничего, мужики оглядываются.
"Господи, о чем я думаю!" - ужаснулась Вика собственным мыслям.
Светин тем временем, стянув с лица маску, листал чью-то историю болезни. Привычка сосредоточенно хмуриться с годами его не оставила, отметила Вика. И вообще, изменился мало: разве что черты лица стали острее, утратили прежнюю юношескую, даже, пожалуй, детскую какую-то мягкость… и седины многовато для его сорока… "Он же на шесть лет старше", - вспомнила Вика. Значит, ему уже сорок три… а выглядит намного моложе. Впрочем, и сама она на свой возраст не тянула… по распространенному и, хочется надеяться, объективному мнению.
Вика лихорадочно думала, как поступить. Прятаться глупо: нет никакой надежды на то, что врач за сутки ни разу к ней не подойдет. Да и не хочет она прятаться, если честно. Скорее наоборот… вернуться, вернуться назад, на пятнадцать лет, пусть ненадолго, на миг хоть бы… Господи, какая же дура… тогда дурой была, да и сейчас ею осталась! Вот, положил свои бумажки, поворачивается, уйдет сейчас… ох, дура!
- Пашка!
Светин вздрогнул и замер на месте, спиной к ней. Не оборачиваясь, тихо произнес, словно самому себе отвечая:
- Викуша.
Медленно, осторожно повернулся, встретился взглядом…
"Все-таки изменился, глаза вон какие жесткие стали… повзрослел Пашка!" - успела подумать Вика. Светин шагнул к ней…
В наступившей тишине раздался пронзительный писк. На табло рядом с входной дверью красным цветом замигала цифра "3". В коридоре забегали, в Викину палату заглянула запыхавшаяся Кларочка и, с трудом переводя дыхание, выпалила:
- Пал Палыч, в третьей - клиническая смерть!
- Смольцовников?
- Он! - Кларочка умчалась.
Доктор виновато взглянул на Вику и выбежал следом.
В палату вошла незнакомая сестра. Она прямиком направилась к Викиной постели.
- Добрый вечер! Виталий Вениаминыч распорядился сделать вам снотворное. Вам нужно очень хорошо отдохнуть, - с этими словами сестра воткнула шприц в торчащую из Викиного тела трубку.
"Как же нелепо все…" - успела подумать Вика, прежде чем провалиться в неестественно глубокий сон.
Глава 5
17 июля, 15.40,
реанимационное отделение
Есть совершенно не хотелось. Я потягивал вторую чашку кофе, пытаясь понять, что же меня "зацепило" в разговоре с Димасом. А ведь зацепило, факт. Иначе не думал бы последние полчаса о далеком городке с милым женским именем Агия Пелагия.
Итак, Асклепий. Он же Эскулап в древнеримской транскрипции. Греческий бог медицины, бог-целитель. Заслуживший немилость самого Зевса за то, что замахнулся на его, Зевсову монополию: воскрешать мертвых. За что и получил. Зевс Асклепия то ли сам молнией порешил, то ли Аиду поручил устранить оппозиционера. Словом, пал один бессмертный бог от руки другого бога, более бессмертного.
Успел Асклепий породить дочерей, Панацею и Гигиею… чем они знамениты, убейте, не помню. Вроде бы пошли по стопам папеньки, тоже успешно врачевали, но не зарывались и на устои не посягали.
И был, значит, у Асклепия жезл… Помню, что обвит он был змеей, отсюда и символ медицинский пошел: "наша мама ест мороженое", то есть змея с рюмкой… или чашей, если угодно. Но вот о том, куда делся жезл после кончины хозяина, зачем он нужен, что он может… полный пробел в знаниях. Табула раса, как говорили древние римляне. Чистая доска, стало быть… Ни с чем, ни с какими событиями жезл Асклепия у меня не ассоциируется. А ведь должен, не мог такой артефакт просто пропасть бесследно, тут Димас прав.
Я поймал себя на мысли о том, что думаю об Асклепии с его причиндалами как о реальной древней личности. Ох, Антониди, чем же ты меня зацепил-то? Меня, старого скептика! Да, сдавать стал, если уж на такие сказки купился… Я набрал номер местного телефона:
- Клара, когда Антониди в себя придет, мне сообщи, плиз.