Глава 3
17 июля, 14.25,
реанимационное отделение
Уши у Антониди и в самом деле были нездорового цвета. Да и сам он не производил впечатления организма, полного жизненных сил. А что вы хотите: деду месяц назад стукнуло сто семь лет… устало тело, устало. Да и испытаний на его долю выпало немало. Полжизни прожил на благословенном Крите, рыбачил себе в Средиземном море… или в Адриатическом? Надо бы на глобусе поглядеть. Еще оливки выращивал. Потом каким-то ветром после Второй мировой Антониди занесло в Союз. Это, ежели не все помнят, страна была такая: Советский Союз называлась. На месте нынешней России и сопредельных "дружественных" держав. Так вот, после войны наш грек, тогда еще не очень древний, по неведомым причинам эмигрировал со своего острова в Киев, где тут же был признан шпионом всех империалистических держав, вместе взятых, и отправлен в лагерь куда-то под Ухту. После смерти Сталина из лагеря его выпустили, но в Киев вернуться не дали, отправили поднимать целинные северо-казахстанские земли. А уж потом, возделав целину, старый грек осел в нашем тихом, приграничном с Казахстаном, Нерограде. И теперь каждый год вот уж пять лет исправно попадает к нам с очередным инфарктом. Но в этот раз, похоже, дед всерьез решил окончить свой жизненный путь.
- Что у нас с давлением? - поинтересовался я у Клары.
- Девяносто на шестьдесят. Это на допамине.
- А без него?
- Без него давление не определяется. И дышать сразу перестает.
Я воткнул в уши фонендоскоп и послушал грековы легкие. Там нещадно хрипело и хлюпало.
- В сознание приходил?
- Ненадолго. Несколько раз. Что-то лопотал по-своему.
- Ладно, сделайте ему девяносто преднизолона, шестьдесят лазикса и кислород через спирт. Отек легких возвращается… впрочем, он и не уходил далеко, - мрачно добавил я.
Клара засуетилась со шприцами. Я еще раз взглянул на уши болезного и с удовлетворением отметил возвращение природного цвета. Кислород делал свое дело.
Уже на выходе из палаты я услышал хриплый голос:
- Палыч…
Я резко обернулся. Антониди лежал в той же позе, но теперь глаза его были открыты и пронзительно смотрели на меня. По спине пробежал холодок. Старый грек сейчас вовсе не походил на того человека, которого мы все так хорошо узнали за эти годы. Нет, он не был теперь привычным старым работягой, виртуозно матерящимся по-русски с греческим акцентом по любому поводу, а чаще без него. Не был он и неодушевленным "больным на второй койке", как часто величали его дежурные сестры. Что-то вдруг изменилось в нем, отчего старый грек Димас Антониди обрел непонятную, необъяснимую величественность. И лежал-то он теперь на своей койке аки император на смертном одре. Запавшие черные глаза сделались бездонными и, казалось, засасывали в себя свет, отчего вокруг умирающего грека словно бы образовался кокон из сумрака. "Чур меня, чур!" - пришла на ум подобающая случаю фраза. Наваждение прошло.
- Палыч… - повторил Антониди.
- Да, Димас, я тут, - я вернулся к его кровати. - Полегчало немного? Вот и славно. Сейчас еще лекарства подействуют, и станет совсем хорошо.
- Помираю я, Палыч… Не перебивай, я знаю, что помираю. Мало времени… мне рассказать тебе надо… передать… - грек закашлялся.
- Не надо бы вам разговаривать, Димас.
- Надо, Палыч… обязательно надо… Кроме меня никто не знает… никто…
- Чего не знает? - наш диалог все больше напоминал беседу Ипполита Матвеевича Воробьянинова с умирающей тещей.
- Ты хороший врач, Палыч. Ты меня спасал… не помню сколько раз… только больше не надо… устал… пора мне. Ты запомни обязательно… - Антониди опять умолк, закашлявшись.
- Что запомнить, Димас?
- Агия… Агия Пелагия… Агия…
- Это кто?
- Это не кто… это что. Деревня моя… рыбацкая деревня… там, на Крите. Теперь, наверное, город. Давно не был, не знаю…
- Ладно, запомнил: Агия Пелагия. Ваша деревня. И что там?
- Езжай туда…
Оп-ля! Интрига закручивается. Теперь я должен лететь на далекий греческий остров Крит для посещения родных мест Димаса Антониди. А красивое название у деревеньки-то: Агия Пелагия. Звучит! Надеюсь, он не попросит меня привезти горсть родной земли на его могилу? Хотя летом на Крите должно быть хорошо… почему бы и не слетать простому советскому… пардон, российскому доктору в выходные на Крит? Делов-то…
- Езжай… найдешь дом Антониди… на берегу, старый каменный… наверняка сохранился, ему лет двести уже… больше. Спросишь, покажут. Над домом - скала… высокая, похожая на голову… нос есть, глаза, брови. Не ошибешься… В доме подвал… Дальняя стена от входа… - грек говорил все медленнее, видно было, с каким трудом дается ему каждое слово.
Я не верил своим ушам. Просто приключенческий роман какой-то… Остров сокровищ, блин. Сейчас он скажет, что в стене той - тайник, а в нем - карта, которая приведет к старинному пиратскому кладу… или не пиратскому, но точно - к кладу. Вот ведь ситуация: и прервать разговор негоже: дед, похоже, искренне верит в собственный бред; и слушать дальше - смешно. Димас между тем отдышался и продолжил:
- Стена сложена из камней. Во втором ряду снизу третий камень справа не закреплен… вынешь его, засунешь руку. Достанешь амфору… небольшую, залитую воском. Внутри карта. Старая карта, мне еще от прадеда досталась. Пойдешь по ней…
- Куда? - я едва сдерживал раздражение.
- В Лабиринт. Лабиринт Минотавра. Под Кносским дворцом.
Я ощутил себя идиотом. Если грек сейчас сообщит, что для полного счастья мне следует найти там же, на Крите, девицу по имени Ариадна и вместе с ней отправиться мочить милую зверушку с головой быка и телом человека, я, пожалуй, не сильно удивлюсь. Но, черт возьми, как бы поделикатнее прервать этот бред?
- Димас, вы устали! Может вновь начаться удушье. Давайте сделаем паузу. Я все запомнил, когда отдохнете, расскажете мне, что делать дальше. Договорились?
Антониди захрипел:
- Ты верь мне, Палыч! Я с ума не сошел и не брежу… понимаю, что трудно поверить, но ты верь… все правда, Богом клянусь… Кроме тебя больше некому. Ты достоин, ты сможешь… сможешь его достать. Ты не понимаешь… но поймешь, поймешь позже… Езжай туда, Палыч, найди его… найди…
- Кого найти, Димас? О ком речь? Я действительно не понимаю.
- Подвал… второй ряд снизу… третий камень справа… - грек с трудом выкашливал из себя каждое слово, - амфора… Возьмешь карту, спустишься с ней в Лабиринт. Никто не знает, что он там… никто… Он не должен быть потерян… он точно там… ты его найдешь… ты сможешь…
Я был заинтригован. Похоже, Антониди не бредит. И не врет. По крайней мере, искренне верит в то, о чем говорит. Да и не принято как-то на смертном одре лукавить. Осталось только выяснить, о ком (или о чем) идет речь.
- Димас, кого я должен найти в Лабиринте? Надеюсь, не Минотавра?
- Шутишь… это хорошо, что шутишь. Он любит веселых. Сердце веселого человека закрыто для зла… ты сможешь его достать. Тебе он откроется. Много веков никому не открывался… да и не знал никто… искали многие, да не там. Никто не знал… И теперь не знают… только старый Димас знает, где искать. Но Димас умрет… и знание с ним… А он не должен исчезнуть. Найди его, Палыч… больше некому…
- Да кого его-то?
- Жезл… Жезл Асклепия…
Дед выдохнул последние слова и закатил глаза. Противно запищал монитор, на экране вместо сердечных комплексов появилась беспорядочно пляшущая зеленая линия.
- Фибрилляция! Клара, лидокаин, адреналин, живо! Звони тревогу!
Я от души треснул некстати умершего грека кулаком по грудине, схватил "утюги" дефибриллятора и нажал кнопку зарядки. Завыл звуковой индикатор. Дождавшись прекращения сигнала, я прижал электроды к груди Димаса:
- Отошли! Разряд! - Тело Антониди привычно подпрыгнуло в кровати, подстегиваемое пятикиловольтным импульсом.
Зеленая кривулька на мониторе продолжала свою пляску. В палату, что-то дожевывая, влетел Петрович. С ходу оценив обстановку, он коршуном бросился на грудь страдальца и принялся массировать сердце. Подоспевшая Клара впрыснула в подключичку лидокаин. Вновь завыл звуковой индикатор и тут же замолк.
- Отошли!
Петрович поспешно отпрыгнул от реанимируемого тела и за хлястик уволок за собой Клару.
- Разряд!
Полумертвый грек вновь подпрыгнул. Три пары глаз уставились на монитор. "Пляска смерти" продолжалась. Петрович, не переставая жевать, вновь захрустел трековыми ребрами, делая массаж сердца. Заряжая дефибриллятор в третий раз, я некстати вспомнил о просьбе Антониди не реанимировать его больше. Вой зарядника прервался:
- Отошли! Разряд!
- Есть ритм! - Петрович дожевал наконец-то еду. - И даже синусовый!
На мониторе и в самом деле неуверенно побежали долгожданные зубцы. Я положил на место "утюги" и поискал на запястье грека пульс. Тот нашелся сразу: судя по наполнению, с давлением у нашего долгожителя тоже все было в порядке.
- Сто тридцать на восемьдесят! - подтвердила мои догадки Клара.
- Отключай допамин, ставь двести лидокаина капельно, потом - поляризующую. И кислород, само собой. Похороны пациента откладываются на неопределенный срок. Простые русские доктора в неравной борьбе победили старуху смерть…
Петрович пропел:
- Ехал грека через реку,
Вдруг упал кирпич на греку,
Грека тихо в реку бряк,
А в реке - голодный рак!
И добавил:
- Не дали доесть, злыдни! Ну ничего, ничего нет святого… Никакой заботы о здоровье подрастающего поколения!