Детвора была человеческая и давно ускакала в школу верхом на велосипедах. Кое-кто из старшеньких мог без зазрения совести подседлать и мой "цундап" - для того я на днях прицепила в нему пассажирскую коляску. Чтобы хоть не так рисковали опрокинуться.
Я провела Маннами в кабинет - ничего хирургического, полки с медицинской и бульварной литературой, портативный "Ремингтон" новейшего образца, под ним, на письменном столике мрачноватого вида, кусок губчатой резины - чтобы не так било по пальцам. Несколько стульев с ситцевой обивкой, такой же шезлонг и просторная кушетка с валиком. Скорее психотерапевтическая, чем хирургическая, только вот натуральная кожа на неё и на кресло натянута самой лучшей выделки, какую нам удалось достать. Вмиг согревающаяся от тела и практически не впитывающая телесных жидкостей.
Мы уселись как раз туда - рядышком, будто подруги. Первой вступила в беседу юная женщина, скромно потупив глаза:
- Я слыхала, что вы расспрашиваете клиентов. Но ведь я сказала достаточно, не правда ли?
- Если тебе не хочется об этом распространяться - то да.
И сразу:
- Он ведь не из здешних перемещённых лиц, твой возлюбленный?
Девочка отшатнулась.
- Откуда это… Вы проникаете в мысли?
- Нет, не бойся. Женскому врачу следует быть опытным. И потом - узел спереди, знак публичности. А одна-единственная шпилька - будто нож гуронского сахема. Любой догадается.
Маннами вздохнула:
- Он военнопленный. Не японец, с островов. Сначала насильно призвали, потом не захотелось умирать - сдался в плен. Полгода назад его и товарищей под конвоем пригоняли ремонтировать казармы, а паёк у них меньше, хуже, чем у нас. Вот мы и подкармливали. Больше я ему ни для чего не понадоблюсь. Никому и ни для чего. Можно не говорить дальше?
- Можно. Даже для исповеди такого хватит.
Иногда вы обе топчетесь, как болгарские нестинары около площадки с горящими углями или нарезаете круги вокруг предмета своих вожделений, будто кошка у миски со сметаной. Не решаясь сделать первый шаг.
- Ну, тогда я… - вздохнув, сказала Маннами. - Я бы не желала вашей опиумной премии. Во всяком случае, начинать с неё.
- Тогда что? Говори уж, моё дело - угодить.
Лёгкая сладострастная дрожь в голосе выдаёт тебя ей, даже когда ты ничего не знаешь о себе самой.
Маннами подняла голову, вздёрнув подбородок, - а ведь он у неё упрямый! И - зрачки в зрачки:
- Тогда я хочу вас. Всю.
Кто первый дотронулся до пояса и раздёрнул концы? Не помню и не знаю. Кто снял с другого одежду и заплёл совершенно иной узел - из нагой плоти? Из трепещущих языков и немилосердных рук, напряженья мускулистых ног, воплей и стонов? Мы наравне бесчинствовали над святынями, раздвигали круговые тиски и рвали плотину в клочья. Или то были вовсе не мы, а некие устрашающие существа, всплывшие из глуби сердец и одержавшие над нами победу?
Когда мы ослабили объятия и опустились рядом, кожа к коже, словно две медузы на горячем песке, Маннами сказала:
- Ты так ни разу меня не поцеловала. Боялась?
- Ага. Можно мне не быть? - язык у меня заплетался вместе с мыслями, однако она поняла их точно и прямо.
- Нет, нельзя. Не быть - это мне, не тебе.
А заключительный ритуал моя ойран интуитивно знала ничуть не хуже меня - со своей стороны.
..Лишь тогда, когда я выпила довольно, а она поникла в последнем разрешении, я услышала.
Не второе сердце - в тот, будущий раз, я была уже научена. Нечто вроде легкого трепета и причмокивания, словно крошечный, как маковое семя, кораблик прильнул к пристани по воле волны и тотчас же откачнулся, отлепился назад.
Оплодотворённая клетка. Зачем-то она дрейфовала в околоплодных водах, как зверёныш, и, в точности как он, прибилась к маточной стенке лишь в минуту, которую сочла наиболее подходящей. По иронии судьбы это было время заключительного оргазма. И гибели лона.
Что на меня нашло? Да то, что в таких случаях находит всегда.
Я схватила смотровое зеркало, самурайский нож и чистую пробирку из запаса…. В общем, я зачерпнула это микроскопическое дитя, не повредив наружных тканей и почти не изуродовав внутренних. Вместе с жидкостью, где оно покоилось.
Кажется, я проделала кое-что ещё более глупое. Заткнула отверстие стекляшки потным пальцем и поднялась в мансарду как была.
Второе глупостью как раз не было, в отличие от первого. Надо было торопиться.
Хьярвард как раз возился с образцом физиологического раствора, который они готовили для очередной грудничковой кюветы. Уже не опыт, но пока и не отлаженный процесс. В дальнейшем планировалось бережно отделять мужские зародыши от их отцов и помещать в запечатанный сосуд: дополнительная мера предосторожности. Дирга с двухмесячным пивным брюшком не совсем легко представить себе на фронте, в разведке и постели новой Мата Хари.
- Отец, мне нужен ваш новый агрегат, готовый к действиям, - я без лишних слов подняла перед собой принесенное.
Он понял. Нам лишних слов не требуется.
- Твоя клиентка оказалась беременной? Это слишком рискованный эксперимент, знаешь.
- Лучше скажи, что все номера в гостинице заняты.
- Не людьми и хорошо подрощенными.
- Считай, что это мой ребёнок. На риск - иду. Базовая среда ведь все время одинаковая? Различаются только питательные и витаминные добавки? Так чего ж ты…
В общем, отец вырвал у меня из рук пробирку, отхлопал по щекам для большей вменяемости и отправил вниз: наряжаться, вызывать спецслужбу и убирать кабинет.
Никому ничего не объясняя, по счастью.
Наш гомункулус, наше дитя in vitro выжило. Мальчик рос куда медленнее дирга, примерно так, как человеческое дитя вызревает в матке, но был по виду вполне нормальным. Когда ему исполнилось девять лунных месяцев, мы устроили найдёныша в хороший приют, оснащённый всем необходимым для воспитания сирот. Широко известный под кодовым названием "Дом Сидра". Дети оттуда расходились быстро и попадали в хорошие руки.
Дальнейшую судьбу малыша мы выяснять поостереглись - ни к чему ломать человечку жизнь.
17. Синдри
Я погрузила паренька на сиденье позади себя, выдала запасной шлем с полупрозрачным забралом и наказала крепче хвататься не за меня, а за петлю, что между сиденьями. Всё из-за того, что на ровном шоссе того и гляди заметут пативенные инспекторы, а в заповедном лесу подкидывает вверх и выворачивает похлеще той "трясци", которая матерь всем лесным и болотным жителям. В тёплое время и при наличии отсутствия обширного морозильника стоит позаботиться о сохранности пищи. Так заковыристо выразился некий мой приятель - куриный заводчик и главный поставщик пеммикана ко двору их императорских высочеств. Едун был немилосердный - ни одной грудки белого мяса, ни окорочка, ни филейчика не пропускал. Особенно что касалось женского пола. Кроме одной меня. Меня он побаивался на одной чистой интуиции. И не зря - мы оба как-то быстро разошлись во мнениях и пошли каждый своим путём. Он - с подбитым глазом и аккуратно пересчитанными рёбрами, я - с нехилой моральной травмой. Пикаперы, то есть профессиональные ловеласы, не имеют права так много заморачиваться по поводу фамильного бизнеса, как он. Особенно если дико хороши собой и обладают подавленным ВИЧ-синдромом.
Ну, как говорится, тебе же хуже, мэн.
- Куда мы едем? - Стан прервал мои умственные рассуждения, воткнув реплику меж двух объёмистых сосновых корневищ.
- На мой хутор. Язык побереги. Задницу тоже не помешает.
- Вы там с сестрой живёте? С Руной?
- Она не сестра, а мама.
Что он хотел ответить, осталось за семью печатями, потому что здесь началось полное бездорожье. Еле заметная тропка виляла как уж, огибая толстенные вековые стволы в чешуях размером с мою ладонь. Всамделишные ужики тут тоже водились - один вроде как с самой настоящей короной и толщиной в моё запястье. Я ему привозила кумыс во фляге - пресное молоко все равно бы свернулось по дороге. Иногда мы шутили, что я его нареченная, та самая царица Ель, но до серьёзного дела не доходило.
Колесо "Ямахи" разбрызгивало перед собой стоячую воду из луж, кукушкин лён и клочья бледных мухоморов. Наконец, мы вырвались куда было надо.
Идиллическая избушка из брёвен, срубленная "в лапу", состояла из сеней и односветной каморки, узкой и длинной. Брёвна не окорены ни снаружи, ни внутри. Никаких ковров и постилок, помимо тряпочных. Вместо нормального очага - дровяной камин из дикого камня, с трубой вдоль одной из внешних стенок, из посуды - набор кружечек "Экспедиция" и две глазурованных миски с ложками, из мебели - широкий ортопедический матрас, сидячая подушка из ивовых прутьев и беспроводной ноут.
- Ты что - хикки? - спросил Станислав, меланхолично озирая мрачное великолепие.
- А…э… кто он такой?
- Перс японской имиджборды. Человек, который избегает социальной жизни и стремится к изоляции. Отшельник и мизантроп.
- Ну. Ты ведь сам просёк, что одиночество и суицид - близнецы-братья.
- То есть эта хата специально для таких, как я?
- Не тупи. Обычно нас зовут к себе, и мы приходим.
Я бы рассердилась ещё почище, но косили под простачков мы оба. Я не хуже Стана знала жаргон Луркоморья, он должен был с ходу понять, что приведен не на простое съедение.
Поэтому я усадила моего кавалера на двуспальный печворк, взяла за обе руки и сказала:
- Лицом к лицу, коленом к колену. Смерть у тебя давно в кумовьях ходит, жизнь не так страшна, как малюют. А я сейчас - только девушка рядом со своим милым.
Раздевались мы спешно и из положения лёжа. И ухитрились так и не разомкнуть губ.