- Но ты ее видел! Значит, она жива. Ты ее видел, но ничего не сделал - ты не привел ее домой!
Я покачал головой, умирая от стыда и беспомощности.
- Я не смог, Тэйт! Они слишком привыкли делать такое безнаказанно, они делали это годами, и никто их не останавливал, даже не пытался. Я не знаю, как это сделать, Тэйт!
- Так придумай!
Я подумал о маме - странной, отстраненной, всегда холодной и всегда печальной.
- Ты уверена, что хочешь этого?
- Да, черт возьми, я уверена! Она моя сестра! - воскликнула Тэйт, ударив обеими руками по капоту машины. - По-твоему, я не должна сделать все, что смогу, чтобы вернуть ее?
Я не знал, какими словами рассказать ей о нашей семье, о том, какой жуткой и мучительной может стать жизнь под крышей ее дома. О том, что они до сих пор наказывают нашу маму за давнее спасение; что они целых пятнадцать лет ждали возможности отомстить, потому что для них пятнадцать лет - это две секунды, и что они никогда ничего не прощают. Они заставляют виновных расплачиваться до самой смерти.
- Это может навредить твоей семье, - сказал я, наконец.
Тэйт шумно выдохнула и взяла меня за руку, но не так, как девушка берет за руку своего парня, а крепко и испуганно, как утопающий.
- Мэки, моя семья и так в руинах, я даже не представляю, что может нам навредить еще больше! - Она сжала мои пальцы, заглянула в глаза, а кругом все пахло металлом. - Просто скажи мне, что нужно сделать!
Я покачал головой. Тэйт никогда никого не спрашивала, что делать, а у меня для нее не было специальных ответов, никакого тайного знания. Все случилось просто потому, что тут так заведено, потому что такое здесь происходило десятилетиями. Или столетиями.
Глаза Тэйт были строгими и блестящими, но не от слез. У нее был жесткий взгляд, она вообще была не из тех девушек, которые умоляют.
- Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать! И заруби себе на носу - я не буду сидеть, сложа руки!
Я взял ее руку в свои, сжал ее запястье, удержал на месте.
Они долго обрабатывали Келлана Кори, прежде чем тот перешел на их сторону, Кромсатель все-таки нашел нужное решение. Человек способен на многое, если начать отрезать пальцы его девушке.
- Сиди дома, - сказал я, не выпуская ее руки.
Взгляд, которым она меня наградила, был ужасен.
- Нет! Ни за что! Речь идет о моей сестре. Я не буду отсиживаться дома, как пай-девочка, и ждать, захочешь ты что-нибудь сделать или нет!
Она была такая смелая, такая безрассудная, что я ни словом не солгал ей, когда сказал:
- Слушай, все обстоит именно так и не иначе. И ты ничем не можешь ей помочь. Поэтому иди в дом и запри двери. Я что-нибудь придумаю.
После этого я быстро поцеловал ее и выскочил в открытую дверь гаража, чтобы не смотреть ей в лицо.
Я был почти уверен, что Тэйт побежит за мной, но она не побежала.
Только когда я прошел целых полтора квартала, не услышав ни несущегося в спину потока оскорблений, ни топота нагоняющих шагов, у меня зародилась надежда, что Тейт, в кои-то веки, меня послушается.
По дороге домой я сделал мысленную перепись своих возможностей. Надо признаться, список получился далеко не обнадеживающий. Морриган могла сколько угодно враждовать со своей сестрицей, но я точно знал, что она не станет помогать мне спасать Натали, потому что с ее точки зрения, похищать детей для совершения жертвоприношений вполне допустимо. И еще потому что Морриган, как и все остальные, боялась свою сестру. Вернее, она боялась того, что произойдет, когда Госпожа поймает кого-нибудь за совершением преступления.
У меня не было никакого решения, никакого плана. У меня вообще не было ничего, кроме наполовину опустошенной бутылки тоника и фруктового ножа, но в данном случае от них было немного проку.
На углу Конкорд и Уикер-стрит я остановился. Не помню, как долго простоял там, разглядывая свой дом, словно он вдруг превратился в головоломку типа "найди спрятанный предмет". Во дворе было что-то не так, причем, сразу всюду.
Приставная лестница валялась снаружи, на лужайке, опрокинутая, как огромная буква "А". Перед крыльцом темнели длинные грязные полосы. В нескольких местах газона был вытоптан до самой земли. Кто-то забил водосток листьями и ветками, так что вода потоком хлестала на крыльцо.
Я дернул дверь за ручку, но она оказалась закрыта изнутри, так что мне пришлось обшарить кусты в поисках запасного ключа. Попутно я отметил, что клумбы перед домом были изуродованы: раздавленные бутоны тюльпанов бурыми клочками пестрели на бетонной дорожке.
На крыльце безобразной рыжей кашей растекся раздавленный тыквенный фонарь. На меня таращились его пустые глазницы, прогоревшая свечка утопала в ошметках.
Войдя в коридор, я поразился царившей в доме пустоте. Отец, наверное, был в полиции или помогал родителям Дженны в подготовке к похоронам. Он утешал людей и помогал им справляться с хаосом, мама, скорее всего, в госпитале, у нее утренняя смена, но у Эммы занятия начинались не раньше полудня. Ее сумка висела на крюке за дверью. Я выждал секунду, потом окликнул ее.
Никто не ответил. Пальто Эммы валялось на банкетке возле столика для почты. Повсюду в доме свет был выключен, так что я двинулся на ощупь, держась за стену.
В кухне было пусто, но зловещий холодок, растекшийся по шее, предупредил меня, что я не один. Я долго прислушивался, прежде чем расслышал. Не плач, всего лишь сдавленный всхлип. Потом снова тишина.
- Эмма? - Я зажег свет и упал на колени.
Эмма сидела под столом. Столовые приборы из нержавейки и хорошие ножи были разложены вокруг нее кругом, а сама она прижимала к груди стиснутые кулачки. С зажатым в них мясницким ножом. По щеке Эммы расползался огромный кровоподтек.
- Эмма, что случилось?
Она открыла рот, но ничего не сказала, только смотрела на меня из-под стола и трясла головой.
Я потянулся к ней, но металлический защитный круг прошил мне руку молнией боли. Я с размаху шлепнулся на пол и зажмурился, кухня плавно заходила ходуном.
- Убери это все.
Эмма мотнула головой: коротко и отчаянно.
Тогда я рывком натянул рукав на пальцы, разбросал ножи, добрался до Эммы, сгреб ее в охапку, выволок из-под стола и протащил по линолеуму на свет.
Палые листья и сухие комья бурой травы запутались у нее в волосах, пристали к одежде. Ее футболка была в грязи. Голые руки ниже локтей были сплошь покрыты ужасными спиралевидными ожогами. Когда я осторожно дотронулся до одного из них, Эмма охнула. Кожа вокруг ожога была горячей и воспаленной. Я не посмел дотрагиваться до нее снова.
Я обнял Эмму за плечи.
- Они были у нас дома?
- Нет, - шепотом ответила она. - Они были во дворе. Понимаешь, я забралась на лестницу, чтобы прочистить водосток. Он забился. А они… они… они смеялись.
- Какие они? На кого похожи? На меня?
Она подняла на меня полный ужаса взгляд.
- Нет, они не такие, как ты! Они… - она коротко, судорожно втянула в себя воздух. - Они… безобразные.
Я понял, что слишком сильно сдавливаю ее плечо, и разжал пальцы.
- Как - безобразные?
- Костлявые… и белые… сгнившие… - Она вдруг с размаху уткнулась лицом в мою грудь и прошептала мне в рубашку: - Они мертвые, Мэки!
Боль опоясала мои ребра, я охнул.
- О… Убери это.
Эмма посмотрела на нож, зажатый в ее руке, словно не понимая, откуда он взялся. Потом зашвырнула его в угол. Нож, как стрелка компаса, завертелся на полу. Когда он остановился, кончик его лезвия указал на холодильник.
Эмма сглотнула.
- Они пришли на лужайку и окружили лестницу. - Теперь она говорила энергично и резко. - Они спрашивали, не хочу ли я навестить их. Говорили, что у них есть изолятор, и они приглашают туда таких, как я.
- А потом? - спросил я, стряхивая траву с ее футболки, вытаскивая листья из волос.
- Они сбросили меня с лестницы. У них такие ногти… очень длинные… и они… - Не договорив, она протянула мне свои руки.
Ожоги были свежие и влажные. От них пахло озоном, как после грозы.
- Как ты спаслась?
Эмма улыбнулась, я никогда в жизни не видел у нее такого ироничного выражения лица.
- Я прочитала двадцать третий псалом!
- Ты изгнала их стихами из Библии?
- Я об этом читала, Мэки!
- Погоди, я не понимаю! Ты где-то вычитала, что если к тебе в дом завалится компания мертвых полуразложившихся девиц, которые будут выжигать граффити на твоих руках, то нужно прочитать пару-тройку псалмов, и они провалятся обратно в преисподнюю?
- Вернувшиеся, - сказала Эмма, не поднимая головы с моего плеча. - Когда умерший оживает и приходит к живым, его называют "вернувшимся". - Она произнесла это серьезным назидательным тоном, несмотря на обожженные руки и волосы, насквозь промочившие мою рубашку. Потом Эмма вдруг крепко обняла меня и подняла голову. Ее руки превратились в сплошную рану, но она быстро убрала их за спину, наверное, хотела скрыть от меня, насколько плохо дело. - Просто… я просто не знала, что еще сделать.
- Эмма, прости меня. Сейчас я принесу перекись водорода, йод или что там еще. Мы все обработаем. Только скажи мне, что делать, ладно?
- Все нормально, - ответила сестра. Вода стекала по сторонам ее лица. - Все в порядке. Они даже в дом не вошли. И все совсем не так плохо, как кажется. Только болит ужасно, но сейчас уже лучше. Честное слово, я уже почти ничего не чувствую!
Я хотел осмотреть ее руки, но Эмма отдернула их и уставилась на свои ладони.
- Ты замерзла?
- Н-немножко. Не очень, - она снова потупила глаза.