- О величии избранных! О нашем величии. Мы - необычные люди, мы сами - почти боги. Крик жертвы должен быть для нас музыкой. И этим ты собираешься поделиться с каким-то подонком, содержателем дорогого борделя! Я поимел в его заведении почти всех девок и мальчиков! Его прислуга, давясь, собирала золото, подброшенное мною к потолку. Его приказчик за десять монет вымазался острым соусом для моей забавы… С ничтожеством, с продажным убожеством ты хочешь разделить блаженство сверхличности!
- А ведь ты болен, мой бедный мальчик, - молвил Дорсети-старший почти злорадно. - Скоро лихоманка сожжет твой мозг, ты будешь гнить заживо, бормотать безумные речи, пускать слюни и пачкать под себя. Какой конец для сверхличности!
Сын опять вздернул подбородок и рассмеялся. Глядя на него, Дорсети-старший неожиданно повторил его жест и сначала негромко пискнул горлом, потом закудахтал, а после - густо утробно заржал, трясясь рыхлым туловищем. По щекам его побежали крупные, в три карата, слезы. Он хлопал себя по животу левой рукой, а ноги, обтянутые черными штанами, выбивали дробь по паркету.
Дорсети-младший оборвал свой смех, на цыпочках шагнул к отцу, взял со стола фигуру золотого магистра - и ею ударил сидящего в висок. Сразу после этого наступила тишина. Отцеубийца поставил магистра точно на место, а платинового султана положил набок. Тот откатился чуть в сторону и застрял под копытами конника.
- Это - мат, - послышался отчетливый голос от входной двери.
Дорсети-младший подпрыгнул, повернувшись в воздухе.
В дверях стоял невысокий лысоватый мужчина с аккуратной бородкой, одетый в жемчужно-серую городскую одежду из плотного бархата. Такой носят прижимистые рачительные люди, потому что ему не бывает сноса.
- А? - спросил Дорсети-младший.
- Насколько я понимаю, твой отец только что скончался, - проговорил мужчина вкрадчивым голосом. - Мои соболезнования. Ему нездоровилось?
- Да, да… - глухо сказал Дорсети-младший и отныне - единственный. - Хм, он умер, видишь ли… А ты кто?
- Вопрос вполне разумный. - Мужчина прищурился и крайне сдержанно поклонился. - Я зовусь Аэрон Сохо. У меня были дела с усопшим. Теперь, как мне кажется, ты занимаешься семейными делами?
- С этой терции. - Дорсети кисло улыбнулся, взъерошил челку и, стараясь не глядеть на мертвого, повернул свободный стул к посетителю, чтобы усесться на него.
- Мне жаль беспокоить тебя пустяками в момент тяжелой утраты, - молвил Сохо и ханжески закатил глаза, - но впереди - погребение. Лучше уж не мешкая покончить с более мелкими вопросами.
- Что ты узнал о герцоге Мировале?
- Он искал следопыта, уж зачем - не ведаю. Нашел или нет - тоже неясно. Мой шпион погиб. Теперь герцог уехал.
Повисла пауза. Дорсети выждал несколько мучительных терций и посмотрел на Сохо непонимающим взором.
- Герцог уехал, - повторил визитер.
- Ну и славно. Ты тоже можешь идти, - выдавил Дорсети.
- А гонорар? - Сохо поднял брови.
- Отец заплатил тебе, я знаю.
- Заплатил отец, заплатит и сын, - сказал Сохо и подошел к нему вплотную.
- За что?
- За удар. У твоего отца был удар, он упал и ударился головой о тумбу. Я сам видел. Никто не бил его шахматными фигурами.
Дорсети покачнулся на стуле.
- Сколько? - спросил он.
- Две тысячи золотом. С-спокойно! - зашипел Сохо, когда его собеседник потянулся к поясному кинжалу. Пальцы хозяина "Вагруны" сомкнулись на запястье Дорсети, и тот охнул.
- Ты меня не понял, - Сохо по-прежнему говорил мягко и тихо, при этом все сильнее сжимая свою хватку. - Я - Аэрон Сохо, и если я лично прихожу за деньгами, то уж получаю их сполна, будь уверен.
- В доме нет наличных, - обморочным голосом произнес Дорсети.
- Я знаю, идиот. Ты напишешь расписку. Веди меня в комнату… отца.
Потирая запястье и поскуливая, Дорсети на негнущихся ногах подошел к двери. До этого ему пришлось касаться мертвого - ключи висели связкой у того на поясе.
Невзрачный, серенький Аэрон Сохо, едва доходивший ему до плеча, совершенно парализовал Дорсети. От страха перед ним его стошнило.
В комнате, едва были зажжены светильники и тени запрыгали по стенам, Сохо сел в кресло и велел:
- Возьми пергамент в столе. Но прежде найди завещание старшего.
- Зачем?
- Чтобы не тратить зря чернила. Убедимся, что ты - наследник.
- А кто же еще? - взвизгнул Дорсети. - Больше некому.
- Никогда не пренебрегай заверенными свитками, - ухмыльнулся Сохо. - Особенно если сам нечист на руку. Ищи завещание, олух.
Через какое-то время, довольно продолжительное, Дорсети наконец увидел свиток особого, синеватого пергамента с характерной печатью. Он лежал на самом видном месте.
Аэрон Сохо выхватил документ из его рук, аккуратно снял печать, развернул свиток и присвистнул, пробежав глазами содержание.
- Да ты, оказывается, голодранец! - сказал он насмешливо. - Понимаешь, что это значит?
Дорсети облился ледяным потом.
- Как? - спросил он. - Кто?..
- Твоя тетя. От родственников - одни неприятности! Ее ты тоже убьешь шахматами? Или на сей раз выберешь игру попроще?
- Подожди, подожди… - сбиваясь, забормотал Дорсети, шаря глазами вокруг себя. - Я умею подделывать его подпись. Тело мы спрячем. Ты получишь свое золото.
- Как бы не так! Твой отец был хитер. У менялы, кроме векселя, спросят еще и заветное слово, который покойник менял раз в три дня.
- Я знаю, знаю! "Мандрагора".
- "Мандрагора" была три дня назад. Все, мне пора. - Сохо поднялся. - Тебя четвертуют, я думаю. Прощай.
Дорсети догнал его в коридоре.
- Зачем тебе доносить на меня? Какая выгода?
Сохо с нескрываемой скукой оглядел его ног до головы.
- Все знают, что я - преступник, - проговорил он. - Но в глазах закона я - добропорядочный горожанин. Время от времени репутацию нужно поддерживать. Если я выдам коварного отцеубийцу, мне простится многое. И потом - ты мне неприятен. Твой папаша был делец, а ты - помешанный.
Вызвав удивление Аэрона Сохо, Дорсети хохотнул.
- Почему, ну почему вы все мне об этом говорите? - спросил он.
Кинжал с его пояса еще в кабинете перекочевал в рукав туники. Сохо слишком поздно заметил пустые ножны - холодная сталь уже перерезала ему глотку.
Угасающим взором он видел, как его убийца прохаживается возле, жестикулируя, словно актер перед публикой, и слышал сквозь шум приближающейся смерти следующий короткий монолог:
- Судьба непредсказуема! Только что ты был страшным, почти всесильным и крайне самоуверенным - и вот лежишь на полу, хрипишь, из тебя течет кровь на дорогой ковер, а через терцию ты вообще превратишься в кусок падали. Не правда ли, странно устроена наша жизнь?..
Потом Дорсети выронил кинжал, нашарил под туникой серебряный свисток, висевший на цепочке через шею, и пронзительно засвистел. Личная гвардия дома сбежалась, бряцая оружием. Увидев зарезанного, наемники переглянулись в немом изумлении.
- Этот человек убил моего отца! - произнес Дорсети. - Я настиг его и отомстил своею рукой.
- Послать за городской стражей? - спросил старший охранник.
Утром. Пока перенесите ублюдка в комнату для игры в шахматы. Там - отец… Я хочу, чтобы он знал - я отомстил.
Старший охранник поклонился с глубоким почтением. Аэрона Сохо уволокли за ноги. В блеске масляных ламп кровавые следы были похожи на капли сургуча.
- А ведь я нищий! - объявил себе Дорсети. - Не значит ли это, что мне пора действовать? Право, это так непривычно, так неожиданно…
Тетка тоже не вечная, рано или поздно я верну отцовские деньги. А до тех пор обзаведусь своими. Тра-ла-ла! - запел он и, приплясывая, направился к винтовой лестнице.
Спустившись по ней в подвал, Дорсети отпер отцовскими ключами толстую свинцовую дверь, поменял лампу на яркий факел и шагнул в темную духоту.
- Ремина, пора вставать! - заорал он. - Тра-ла-ла! Пришел конец твоему заточению. Что есть жизнь, - как не заточение в убогой клетке тела?
Девушка в одной рубахе из мешковины, спавшая в колодках у стены, проснулась. Испуг и недоумение отражались в ее лице, она всхлипывала, глядя, как Дорсети пляшет с факелом в руке и зажигает большие настенные светильники. Огонь больно ранил ее глаза, привыкшие к темноте.
В центре подвала возвышался алтарь, грубо вылепленный из глины-сырца, весь усыпанный золотыми слитками и драгоценными камнями. На нем стояла необыкновенно уродливая статуя, изображавшая толстого гладкого карлика, сидящего, скрестив вывернутые ноги. Статуя была золотая, но благородный металл весь покрылся черной липкой грязью. Только глаза и пасть блестели, отчего карлик выглядел еще гаже. В стороне от него стояла огромная печь с трубой, уходящей в потолок подвала. В печь был встроен большой котел, наполненный зеленоватой жидкостью. К его краям были припаяны два раздвижных кольца с зажимами.
Дорсети, весело ругаясь и бормоча, растапливал печь. Когда в трубе загудело, он выпрямился, вытер сажу на лице и подошел к пленнице. Сняв колодки с ее ног, он рывком поднял Ремину и, держа ее за руки, повел к печи.
- Ничего не говори! - шептал он ей в ухо. - Береги силы.
Она ничего не понимала, только страх все сильнее сжимал ее сердце.
К котлу вели каменные ступени. Ноги не слушались Ремину, и Дорсети втащил ее наверх почти волоком, заставил сесть внутри котла, погрузившись в зеленую жидкость по плечи. Жидкость оказалась тягучей и остро пахла.
Ремина сидела на самом дне, упираясь пятками в противоположную стенку. Дорсети зажал кисти ее рук в кольца, соскочил вниз и проговорил, кривляясь: