Порыв ветра бросил ему в лицо горсть колючего снега. Щеки защипало, словно по ним прошлись грубым наждаком, а из глаз потекли слезы. Зима в этом году никак не хотела отдавать бразды правления благодатной весне. Мальчишка грязно выругался и по привычке втянул голову в плечи - за такие слова ему в отряде часто перепадало - рука у Кузьмича была тяжелой, и матерщину он на дух не переносил. Но сейчас-то Кузьмича рядом не было! Вовка довольно ухмыльнулся и прибавил ходу. Широкие голенища растоптанных валенок противно захлопали по худым Вовкиным голяшкам. Но мальчишка уже приноровился к своей безразмерной обувке.
- Главное, тепло, а из больших не выпаду, - здраво рассуждал он, ловко семеня ногами по снежной корке.
Примерно через час он пересек поле и выбрался на разбитую проселочную колею, ведущую в Сычи. Посреди колеи, укатанной автомобилями, идти стало легче. Через пару-тройку километров колея уперлась в стандартный контрольно-пропускной пункт, оборудованный будкой и полосатым шлагбаумом. Возле шлагбаума прохаживался субтильный фриц. Лицо немца было замотано по самые глаза теплым шарфом крупной вязки. Время от времени оккупант хлопал себя руками по бокам и выбивал ногами дробь в жалкой попытке согреться.
- Че, сука, холодно? - прошипел Вовка сквозь стиснутые зубы, хотя ему самому приходилось не слаще. - Мерзни, сволочь, мерзни!
Но, подойдя поближе к посту, Вовка нацепил на свою чумазую мордашку (специально сажей извозил) идиотскую улыбку, разве что слюну не пустил от умиления. Фриц, который к тому времени тоже заметил паренька, поманил его к себе рукой. Вовка подошел и, преданно глядя в глаза немцу, произнес, намеренно повышая солдата в звании:
- Гутен таг, херр официр! Подайте Христа ради сироте на пропитание!
Немец, раздувшийся от важности, выпрямил сутулую спину и похлопал мальчишку по шапке:
- Кароший мальшик! Гут!
Затем он вытащил из кармана серой солдатской шинели большой кусок замерзшей шоколадки, завернутый в фольгу, и протянул её Вовке:
- Бери. Кушайт. Вкусно.
"Чтоб ты подавился своей шоколадкой!" - подумал мальчишка, но вслух униженно произнес, хватая сладость дрожащей рукой:
- Спасибо, херр официр! Да здравствует Великая Германия! - шурша оберткой, добавил он, набивая рот большими кусками шоколада. - Фай Фифлер!
- О! Гут! Хайль Гитлер! - радостно подхватил "ганс", не замечая явной насмешки над официальным приветствием гитлеровцев. - Мы, немцы, есть действительно великий нация!
- Я! Я! Фефикая нафия! - брызгая коричневой слюной, словно китайский болванчик, мотал головой Вовка.
Он наклонился и пролез под опущенным шлагбаумом.
- Ауффифорзеен, ферр офифир! - прошамкал он на прощание набитым ртом, но немец уже потерял к нему всякий интерес. - Вот и ладушки! - произнес Вовка любимую присказку Кузьмича. Дорога в Сычи была свободна.
До околицы крайнего дома мальчишка добежал минут за двадцать. Этот некогда добротный домик оказался разрушенным и нежилым. Вообще вся окраина Сычей была изрядно порушенной и пустынной - когда-то здесь шли кровопролитные бои. По мере приближения к поселку ситуация менялась в лучшую сторону - уцелевших домишек становилось все больше и больше. Отремонтированные избы светились свежеструганым тёсом - народ потихоньку обустраивал свой быт, постепенно привыкая к новой жизни под пятой оккупантов. Фронт уже давно ушел за Байкал, и тыловая тишина лишь изредка нарушалась боевыми операциями немногочисленных партизанских отрядов. Да и их активность с каждым годом снижалась - люди устали воевать, отсутствовало единое руководство, снабжение оружием и боеприпасами прекратилось несколько лет назад - воевали трофейным. Не сломаться и не сложить оружие партизанам позволяла лишь лютая ненависть к захватчикам: почти все в отряде потеряли за семь лет войны родных и близких, поэтому готовы были биться действительно до последней капли крови - им попросту нечего было больше терять в этой жизни. Но общей ситуации партизанское движение переломить не могло - немец как проклятый пер по бывшей Стране Советов, с трудом, но преодолевая сопротивление деморализованной Красной армии.
- Эй, сопляк! - окликнул кто-то Вовку, засмотревшегося на пожелтевшую листовку оккупационных властей, предлагающую большое вознаграждение за сведения о дислокации партизанского отряда.
Листовка, приклеенная к забору, уже порядком обтрепалась и выцвела, но мальчишка без труда узнал на фотографии Митрофана Петровича - командира отряда, за голову которого была обещана кругленькая сумма в рейхсмарках, солидный надел земли и ряд социальных поблажек. Вовка поднял голову и нос к носу столкнулся со здоровым широколицым мужиком, который, облокотившись на забор, с недовольством взирал на мальчишку со стороны двора.
- Ты чего тут шаромыжишься? - обдав Вовку перегаром, проревел детина, почесывая заросшую недельной щетиной харю.
На рукаве засаленного тулупа мальчишка разглядел белую повязку полицая - хиви.
- Чё-то я тебя здесь раньше не видел! - продолжал докапываться к Вовке полицай, вращая маленькими, глубоко посаженными свинячьими глазками.
- Дяденька, - не тутошний я, из Козюкино, - тоненьким голоском запричитал мальчишка, выдавая заранее подготовленную версию.
- Понятно, - ухмыльнулся детина, - побродяга. Эк тебя занесло. А к нам на кой хер приперси?
- Голодно у нас, дяденька, - нарочно размазывая грязь и сопли по чумазой мордашке, принялся сбивчиво объяснять Вовка. Даже слезу пустил для пущего эффекта. - Тятька с мамкой умерли давно, а я у бабки на выселках жил. А надысь бабка преставилась, вот я доел все, что оставалось, и пошел… Подайте сироте ради Христа, дяденька, будьте добреньки!
- Понял я теперь, почему тебя в интернат не прибрали, как директива предписывает, - понимающе кивнул полицай. - Глушь твое Козлятино…
- Козюкино, дяденька, - поправил Вовка мужика, а вдруг проверяет хитрый хиви.
- Козлюкино, Козлятино - не один ли хрен? - презрительно сплюнул полицай. - Значит, говоришь, бабка тебя ховала?
- У бабки жил, дяденька. Подайте ради Христа горемыке, круглой сироте! - вновь затянул Вовка свою песню.
- Жрачки я тебе не дам! - отрезал полицай. - Своих проглотов хватает. А вот в приемник интерната сведу. Тут у нас не твое Козлятино, тут у нас порядок, тут не забалуешь!
- Дяденька, пожалуйста, не надо меня в интернат! - испуганно заверещал Вовка.
- Это почему еще? - не понял полицай. - Там жрать дают, крыша какая-никакая над головой. Немцы, они народ серьезный… Хотя те еще сволочи - дохнуть свободно не дают: все проверяют, перепроверяют… - неожиданно пожаловался он. - Но всяко лучше краснопупых. Этих я, как бешеных собак, на столбах…
- Дяденька, ну не надо меня в интернат! - взмолился Вовка, потихоньку пятясь от забора. - Мне бабка говорила, что в интернате с голодухи людей едят да печи лагерные костями топят…
- Чё, дурак совсем? И бабка твоя, полоумная, совсем, видать, на старости из ума выжила! А может, ты жиденок? - вдруг всполошился полицай. - Вона рожа какая смуглая…
- Не, дяденька, не жиденок я! Русские мы, Путиловы. А рожа черная, так это не мылся я давно.
- Вот в интернате тебя и помоют, и накормят.
- Не хочу в интернат! - вновь испуганно пискнул мальчишка, затем резко развернулся и задал стрекача.
- Стой, паскуда! - заорал ему вслед полицай, но мальчишка уже сиганул в дыру забора ближайшей разрушенной избы и скрылся из глаз мужика. - Попадешься еще мне!
- Помечтай, урод! - прошипел Вовка, пробираясь сквозь заросший бурьяном огород. - И не от таких уходил…
Пробираться к центру поселка мальчишка решил огородами. Действовать в райцентре оказалось не так-то просто.
- Угораздило же сразу нарваться на полицая, - ворчал себе под нос мальчишка, перебегая через очередной огород. - Чё им тут, медом намазано? - возмущался он, спрятавшись за заброшенной стайкой для свиней, когда по улице проходил полицайский патруль. - Давайте валите отсюда поскорее, - шептал он, не выпуская немецких прихвостней из своего поля зрения.
- Мальчик, ты откуда? - Поглощенный слежкой за хиви, Вовка не заметил, как к нему подошла женщина - видимо хозяйка дома, во дворе которого он прятался.
- Ой! - От неожиданности Вовка подпрыгнул. - Я, тетенька, из Козюкино… - Мальчишка быстро оправился от испуга и, шмыгая носом, постарался разжалобить хозяйку дома.
- Ох, бедненький, как же ты сюда зимой-то добрался, - всплеснула рукам женщина. - Далеко ведь и холодно. А ты вона какой худенький.
- Голодно, тетенька, было. Сирота я, круглый. У бабки жил, да преставилась она…
- Ох ты, горемыка! Ладно, пойдем в дом, покормлю тебя. Звать-величать как?
- Вовкой звать, - ответил мальчишка. - Путиловы мы… Я… Никого ведь из родни не осталось.
- А моих в интернат забрали, - горестно вздохнула женщина. - Уж три годка как. Почти не вижу их, кровиночек моих… - По щекам женщины покатились слезы, которые она промокнула кончиком платка, наброшенного на плечи.
- Не плачьте, тетенька, - Вовка погладил хозяйку дома по руке, - все хорошо будет.