"Ну что ж, посмотрим, удастся ли здесь спуститься?" - я попробовал подцепить люк ножом. Сдвинувшись примерно на сантиметр, крышка замерла и послышался лязг, показавшийся в ночной тишине оглушительным. "Чёрт, замок с той стороны! Здесь не получится! Попробую через кухню, там обычно тоже люк делают. Да и вытяжка обязательно есть".
Сориентировавшись, я прошёл в чердачное помещение над кухней. Люк там действительно был, но тоже запертый, а вот с вытяжкой мне повезло больше. Судя по некоторым приметам, часть оборудования в своё время демонтировали, и кто-то весьма хозяйственный прихватил и короба вентиляции, так что теперь в стене получились нехилые отверстия с сечением примерно метр на метр.
"Вполне пролезу, вот только бы понять, что там, внизу!" - Я осторожно выглянул в отверстие. Тишина и темнота. Обоняние подсказывало, что еду тут не готовили уже давно - пахло затхлостью и влажной побелкой. Чуть погодя издалека долетел еле ощутимый аромат табачного дыма.
"Ну что, рискнём? - спросил я сам себя и тут же ответил: - Да!"
"Глаза сощурить, так, чтобы вспышка света не ослепила… Теперь фонарик направить точно в пол - так будет видно, что внизу, а шанс, что выдам себя бликом, минимален. Раз, два, три! - В световом круге мелькнул грязный кафельный пол. - Прилично тут будет, метра три, не меньше… Но нам ли быть в печали?"
Автомат, который я держал в руках, пока обследовал чердак, снова перекочевал за спину, к металлической ножке разломанного стола привязан пятиметровый отрезок хорошей альпистской "статики", которая была прихвачена из машины. Теперь законтрить ножку в отверстии - и можно спускаться… В голове всплыла строчка из старинной детской частушки: "Сидит Вася на заборе в алюминевых штанах, а кому какое дело, что ширинка на болтах?"
"Надо же, какая чушь иногда на ум приходит!" - и я соскользнул вниз.
Из опасения нашуметь и оставляя себе ещё один путь к отступлению, конец сдергивать я не стал. Включив на несколько мгновений фонарь, нашёл замеченный сверху отрезок трубы и, быстро подойдя к двустворчатой двери, ведущей из кухни наружу, вставил его под ручки. Теперь внезапно никто не войдёт.
Всё - я внутри! Теперь время для второй стадии нашего не шибко мудрёного плана. Два раза мигнуть фонарём в окно, и можно заняться закисшими шпингалетами…
* * *
Герман Геннадьевич Голованов был человеком обычным, в чём-то даже банальным. Но вдумчивым и основательным, привыкшим обдумывать свои действия на много шагов вперёд. А вот родители, назвавшие его в честь героя-космонавта, как-то не сообразили, во что выльется их преклонение перед успехами Страны Советов в дальнейшем. Ибо работать на ниве образования с такими инициалами и не получить обидное прозвище практически невозможно. Сам Герман понял это, когда что-либо менять было уже поздно - на втором курсе института. Ни "стройки века", ни "защита рубежей Родины" молодого человека не привлекали. Идти в торговлю не позволяла интеллигентская честность. Делать чиновничью карьеру - отсутствие задора и нужных связей.
Попав в далёком восемьдесят втором по распределению в НИИ приборостроения, Герман поработал некоторое время конструктором, а потом вернулся в родной институт в аспирантуру. Тему для защиты он выбрал крайне модную, посвящённую внедрению автоматизированных систем управления в народное хозяйство, считался, как по секрету шепнул ему завкафедрой, "перспективным молодым парнем", к тому же пришедшим с производства, а потому защитился без сучка и задоринки. Ну а дальше всё пошло по накатанной.
Голованов никогда не был в первых рядах, но был впереди. Турклуб, литературные диспуты и коллективные экскурсии, спортивные мероприятия и банкеты по случаю очередной защиты, сбор подписей в защиту Леонарда Пелтиера или Нельсона Манделы… Везде Герман Геннадьевич был активным участником. Вот только студенты не любили молодого преподавателя и награждали его прозвищами, самым мягким из которых было Тройное Гэ…
Получить у "ГермАна", как называли его между собой наиболее лояльные студенты, "пятёрку" было делом невозможным, "четвёрку" - малореальным, а "тройку" - сложным. На вопросы заведующего кафедрой Голованов неизменно отвечал: "Я хочу, чтобы они по-настоящему знали мой предмет!"
Единственное, куда суровый преподаватель не лез, - это политика. Нет, комсомольцем он, конечно же, был, и даже на четвёртом и пятом курсах стал комсоргом потока, а вот от крамольных разговоров в курилке воздерживался, как, впрочем, и от участия в "прочем" во время загулов комсомольско-партийного актива.
Надо сказать, что это здорово ему впоследствии помогло. Весной восемьдесят девятого ему позвонил один из приятелей, ставший к тому моменту каким-то там замзавсектором в МГК ВЛКСМ, и предложил встретиться.
Так и попал Герман Геннадьевич в "большой бизнес".
Вначале трудился техническим директором в фирме, торговавшей остродефицитными компьютерами под комсомольской крышей, потом биржей заведовал, потом банком… Но в конце девяностых на поля сражений пришли "молодые и злые", те, кто привык каждую копейку вырывать с боем, в жёсткой конкурентной борьбе, и вальяжным "комсомольцам" пришлось потесниться…
В "нулевые" Голованов стал "пенсионером". Вложенные деньги приносили стабильный и вполне себе приличный доход, за который те, кто прозябал на настоящей, государственной, пенсии, могли бы и пришибить. Квартира у Германа была, дача - тоже. Оставалось найти хобби по душе. И им стало выживание. Когда появилось в Германа Геннадьевича ощущение надвигающейся неминуемой беды, он и сам не мог вспомнить, хоть и признался как-то коллеге по интернет-форуму сурвайвеалистов, что во всём виноват "президент-комитетчик".
С тех пор Герман Геннадьевич купил себе подержанную "ниву", сменил старенькие двустволки на более приспособленные к скоротечному бою современные дробовики, сделал запасы продуктов и предметов первой необходимости в квартире и на даче и стал регулярно ездить на стрельбище.
Человеком он был, можно сказать, одиноким. "Старую" жену он на волне финансового успеха бросил, а новая, молоденькая красотка, покинула его сама, прихватив, впрочем, одну из дач и двухкомнатную "малогабаритку", принадлежавшую когда-то бабушке Германа. Иногда заезжала в гости его дочь-студентка, но не дольше чем на пару часов, и, в основном, чтобы попросить денег.
Надо отдать должное, в своих размышлениях о близящемся апокалипсисе, Голованов иногда прикидывал, как будет спасать семью, но чаще всего приходил к выводу, что это может привести к излишнему риску. Тем более что чем больше он готовился к будущим "тёмным временам", тем чаще приходил к мысли, что лучше он, как глава "сильного прайда", заведёт себе гарем, во всём послушный воле нового властелина. "Когда за каждую банку тушенки будут драться до смерти, вы тогда не покочевряжитесь, милые! - думал он, разглядывая из окна машины стайки модно одетых девочек на улице. - Хотя лучше я возьму себе кого попроще, гуманизм здесь неуместен, накормив чужого ребёнка, ты убиваешь своего. Приму вот такую кралю, отравленную высшим образованием и не умеющую ничего делать, кроме как раздвигать нижние конечности, и что получу? Ничего! Только себе лишние проблемы создам. Работящие мне нужны… Работящие! И вообще, выживут только женщины, умеющие создавать комфорт для добытчиков! Стервам и потребительницам тут не выжить в принципе, а вопрос деторождения всё равно откладывается. И надолго, так что придётся сокращать женское поголовье до необходимого минимума… Наподобие того, как в средневековой Японии и Корее девочек, не отвечающих стандартам, тривиально топили. Как и дурных жён, кстати!".
Когда пришла война, Голованов сидел на "дальней" даче - в просторном доме, стоявшем на берегу Волги в полусотне километров от Твери. Эту недвижимость он приобрёл около года назад, провернув ловкую, как ему казалось, многоходовую операцию. Для начала он продал дачу деда - денег за бревенчатый особняк в Кратово, да ещё с двадцатью пятью сотками в придачу, отвалили столько, что впору в рюкзаке нести. Вместо неё Герман Геннадьевич купил полуразвалившуюся халупу в затрапезном садовом товариществе в сорока километрах от МКАДа и этот дом. Немногочисленные старые знакомые, узнав о таком "гешефте", молча покрутили пальцами у висков, а Голованов только посмеивался: "Ну-ну, посмотрю я на вас, умников, когда полный трындец придёт!"