Правой скрюченной рукой - вероятно, тоже пораненной - старик старался не шевелить. Палец левой ткнул в сторону Лукьяныча. Чуть шевельнулись сухие губы.
- Хэн? - услышал Лукьяныч. Кажется, его о чем-то спрашивали. - Хэн чи?
Здоровый глаз старого калеки смотрел не мигая. В узкой щелочке на разрубленном лице отражался свет костра.
Изо рта Лукьяныча вырвали кляп. Рук, правда, не развязали. Болезненный толчок в спину был как недвусмысленный приказ: отвечай, мол.
- Чиний нэр хэнбэ?! - прозвучал новый вопрос. Похоже, старик начинал злиться.
Лукьяныч и рад был бы ему ответить. Вот только бы понять, что от него хотят услышать.
- Чи ую хийдэг вэ? - брызнул слюной старый китаец.
Опять ударили в спину. На этот раз сильнее. Лукьяныч аж охнул от боли. Покосившись, заметил: бьют-то не абы чем - копейным древком. Пока что тупым концом. Но этак и обычной палкой до смерти забить можно.
Он тряхнул головой:
- Мужики, вы вообще кто, а?
Старик у огня переглянулся с молодым китайцем, что сидел рядом. Тоже, видать, какой-то местный авторитет, даром что сопляк еще совсем.
Бить снова Лукьяныча не стали, и он приободрился:
- Не понимаю я вас ни хрена. Какого лешего вам вообще от меня надо-то? Объясните по-человечески вперед того, как палкой махать! Если из-за кукурузы весь сыр-бор - ну так и скажите. Договоримся уж как-нибудь. Хотите - отработаю, хотите - мотоцикл забирайте.
Молодой и здоровый азиат недобро оскалился, показав крепкие желтые зубы. Пожилой калека - видимо, он тут был за старшего - бросил несколько слов на своем гортанном наречии. Говорил он быстро, негромко и сердито. Лукьяныч так ничего и не разобрал.
- Не-е, мужики, как хотите, а не столкуемся мы с вами таким макаром, - замотал головой Лукьяныч и, заметив, как хмурится калека, протарахтел спешной скороговоркой - пока не забили на фиг: - Не, я-то че, я ни че, я просто того, в вашем китайском не силен, так что звиняйте.
* * *
- "…ком-не-силен-так-что-звиняйте".
- Что ты бормочешь, сын паршивой собаки?! - вспылил Джебе, порываясь вскочить.
- Сиди, Джебе! - тяжелая рука Субудэя легла на плечо горячего нойона. Легла - как припечатала. - Не поддавайся гневу и не пугай пленника, который может принести пользу!
Скрипучий голос старого военачальника прозвучал властно и уверенно.
Некоторое время в шатре царило молчание. Даже хэбтэгулы, несшие ночную стражу, не смели звякнуть доспехом, опасаясь помешать размышлениям Субудэй-богатура. А между тем он сам сейчас едва сдерживал гнев.
Еще бы не гневаться! Пленник из-за туманных земель был. Проку от пленника не было. Ни монгольского, ни кипчакского наречия он не понимал. А уж на каком языке разговаривал сам - то ведомо лишь одному Тэнгри.
Субудэй сверлил полонянина недобрым взглядом. Полонянин ежился и озирался по сторонам.
На выходца из кочевых степных племен пленник походил мало. Кожа светлая, глаза хоть и карие, но широкие. Нет, не степняк - это точно. И не хорезмиец, не алан, не грузин. Скорее уж словен из северных или западных земель. Урус, к примеру. До их земель отсюда недалеко.
Именно к урусам уводили свои роды разгромленные кипчаки. Именно у урусских князей искали помощи и защиты давние враги монголов. Хотя, насколько было известно Субудэю, урусы не носили столь странных одежд, какие были на пленнике. И все же…
Урус? Что если все-таки урус?
- Бродника Плоскиню сюда, - приказал Субудэй.
И подбросил в очаг дров.
Далаан, стоявший позади полонянина, сразу смекнул, что задумал Субудэй. Все верно. Пойманный за Туманом чужак обликом походил на вольных бродников, примкнувших к монгольским туменам еще на подходе к Тану-реке, чтобы сообща громить общего врага - кипчаков.
Немногочисленные, но умелые и отважные в бою бродники в большинстве своем были родом из уруских княжеств и помимо степных языков знали немало наречий северных и западных земель. Плоскиня же стоял над бродниками воеводой и понимал их всех, так что лучшего переводчика-тайлбарлагча или толмача, как говорили сами урусы, сейчас в лагере не сыскать.
Уж если Плоскиня не сможет понять пленника из-за Тумана, значит, этого не сможет никто.
* * *
Лукьяныч с любопытством уставился на нового человека, вошедшего в шатер. Незнакомец был немалого росточка: перешагивая порог, ему пришлось низко наклониться под пологом. Но самое приятное заключалось в том, что на чертовых китайцев он походил не больше, чем на негра.
На вид - обычный русский мужик из глубинки. Широченные плечи, кулачища как у боксера-тяжеловеса. Лицо простое как валенок, волос русый, борода лопатой, нос картошкой, глаза полные небесной лазури. Ватник такому на плечи, шапку-ушанку на голову, кирзу на ноги и - привет деревня! Типичный механизатор, скотник, пастух или еще какой колхозник.
Вот только одежда… Рубашка из проволочных колец. Железные пластины на груди и руках. К поясу прицеплен куполообразный шлем. И с азиатами "колхозник" держится как свой.
Одноглазый что-то долго говорил русоволосому здоровяку, кивая на Лукьяныча. Незнакомец выслушал, не перебивая, поклонился старику и подошел к пленнику.
- Эй, слышь, братишка, - в отчаянии воззвал Лукьяныч. - Ты-то хоть объясни, что у вас тут за дела такие творятся-то?
- Отнюдуже ты еси? - пробасил здоровяк.
- Че? - Лукьяныч растерянно потряс головой. - А?
- Откулешный еси, гарип?
Лукьяныч захлопал глазами. Объявившаяся среди узкоглазых китаезов рязанская морда, по всей видимости, выполнял роль переводчика, но этот типчик тоже оказался не силен в русском. По крайней мере, в том русском, на котором привык общаться Лукьяныч.
Говорил здоровяк как-то совсем уж чудно - будто богатырь из старинных былин. Странный язык: вроде что-то и проскальзывает понятное - а хрен разберешь, об чем разговор.
"Болгарин? Серб? Молдаванин?" - гадал Лукьяныч, вслушиваясь в диковинную речь. Здоровяка бородача он понимал в лучшем случае через четыре слова на пятое. Чтобы уловить не общий смысл сказанного даже, а хотя бы малую толику смысла, напрягаться приходилось неимоверно.
И все же речь казалась знакомой. Почему? Откуда?
Осенило внезапно. Прозрение пришло - как обухом по голове. Такое прозрение, что Лукьянычу вдруг сделалось не по себе.
В далекой-предалекой молодости ему довелось проучиться пару-тройку лет на филфаке. Заочно. Пока не выперли в шею. Однако курс древнерусского языка пройти он успел. Ох и намучился же тогда на сессиях. Думал, забылось все, ан нет: память выковыривала откуда-то из темных закутков значение позабытых слов. Но ведь древнерусский - он же, мать его налево, того… "древне"… Кто ж на нем теперь-то разговаривать станет?!
Тот, кто в кольчугу обрядился, тот и станет, - сам себе ответил Лукьяныч.
В голове царил полный бардак. Словно дрянной бормотухи обпился. А вопросы все сыпались и сыпались.
Переводчик был усерден и терпелив. Старался изо всех сил, помогая себе руками, яростно жестикулируя, рисуя палочкой на земле то, о чем спрашивал.
Китайцы тоже умели ждать. Они не мешали и не торопили. Только одноглазый калека порой задавал вопросы, которые с грехом пополам втолковывал Лукьянычу переводчик.
Молодой азиат с реденькими усиками нетерпеливо ворошил угли в костре.
Лукьяныч как мог отвечал на вопросы. Допрос длился долго и был утомителен. Обессиленного Лукьяныча выволокли из шатра уже под утро.
Глава 7
- С пленника глаз не спускать, - велел Субудэй. - Далаан, пусть его стерегут твои воины. Сам останься. Я хочу, чтобы ты тоже знал, что творится за Туманом. Возможно, тебе придется там побывать снова. Так что садись и слушай.
Далаан кивнул, отступил в сторону и назад. Опустился на землю у входного полога. Замер, стараясь не мешать. Обратился в слух.
Субудэй повернулся к Плоскине:
- Говори, что удалось выяснить. К какому народу принадлежит пленник? Он урус?
Бродник поскреб в затылке:
- Нет, он не русич, это я могу сказать точно. Русского языка не разумеет. То есть вроде бы и понимает, но едва-едва. Лучше бы уж не понимал вовсе, а то намучился я с ним шибко. Однако земли, на которых живет, именует Русией. Да и имя у него похоже на наше. Лука зовется. Лука Ныч.
- Русия, значит? - задумался Субудэй. - А он, выходит, русин.
- Выходит так, воевода, - согласился Плоскиня.
- Этот Лука-аныч шаман? - сверкнул глазом Субудэй. - Колдун?
- Говорит, что нет.
Старый монгол удовлетворенно кивнул:
- Бэлэг тоже утверждает, что не чувствуют в нем колдовства. К тому же русин слишком боится умереть, а по-настоящему сильному илбэчину неведом страх смерти. Смерть для сильного колдуна - лишь начало новой жизни, которая таит в себе еще больше возможностей, чем прежняя.
- Но как же самобеглая колесница, с которой русина сдернули арканом? - вмешался Джебе. - Что это, как не порождение демонической силы?
- Хороший вопрос. - Субудэй снова взглянул на переводчика-тайлбарлагча. - Правильный вопрос.
Бродник пожал плечами:
- Русин говорит, будто за Туманом много таких телег. И будто им не нужны лошади, потому что сила лошадей кроется в самих колесницах.
- Значит, все-таки колдовство?! - прищурился Джебе.
- Если верить пленнику, лошадиная сила заключена в повозки не колдовством, а мастерством.
- Чьим мастерством? - уточнил Субудэй.
- Ремесленных людей, - не очень уверенно ответил бродник.
- Разве есть на свете такие умельцы? - вновь вскинулся Джебе. - Пленный русин лжет. Священный Джасак велит карать лжецов смертью.