- То не в рубке, то було снаружи, - снова перебил Кравчук. - Вин його як побачив, так зараз и вмер...
- Кого побачив? - спросил Сорокин.
- А я знаю кого? - сказал матрос. - Но чогось побачив, это хвакт.
- Подожди, не путай, - сказал Гришин. - Об этом потом. Так вот, осмотрели мы всю рубку. Все уголки. Ничего! Все в полном порядке. Даже самописец эхолота работал, исправно отбивая нулевую линию и рельеф дна под килем. Потом принялись за тело. Оно было уже холодное и не гнулось... И на нем не оказалось ни одного синяка, ни единой ссадины. Сильное, здоровое тело.. Я не врач, не могу сказать определенно, но впечатление такое, будто он умер от угара и от страха одновременно...
- Вы раздевали мертвого? - спросил Сорокин.
- Не полностью. Только по пояс.
- Что он говорит? - не выдержал Диггенс, не сводивший во время рассказа глаз с лица Гришина.
Сорокин перевел.
Норвежец засопел и покачал головой.
- Потом мы пошли во внутренние помещения. Везде было включено электричество. Полы затянуты каким-то мягким пластиком, вроде ковровой дорожки. Идешь - и не слышно шагов. Неприятное ощущение. Будто крадешься...
- Конкретнее, Михаил, - сказал Сорокин.
- Ну... открыли первую попавшуюся дверь и очутились в штурманской. Маленькая такая... У них планировка судна совсем не такая, как у нас. Да и судно-то ведь другого типа... В рубке лежали двое. Штурман и еще какой-то... Может быть, помощник. Они лежали на полу. Штурман еще держал в руке карандаш. Так крепко держал, что даже пальцы побелели... Наверное - судорога. Помощник лежал ближе к выходу, и руки у него были подобраны под грудь. Будто хотел приподняться и не мог... На планшете лежала карта, и на ней синей чертой проложен курс на Вардё. А начинался курс в Баренцбурге...
- Баренцбург - Вардё? - спросил Диггенс, уловив в рассказе знакомые названия. - Он шел из Баренцбурга в Вардё, так?
- Да, - кивнул Сорокин.
Диггенс что-то пробормотал и начал набивать трубку из кожаного кисета.
Гришин вопросительно посмотрел на Сорокина.
- Он говорит, - перевел Сорокин что пять лет работал на этой линии. Возил на Шпицберген продукты, а оттуда - уголь. Он говорит, что это - обычная грузовая линия. Никогда на ней не было катастроф. Он говорит, что удивлен тем, что случилось со "Сверре", и что это больше похоже на чертовщину, чем на нормальную катастрофу.
Гришин пожал плечами.
- На любой линии может произойти катастрофа. Даже на самой спокойной... Так вот, мы осмотрели весь корабль. Шестерых нашли в кают-компании. Двое лежали в машинном отделении. Остальные - в каютах. Все в самых невероятных позах, будто они корчились от сильной боли. И у всех - выражение ужаса на лицах... У всех без исключения. Будто они увидели что-то невероятно страшное... А машины и механизмы в порядке. Репитер телеграфа стоит на "стоп". Значит, они сначала положили судно в дрейф, а потом... Может быть, что-нибудь в судовом журнале...
- Посмотрим, - сказал Сорокин.
Он придвинул к себе черную тетрадь, принесенную Гришиным.
В электрическом свете гладкая черная клеенка блестела, будто облитая водой, и Сорокин провел по обложке ладонью, словно хотел удостовериться, что она суха. Потом открыл журнал...
Диггенс придвинулся ближе к капитану.
- Ага, - сказал Сорокин. - Они вели записи на английском. Это уже легче. Вот и фамилия капитана: Пер Ивар Танген.
Он посмотрел на норвежца.
Диггенс качнул головой: нет, он не знает никакого Тангена. Да и мало ли капитанов в Норвегии носит имя Танген?
Сорокин снова склонился над плотными желтоватыми страницами и начал просматривать записи, сделанные несмываемым карандашом.
В тишине слабо шелестели страницы да напряженно дышали люди.
Наконец Сорокин поднял голову.
- Обычные вахтенные записи, - сказал он. - Вот последняя: "0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Больных на борту нет". Все.
- Да, немного... - сказал радист. - Видимо, все произошло очень быстро. Буквально за несколько минут.
- Именно за несколько минут, - сказал капитан. - Эта просьба именем бога...
- Суеверный радист, - сказал кто-то.
- Э, нет, это не суеверие, - сказал капитан. - Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов он передал: "Погибли шкипер и почти вся команда". Обратите внимание - не умерли, а погибли. Значит...
Он вынул из кармана радиограмму и положил ее перед собой на стол.
- Вот последние слова: "Умоляю - не медлите... Ниже ватерлинии 7... 7... 7... ж... ж... ж..." К чему здесь семерки и эти буквы "ж"?
- Ну, это объяснить проще простого, - сказал радист. - Он начал передавать что-то еще, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Я сам срывал руку - и приходилось всю азбуку снова, как в учебном классе...
- Какой на судне груз? - спросил вдруг Диггенс.
Сорокин перевел вопрос.
- Уголь, - сказал Гришин.
- Вы хорошо осмотрели трюмы?
- Да. Пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.
- Течи нет?
- Нет, трюмы сухие.
- В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггербэнк произошло очень похожее, - сказал Диггенс. - Фрахтер назывался "Шарю". Водоизмещение - восемьсот тонн. В трюме - пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, пять человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. На "Сверре" тоже что-то подобное. Так мне кажется.
Сорокин перевел рассказ Диггенса, и все зашумели.
- Но воздух во всех помещениях норвежца совершенно чистый, - сказал Гришин. - Мы не почувствовали никакого запаха.
- А я розумию, що воны побачили щось и вмэрли от страха, - упрямо сказал Кравчук.
- Чушь, - сказал Сорокин. - Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые были закрыты наглухо.
- История... - протянул кто-то из рыбаков. - Сплошной туман.
В тот же момент пол кают-компании встал наискось. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился, и все вскочили, прислушиваясь.
Диггенс решительно сунул трубку в карман.
- Ветер заходит с веста, - сказал он. - Мы теряем время. На борту "Фиск" двадцать четыре человека. Если русский кэптен не возражает, я переброшу на "Сверре" пять человек.
Все собравшиеся в кают-компании поняли и оценили деликатность норвежца. Такой же рыбак, как и они, Диггенс не хотел упускать времени лова, но не хотел оставлять и "Быстрый" расхлебывать всю кашу самому. Пять норвежцев, конечно, не могли управиться с таким большим судном, как "Сверре". Диггенс надеялся, что Сорокин со своей стороны тоже выделит несколько человек, знакомых с машиной и навигацией, и таким образом составится команда для перегона судна в ближайший порт.
- Ну, что ж, предложение дельное, - сказал Сорокин, и впервые по его лицу скользнула улыбка. - Сейчас мы составим "сэлвидж контракт". Гришин, берите с собой второго машиниста и четырех матросов и отправляйтесь на грузовик.
Он надвинул фуражку на лоб, подошел к Диггенсу и крепко пожал ему руку.
Тайна "Уранг Медан"
Глухо гудит мотор лебедки. Повизгивают ролики, по которым ползут ваера, тянущие из глубины трал. Вот он уже на поверхности, в круге быстро тающей пены. Сорокин на глаз прикидывает: тонны полторы. До семи вечера успеют сделать еще два-три подъема. Примерно пять тонн. Двенадцать суток лова, чтобы заполнить трюмы. Двое суток потеряно на "Сверре", да еще эта несчастная Медвежинская банка, чтоб она провалилась: то густо, то пусто. Двенадцать суток авральной работы. Вот оно, рыбацкое счастье...
Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.
Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:
- Давай!
Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.
У разделочного стола уже приготовилась бригада.
Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Рыба разделывается в три удара. Первым ударом шкеровщик отсекает треске голову. Вторым вспарывает брюхо и едва заметным движением лезвия отделяет и отбрасывает в лоток печень. Третьим заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера.
Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода...
Эх, ты, рыбацкое счастье!..
...Третий, последний подъем трала. Итого за день - четыре с небольшим тонны.