- Вот ведь толковый генерал… Когда я к морю вышел, то, не поверишь, прослезился, увидев у Щеттинпорта на царском берегу нашу пехоту. Дальше нас вывели к своим за реку… Подсчитали - прослезились. У меня раненых да обмороженных половина личного состава - все в госпиталях сейчас. А каждый четвертый всадник поторопился в царских тылах вслед за ушедшими богами. Лошади чуть не падали от усталости и малокормицы. Вот так вот. Так что реально со мной здесь бригада неполного состава, хоть по бумагам и числится дивизия. А ее еще и раздробить приказано. Лагеря пленных разбросаны по всему вашему герцогству. И что делать?
- На охоту сходить, - отозвался я, вызвав у генерала оторопь. - Через две недели гусь на север полетит через наши горы. Вот с ней вот, - почесал я притулившуюся к моему колену собаку за ушами, - и пойдем. А на местах у вас и ротмистры справятся. Воспринимайте свое пребывание в наших гостеприимных краях как отдых. Заслужили.
Оставил я Бьеркфорта ночевать у себя, а на следующий день выехали мы в Калугу принимать его эшелоны с конским составом, оставшимся без всадников. Их герцог определил на свободный выпас в степь. Как раз рецкие пастухи собрались баранов в горы на альпийские луга перегонять. Вот выпасы и освободились.
А мне требовалось в своем городе обеспечить дивизию складами под амуницию, лишнюю при табунном содержании коней. Но вновь потребную, когда их снова поставят в строй.
В дороге Бьеркфорт снова и снова возвращался к теме рейда, рассказывая мне новые подробности. Анализировал.
- Вам бы все это изложить на бумаге, - посоветовал я больше из терапевтических соображений, нежели исторических. Занять мозги было ему надо хоть чем-то. Иначе свихнется.
- Я уже отправил отчет в генштаб, - сухо откликнулся Бьеркфорт.
- А вы напишите книгу об этих событиях. Мемуары. Я уверен, что они будут востребованы читателями и после войны. Времени для этого у вас здесь будет достаточно. Управление лагерями военнопленных не требует столь ежечасных забот, как командование дивизией на фронте.
- Я подумаю… - пробормотал генерал. - Если у меня, конечно, получится.
- Обязательно получится. Не может не получиться, - заверял я его. - Чтобы люди помнили о каждом четвертом коннике из Удет, который не вернулся домой, чтобы сорвать генеральное наступление царцев этой зимой.
- А кто такую книгу издаст?
- Да хотя бы концерн "Гочкиз", - усмехнулся я. - Это же такая реклама их ручным пулеметам.
Пусть пишет. Лишь бы не спился.
Пронзительно о таком феномене написал Алексей Ивакин: "Возвращается боец с войны. И начинает пить. Потому что никому не может объяснить - что это - когда собираешь куски друга в ведро. Потому что ты жив - а он нет. И ты не можешь смотреть в глаза людям, ты изо всех сил хочешь вернуться туда - в смерть, в ненависть, в страх. В жизнь. Потому что тут слабое подобие жизни. Тени вокруг. Ненастоящие тени. И та ночная девочка под рукой, отчаянно пытающаяся вернуть тебя в "реальный" мир - тоже тень. Ты навсегда остался там".
Послевоенный синдром. Хуже всего он у побежденных. Но даже у победителей война - это самая звонкая часть их жизни, когда каждый ощущал, что живет на полную катушку. И чем дольше ветераны живут, тем ярче это осознают.
Я тоже скучаю по войне. Хочу летать и бомбить. Хочу снова вползти во вражескую траншею с одним кортиком в руке и творить кровавую тризну. Но у меня забот полон рот. Город. Заводы. Куча людей, от меня зависящих. Они меня от этого синдрома если не спасли, то отгородили.
Так что пусть пишет мемуары.
4
Так прошла мягкая рецкая зима, и в воздухе ощутимо запахло весной. Весна это всегда радость. В Реции она наступает рано. И постоянно каждый месяц здесь что то цветет и что то созревает. Особенно в закрытых от северных ветров долинах. Райский край. Только руки к нему приложить. Доселе вокруг второго разъезда только овец пасли большими отарами в холодное время года, а летом их гоняли высоко в горы на альпийские луга. И так тысячу лет. Дешевая баранина прямо из отар живым весом резко удешевляла питание строителей по сравнению с консервами. А среди пленных спецы нашлись из шкур цигейку выделывать. Я их отдельно отселил. Уж больно вонючая у них профессия. Ради интереса слой чернозема в степи промерял и офигел - полметра! Вот бы нам такую землицу да на хутор под Воротынск… Приказал на черноземе ничего не строить, а стаскивать плодородный слой бульдозерами в курганы. Пригодится еще. Горцам тем же продать на их худые хуторские делянки. Хоть за копейки, а все прибыль. Да и город озеленять придется, как без этого. И вообще плодородная почва - ценный ресурс. Местные этого пока не осознали. На хутор дяди Оле три обоза из двух десятков фур чернозема прислал с наказом оставить в этот год все поля под паром, разбросав по ним эту черную землю. А то, что должно было на тех террасах вырасти, я ему компенсировал натурой. Еще обоз, только маленький. Но на год для десятка человек продовольствия хватит за глаза. Весна радовала. Но в этот год она для меня со слезами на глазах. У Элики случился выкидыш. Меня вырвали из Калуги телеграммой. Я мчался в своем "коротком" поезде с максимальной скоростью и тупо смотрел в окно на степь, которая на неделю во всю свою ширь покрылась прелестнейшим ковром цветов, похожих на мелкие оранжевые тюльпаны. Как пожаром вокруг занялось до горизонта. В другое время я бы сполна насладился бы таким великолепным, но кратковременным зрелищем, а сейчас как оцепенел. В голове крутилась всего одна мысль: за что? И сам понимал, что было бы за что - совсем убили. Мне то еще есть за что. А вот за что такое Элике? Созданию по определению невинному и желающему окружающему миру только добра и счастья. На вокзале меня встречала Альта с кучером. Для моей охраны пригнали шарабан, что было избыточно, так как половина егерей оставалась сторожить поезд до того как его перегонят на заводскую ветку "Гочкиза". Альта схватила мою руку обеими ладонями и низко склонившись, поцеловала ее прямо через перчатку.
- Прости, мой господин, презренную свою ясырь. Недоглядела… - произнесла она скорбным голосом, не глядя мне в глаза.
- Разве ты в чем то виновата? - спросил я, стараясь сдерживаться. Все же это мать наследника герцогского трона, хоть и считается по обычаю моей рабыней.
- Только тем, что меня в тот момент не было дома. Я отлучалась к сыну во Дворец.
- Поехали, - сказал я, с усилием вырывая свою руку из ее сильных ладоней.
- По дороге все расскажешь. Я слабо разбираюсь в медицине кроме поверхностной травматологии, тем более в акушерстве и гинекологии знаю только куда совать, чтоб дети были. Ясно только одно дочки у меня не будет. Мда… богатые тоже плачут. В холе наскоро скинув шинель, сапоги, портянки и ремни босой взлетел на второй этаж в нашу супружескую спальню. Элика не спала. Жена полусидела на больших подушках, тупо уставившись большими синими глазами которые я так любил в ковер на противоположной стене. Она даже не откликнулась на мой поцелуй. Не ответила. Я сел рядом. Привлек женщину к себе, уложив ее белокурую головку на грудь и не зная, что вообще можно сделать в такой ситуации запел "Вечную любовь" которую к тому времени успел переложить на рецкое наречие.
- Спой на русском, - тихо перебила меня любимая безжизненным голосом. Я подчинился и попал исключительно в дырочку. Со второго куплета Элику так затрясло в истерике и пароксизме рыданий, что я еле ее удерживал. Но это уже лучше бесконечного тупого рассматривания узоров ковра. В приоткрытую дверь заглянула Альта с вопросом в глазах.
- Можжевеловки… - приказал я.