Наметанный глаз чекиста различил на указательном пальце берубоевской конечности небольшой золотистый взблеск – симпатичное колечко, подумал я, разглядывая перстень в ладони. На нем было что-то вроде печатки – не то крылатая собака, не то улыбающийся Бэтман.
– М-да, – рассеянно обратился я к подчиненным, – устал, видать, паренек: набегался за день. Спортом, конечно, не занимается – вот организм и ослабел вконец.
– Ох и верно! – опять возник старичок Порхей. – Нонче молодь больно мелковата родится. Един-то разок палицею по крепи, а уж оземь. В наши-то годы хошть наковальней лупи по темени, а с ног не свалишь.
Мысленно сожалея, что под рукой нет наковальни, я с трудом оторвал наметанный глаз от лысого темени Порхея.
– Хоша, впрочем, на Берубойку внапраслину пенять, – тут же поправился старик, покачивая головой. – По слухам, он парубок крепкий: чудом вы его споймали! Говорят, недавним делом одиночкою от мохлютского разбоя отбился на Вервятиной дороге, за озером. Народ брешет, буди Берубойка – богатырь…
– Да брехать-то не топором махать, любой умеет, – оборвал его Гай. – Сыскали себе богатыря: давеча в лесу я твоего Берубойку с первого щипка на лежку отправил. Нонче воров-то – как в печке дров, а богатырь придет и огонь разведет…
Я прервал размышления Гая, протянув ему конфискованную у Берубойцева грамотку.
– Зачитай-ка содержание перехваченного документа. Причем вслух, – добавилось на всякий случай.
Дружинник взялся за бересту всеми десятью пальцами и старательно зачел:
Болярину Катоме Дубовыя Шапка купца Алыберскаго саула слово.
Аз купец алыберский Саул Сутра прошел тремя лодьями Жиробрег-Град ныне входяй в воды твоея реки прозванием Керженец. Везу товар заморский знаемый. В три дни буду у тебя во Властов-Граде торговлею. Пропуска прошу и милости Саул Леванидов сын Алыберски купец. Ведая про разбои многие на реках, прошу бы мне встречу охранную выслать, помня драгоценные мои товары.
Писано в Жиробрег-Граде толмачем Ноздрятою.
Вестовому человеку плачено в полдороги три кун.
Оглашение депеши произвело в толпе соратников волну оживления: Травень стал зачем-то потирать крестьянские ладони, а Гай выразительно побагровел.
– Ну, патрон, деньги плывут! – прогудел Гай, закатывая рукава своей хэбэ. Травень возбужденно соскочил с телеги, подошел к телу Берубоя и слегка поддел его ногой.
– Бывает и от вора польза! – радостно забормотал он. – Не будь Берубойки с его посланием, пропустили бы мы алыбера[48] мимо западни! Ну и добро, на том Берубою и славу споем, – добавил он деловито, кратким движением руки извлекая из ножен свой тесак. – Отмаялся, Берубоюшка…
Меня посетила абсурдная идея, что он его сейчас зарежет. Во всяком случае, Травень зачем-то занес лезвие над грудью распростертого вора.
– Отбой! – заорал я. Острие застыло на полпути – Травень недоуменно распахнул глаза в моем направлении. – Убери кинжал, дорогой, да? Этого джигита мы будем судить по нашим, советским законам,
– Но… патрон! – вступился за напарника Гай. – Ведь эдак он, ненарок, выживет! Покончить вражину – и дело в закон… А инако он заисто посаднику Катоме все доложит про наше бесчинство с перехватом послания… Он Катоме заветный дружинушка. Возьмут нас посадниковы вой, и спать тебе свечера на дыбе.
Я что-то задумался. Глупо, конечно, посетить средневековье и не побывать на дыбе. Имя посадника Катомы мелькало в перехваченной депеше – так назывался властовский шериф, представлявший столичное, престольское начальство и командовавший оккупационным корпусом. Этот парень не пожалеет десятка дружинников, чтобы привлечь нас всех к поголовной ответственности.