Чем скорее вы признаетесь в содеянном, назовете соучастников и организаторов известных вам противозаконных действий, тем скорее окажетесь снова в кругу семьи.
Направив мощный луч настольной лампы в лицо подозреваемого, я прищурился и заставил себя вглядеться в эти запыленные и поцарапанные, черты. Арестованный сидел, прислонившись к колесу, и медленно растирал свои конечности в тех местах, где они давеча соприкасались с веревками. Глаза его были серьезными – нет, это не панк. И отнюдь не хиппи. Скорее всего, такой же вольный испанский летчик, как и я сам: узкое наглое лицо мальчика-мажора. Волосы собраны сзади в понитэйл[47] : наверное, фанат «БГ». В левом ухе серьга… Среднего роста и легок телом – тонкие руки биоробота в оплетке вздувшихся жил, жесткие пальцы с аккуратными ногтями. Известный сорт молодых негодяев: в детстве они катаются верхом, играют в поло и в жаркий майский полдень проезжают мимо тебя в черном джипе с открытым верхом и кучей загорелых девушек в белых теннисных юбочках.
– Гляни-ка, патрон, что я при нем сыскал. – Отирая со лба влагу, Гай приблизился и протянул крохотный лоскуток бересты. Я аккуратно принял документ двумя пальцами и подумал, что местной азбуке придется все-таки научиться.
– Как я его узрел, враз помнилось: Берубойка, сукин кот, с тайным поспешным посланием течет во град, – продолжал мой подчиненный немного возбужденно. – Ну, перехватить его – а бегает, поганец, что твой мерин: без Травка и не споймался бы!
Я встал и, покусывая мундштук, прошелся к окну. Снаружи молодое солнце республики согревало северный город, но я знал, что гадина ползает, и заговоры в силе, и Юденич идет на Петроград. В этих условиях партия требовала от сотрудника органов нордической ненависти к врагам и евразийской беспощадности. Подойдя к Берубоеву, я неловко пнул его босой подошвой в плечо.
– Колись, контра, где спрятал валюту?
– Не накормил, не напоил, баньки не истопил, а с вопросами подступаешься, – внезапно сказал Берубойцев и тут же улыбнулся – мгновенно и нагло: – Слышь, Мстиславко, не за свой ухват взялся – не обожгись… Отпусти меня, добро тебе советую!
– Ща я те устрою баньку, – заверил я и мрачно добавил: – Кровавую. Я те вспомню и Чапаева, и Баумана, и бакинских комиссаров. Прохладно не покажется.
Травень, почувствовав, что нужна его помощь, усилием воли сделал злобное лицо и ткнул арестованного кончиком кнута.
– Гни-ида… – протянул он подземным голосом и тут же вопросительно глянул на меня, ожидая оценки начальства. Я поощрительно кивнул и поспешно перевел взгляд на портрет Ильича, висевший на белой стене кабинета. Вождь требовательно смотрел на меня, словно приговаривая: «Гляди в оба, товарищ! Добивай гадину!»
– Короче, гражданин Берубойский! – начал я твердым голосом. – Или ты мне сейчас говоришь, где у вас тут штаб дивизии, или я тебе быстро и профессионально отрываю задницу.
Мажор нахмурился.
– Эге, какой стрелый! Не садил, не поливал, не окучивал – а рвать приспел! – не спеша произнес он. Всего-то секунду я смотрел в сторону, обдумывая, как отреагировать на услышанную дерзость, – а Берубой уже вскочил на ноги! И тут же рядом со мной, – серый взгляд блеснул недобро, а пальцы цепко легли мне на запястье:
– Отпущай меня, Мстиславе, подобру-поздорову! А не то наместнику Катоме про твою нападку скажу!
Я напрягся, соображая, каким коленом действовать, – но тут металлическое выражение Берубоева лица резко потеплело. Слегка, словно играючи, запрокинув голову и прогибаясь в спине, противник повалился на газон. Позади него стоял Травень (обратите также внимание на дубину в его руке).
– Напрасно ты его убил, – сказал я, вглядываясь в остывающее тело Берубойского. – Теперь экологическое равновесие нарушится.
– Ага, его убьешь! – скептически скривился Травень. – Погодь, еще очнется.
Я нагнулся над телом.