Сварог у них тут, натурально, за главного, а в шестерках ходят Стожар с этой… с Квакшей. То есть с Мокшей. Вот и чудненько: четвертый никогда не лишний. Представить приятно: шарахается оземь молния, и в углекислом тумане с небес свергаюсь я-на парашюте и в огненных крыльях. Публика кричит «ура», женщины по команде бросают в воздух чепчики, оркестр играет гимны для народной души, и конферансье объявляет: «Его гремучество Мстибог Лыковый!» Пионерки сбегаются (ох, какие пионерочки сбегаются!) – они несут тюльпаны… щелкает дверца лимузина – и зашипела по брусчатке пуленепробиваемая резина… Лепота! Плотными колоннами движутся жрецы-ударники, отличники чародейской подготовки. Привет участникам Всеславянских сатурналий! Спасибо! Спасибо, друзья. Хорошо, я скажу пару слов… My people![30] Выше бунчук подневольного труда! Скрепим железом и кровью нерушимую дружбу наций и народностей, мужчин и женщин, работниц и колхозников! Ну-ну, довольно аплодисментов… Спасибо за внимание. А теперь – дискотека!
Лито вернулся не один, а с ковшом медовухи и плошкой малины. Я похлопал его по щеке, поощряя в людях усердие, и уже распахнул ротовую полость, чтобы узнать, где тут записывают на курсы богов – но хиппующий эльф вдруг замер.
– Чуй! Гул стоит, однако! Толи некто конем гонит? – Он поднял вверх конечность и прислушался. Я уловил чириканье воробьев и отдаленные матюки крестьянина, гонявшего на дворе кур. Очевидно, хиппак прикалывался, чтоб было весело. Я сделал серьезное лицо.
– Да не… Это испанские истребители возвращаются. Сейчас бомбить начнут.
Я ошибся – раздался убойный треск, и через низенькую изгородь не очень удачно, но зато храбро перемахнул неизвестный ковбой на рыжем жеребце. Очевидно, он забыл дома свой «Вэгон Вилз» и теперь лажался по-черному: шарахнувшись от малинового куста, мерин стал вибрировать задом, намекая, что всаднику давно пора вон из седла. Ковбой ожесточенно удерживался на жеребиной спине, мелко подпрыгивая и отбивая мягкие ткани. Подобно мерину, он был рыж, грязен и долговяз.
Секунда – и лошадь, обдав запахом пота, навалилась на меня мускулистой грудью. Из-за шеи коня возникли руки, а потом и физиономия хорсмэна, который гопнически улыбался, пытаясь меня обнять. Надо сказать, в этом бизнесе он ничуть не преуспел – выпустив из рук уздечку управления лошадью, ковбой рухнул вниз и преткнулся коленкой.
Я сообразил, что это панк. Панков я люблю, но в меру. Упреждая новые попытки объять меня, необъятного, я заговорил с ним на языке символов, который, как известно, в ходу у панков.
– Здорово, ублюдок. Где ж тебя жизнь таскала, сблевыш ты морковный? Хваталки убери – не в бане. Денег не проси, а выпить тоже нету.
Парень не понял, но улыбнулся и заорал:
– Ты! Сварог тебя задери! Вратился до кучи, а?!
– Ага, – сказал я радостно, а Лито в очередной раз побледнел и замахал на панка ручками, запрещая выговаривать табуированное имя Сварога. Однако ковбой тоже был атеист и не боялся слепоты, насылаемой божком в качестве порицания.
– Мстиславка! Ха! Псицын сын! Како же ты выжил, га? – заржал он, прижимаясь ко мне влажным корпусом. – Я-то, дурня, уже лгал, будя ты помер, чур меня уешь! Что, Мокошь пошутковала тебя? Истоскала, зрю, по блатам да по крепям?
Я хотел вставить ему за собачьего сына, но в токинг[31] снова встрял Лито.
– Ведь, Гнедко: Мстиславка наш изменился весь, – сказал он, мрачно хлюпая носом. – Памятство утерял совсем. Отъяла Мокша…
– Как так? – разъярился Гнедан. – Вольного стожарича обидеть?! Да я… да мы ее в капусту измельчим!
Приятно, когда человек за тебя готов в капусту, но толку от этого мало. Я-то в курсе, что Мокша здесь ни при чем, а весь атас надвинулся по моей собственной глупости – из-за колокола. Пока Гнедан впечатлялся, я от нечего делать разглядывал коня.