Вместе с доктором и санитарами, надо заметить. Они так и ходят в валашской форме. Только эмблемы посрезали княжеские с них - а вот знаки различия оставили. И обращаются к лекарю все 'господин батальон - лекарь' - чин у него, как у доктора Берга. Тут к врачам отношение особое - не трогают их. На мое удивление, усатый артиллерист, у которого недавно вытащили осколок из пуза, после традиционного вопроса 'Ты с Севера, что ли?' - объяснил, что врачей издавна трогать нельзя. Врач - вне войны. Правда, и лечит он всех подряд. А препятствовать сему - грех. Причем, так выходит, понятие это не леригиозое, а нравственное - ну, в плане того, что командира, например, за этот грех, солдаты и прирезать могут ночью. Еще помянул каких‑то Милосердных, но углубляться не стал. В общем, суть проста - врачей тут ценят, и потому санчасть нетронута и персонал цел и невредим - и нас вполне искренне лечит. За что им и спасибо, собственно.
Хотя, по правде‑то сказать, мне и обихода никакого не надо, ран серьезных нет, чисто санаторий - отлежаться, да в себя прийти. А то штормит, как встанешь, в глазах плывет - ну, какой с меня вояка? Костылю помогать, кашу варить - так и то, поди, крупу мимо котла просыплю. В общем, лежать, да в себя приходить - благо, по себе знаю - сути, от силы двое - и буду нормально опять ходить, и слух вернется. А пока - даже в уборную под присмотром санитара по стеночке добираюсь.
Ну, вот, в общем - лежим мы, слушаем друг друга, известку на сводах, в скудном свете из окошек - вентиляции изучаем. И вдруг началось. Забегали все, санитары - наши и валашские, давай таскать - разносить раненых, и ходячие давай перетасовываться. Я, значит, подсобрался - не к добру, думаю - не иначе враг обратно подступил. Даже моя длинная винтовка была бы в пору, да нету. Револьвер, хорошо хоть, в кармане - раз я всего лишь контуженный, так и не раздевали толком. А насчет спереть чего у своего - у барона строго - враз пришьют мародерство и шлепнут. Потому - все при мне. Сумку с гранатами, правда, сняли - в санчасти не положено, конечно. А вот личные вещи - это личные. Надо будет учесть, гранатку в сухарной сумке принычить - на всякий случай. Пусть будет. Ну, в общем, все равно, занервничал я, пистолет в кармане комбеза нащупал, да и прикидывать стал, как тут лучше действовать - по - любому, придется из этого лазарета выбираться, не положено тут в медучреждениях боевые действия производить. А пока что мне, по правде‑то говоря, и из каземата этого, не упав, выбраться та еще задачка.
Однако, значить, пока я свою паранойю тешу, процесс идет. Вскоре - смотрю я - все возбуждены, но как‑то без опасности. А к нам в каземат, перетащив, да повыгнав прочих, стащили штрафников. Я так понимаю - всех, кто ранен - человек сорок и набралось. Выходит, от роты‑то мало чего осталось. Среди раненых, кстати, и Варс, и Барген - второй‑то легко, но все же. По слухам, командир третьего взвода, после последнего пополнения сформированного - и вообще погиб. Получается, остался в роте Кане да с пару десятков человек с обеих взводов, ну может, три десятка. С другой стороны - укрепления мы все равно взяли, так чего уж теперь. Все значит, переспрашиваются, делятся счастьем кому, как, и куда прилетело. Тяжелые - в углу лежат, причем один вроде как отходит - и зачем их‑то сюда притащили, непонятно.
И тут вдруг - опа, шик такой прошел, все насторожились - и тишина. И шаги в галерее - штомп, штомп. Идут, блин. И драсьте себе - вот они. Кане, за ним драгунский, вроде как майор - выходит, командир всего этого лупанария. И еще кент какой‑то, в неясной форме, черной, с золотыми цацками. Все, значит, сразу притихли. Напряглись сразу, а капитан и майор как вошли, по сторонам разошлись, этот чудик вперед выходит. Оглянулся, спросил стоящего в дверях батальон - лекаря, мол, все ли здесь, ну и начал.
- Высочайшей милостью барона Вергена, за проявленные в боях бесстрашие, доблесть, и верность, по рассмотрению результата боев, особая штрафная рота признается верной своему долгу. Все раненые в боях имеют уменьшение срока вдвое, с зачетом отбытого наказания. Павшие признаны солдатами барона, со всеми вытекающими отсюда выплатами родным… если таковые имеются.
По каземату прошел общий вздох - однако, при нынешних раскладах, такая скощуха - это просто здорово, большинство раненных не выйдут в строй до окончания срока. Фактически, амнистия им. Здорово, чего сказать. Правда, вот мне лично - от этого не так хорошо - я‑то по - любому вскоре в строй годен буду. Можно, конечно, симулировать - но если раскроют - то будет печально, так что ну его нафиг. Остается только надеяться, что бои кончились сильные, и есть шанс тихо досидеть срок. А там может все и уляжется? Только все обернулось несколько боком.
- Штрафник нумер семнадцать… кто? - опа, вот и здрасьте еще раз. Чего‑то как‑то внутре все сдвинулось - руку под плед сунул, ближе к карману - лежа‑то, между прочим, оно не так все глазах крутится, нормально в общем, если не дергаться. Но делать нечего, как могу спокойнее, голос подаю:
- Я, вашбродь! - а самому стремно, аж жуть.
Тут этот, в черном, ко мне продирается, и как‑то странно косясь, скороговоркой зачитывает:
- По представлению командира особой штрафной роты капитана Кане, и командира Особого Штурмового Отряда лейтенанта Фаренга, штрафник номер семнадцать, до того рядовой артиллерии Йох… Йохан Палич… за действия, обеспечившие успех роты, и за личное взятие в плен офицера врага, признается… ДОСРОЧНО… полностью искупившим штраф, с восстановлением в звании, с отбытием обязательного срока службы в войсках барона, соответственно оставшегося на момент оглашения срока штрафа… - по каземату прошел эдакий вздох - 'Уххх!'. А черный, коснув на меня взглядом, чисто как пуганная лошадь, продолжал - …С правом выбора места службы…
И вот тут все и затихло в каземате. А этот, черный, бумаги свои прячет в планшетку, и как‑то судорожно говорит:
- Рядовой… эээ… Йохан, в какой части хочешь продолжать службу?
Вот тебе и раз. Не было ни гроша, а теперь алтын. И ведь что сказать‑то? Куда проситься? В тыл, к Костылю? Или еще куда? Тут вот, чтобы просто как‑то глаза отвести от этого черного, который на меня выставился, голову я в сторону повел. И надо же вот - все вокруг на меня смотрят. Не сказать даже, чтоб все с завистью, скорее как‑то с надеждой. Ну, вроде как - понятно, я ж в общем, это то, чего они получат несколько дней спустя. Только вот, без права выбора места службы. А это, и есть для меня особая загвоздка. Знать бы чего хотеть. Часто так в жизни бывало - вроде как возможностей много, а шанс всего один. И выбрать надо раз и насовсем.
Обвел я все помещение глазами еще раз. Вздохнул. Подумал секунду. И говорю ему:
- Вашбродь, пишите меня в обратно, в роту. Невместно мне место службы менять. Коли, конечно, такое Уставом не запрещается…
Глаз у черного и совсем как‑то дико дернулся, он не то икнул, не то пискнул, но потом сглотнул, выпрямился, кивнул и ответил
- Рядовой Йохан… в исполнение решения барона, ты зачисляешься в особую штрафную роту - козырнул мне, я машинально ответил, хотя лежа это, наверное, глупо выглядит, да еще к пустой башке, словно американец какой. А он развернулся, и шагом с каземата.
И тишина. Все так и молчат. Только драгун хмыкнул, и вышел. А Кане портупею поправил, шагнул вперед, и говорит:
- Так, этот… как тебя там, значит…? Йохан? С Севера, говоришь… Ты долго тут валяться вздумал?
- Никак нет, вашбродь! Но завтра еще придется тут, вашбродь, ибо голова кругом и ходить не могу, да и, извиняюсь, блюю регулярно!
- Извиняется он, видишь ли… Ну - ну. Значит так. Сутки даю - а потом ко мне. Иначе - уклонение от службы, понял? И нечего, сам выбрал. Я лекаря предупрежу, он мне доложит… - повернулся и вышел, даже не слушая моего 'Так точно!' Ну не сука ли, а?
- Как есть - пробормотал кто‑то рядом.
Кто именно, я уж смотреть не стал - снова голова закружилась вдруг, так что едва сдерживаюсь, чтоб, в заботливо поставленную рядом еще с утра лохань, не сблевануть. Это я, выходит, вслух пробормотал. Да и ладно. Пока вертолет в башке крутится, стараюсь отвлечься, а когда вновь все вернулось в норму - вокруг уже шум - гам и даже веселье. Все галдят, а меня в бок кто‑то толкает.
- Однако, вот не подумал бы, паря, что ты такой… Вроде же и не рвался никогда, а вона оно как. - скосил глаза - а это усатый мужик, еще из первых наших, меня пихает. У самого у него нога с деревяшкой примотанной, и грудь в бинтах. Но веселый, как и прочие, аж светится - Ты, значить, паря, и впрямь не простой. Не зря про тебя слухи ходили.
- Ты о чем, дядя? - кое‑как языком ворочаю, и тянусь за кружкой, там вроде воды еще оставалось, а во рту словно гвозди жевал.
- Как о чем, бывший нумер семнадцать - щерится усач - Еще скажи, что ты не знаешь, не нарочно мол.
- Не знаю. С Севера я - уже привычно оправдываюсь. Только эффект непонятный - опять все затихли, и хоть глаза прикрыл, но чую, что на меня все пялятся. Так и повторяю, глаз не открывая - Не знаю. Чего там еще?
- Эге… - помолчав, сосед кашляет, и поясняет - Ты, соколик, теперь не штрафник. А не штрафник в штрафной роте может служить только командиром взвода. Да с повышением в звании - считай себя ефрейтором. И отказать тебе не имеют права. Не принять в роту нельзя. Перевести с роты могут - но в звании и должности. Кабы ты просто просился - отказать можно, а вот так - не могут. И кабы ты куда еще просился, то могли бы не пустить, сказав, что не подходишь - ну, например, в личную охрану или при штабе куда. А вот в штрафную роту и такого повода отказать не найти - ибо сюда все годны, хе - хе.