Усатый подошел к столу, шлепнул листок перед капитаном, щелкнул каблуками и снова ушел мне за спину. Офицер не шелохнулся, разглядывая кончик стека, с таким интересом, словно там было доступное разъяснение теории Енштейна. Ну, или свежий Плейбой. Внимательно, в общем, он его разглядывал. А писарь ухватил листок и забубнил все то, что там было написано, без всякого видимого эффекта на капитана. А постный и вообще сейчас заснет. Так и стою, тоже конечно ничего. Прочел писарь, тишина. Ну а чего, я тоже помолчу, мне вообще торопиться некуда, как бабка говаривала - 'На тот свет всегда успеем'. Наконец капитан заметил, что в кабинете есть еще что‑то, кроме его стека.
- Йохан?
- Ага - ответил, и смотрю - капитан так заинтересовано чуть бровь дернул.
- С Севера что ли?
- Как вы все меня, мать вашу в глыбу, уже задолбали - устало ответил я. Не, ну правда, наболело - С Севера, с него самого.
Капитан, такое впечатление, аж поперхнулся, даже как‑то с недоверием посмотрел - мол, не ослышался ли? Сзади прокашлялся сержант:
- Кхм… Разрешите доложить, вашбродь? Наглый, спасу нет, у жандармерии дерзил… был, хм, предупрежден, не внял. Разрешите?..
- Отставить - капитан махнул стеком, и внезапно легко встал из, казалось бы, неудобной позы. Да, этот ловок. Ща если бить удумает, то придется хреново, разве драку устраивать, ну так на том мне и крышка. А может… ну его, и как раз так и надо? Капитан встал передо мной, теперь уже внимательно разглядывая с ног до головы, заложив руки со стеком за спину. Интересно, с ноги приложит, или стеком?
- Ты чего такой дерзкий?
- А чо? - не, ну а как еще отвечать на такой вопрос. Хотя и хамить этому дядьке не хотелось. И не потому, что врежет больно, а вообще - ну, такой он… которым хамить не хочется. Внушает уважение - видно, что не тыловик и вообще трактор паханый. Но и не хамить не могу - такая уж натура у меня. Сколько раз в жизни от того с неплохими людьми ругался - просто из‑за характера своего. А тут и подавно. Не легла карта.
- А ничо! - вдруг вызверился капитан - Че ты мне тут бычишь‑то. Героя с себя строишь? Не навоевался что ли?
Я промолчал, потому как эта сволочь попал по самому больному - ну, да всего и навоевался, что десяток раз с карабина стрельнул. И один раз не стрельнул… Я даже голову набычил, в пол глядя - чего тут ответишь. Молчание повисло, но тут подал голос с угла наш канцелярский:
- Разрешите сказать, Вашбродь? Ен, когда бунтовщиков стрелять стали, к ихним главарям сам под пули встал… Главный бунтовщик вахмистр Бало его выгородил… Они, вашбродь, приятельствовали и Бало ему покровительствовал… А так он сам пошел… он, вашбродь, на голову контуженый, и к тому же явный бунтовщик и княжеский!
Капитан аж зубами скрежетнул, вроде как развернуться хотел туда, да только постный взохнул - и сразу как‑то капитан осекся, посмотрел на постного - а у того морда и еще унылее стала и безразличнее. Угу, ну, кто тут и зачем, примерно ясно. Кто еще мог бы быть с такой рассеянной физиономией. Офицер снова повернулся ко мне, посмотрел еще раз, и, сев обратно на стул, повторил вопрос:
- Ну так что, не навоевался?
- Никак нет - ответил по - уставному - неохота все же хамить ему. Да и вообще. Повыделывался уже, меру‑то надо знать. Глупо, в общем‑то, нарываться специально, если в ответ все как‑то мирно.
- А чего же ты, засранец, под расстрел полез? Жить надоело? Или за князя вашего… который тебе и вовсе чужой? А? Чего молчишь, отвечай!
- Я, вашбродь, князя того в жизни не видал, и вообще мне на наго начхать…
- А чего ж ты, паскуда, тогда бунтовать вздумал?!
- Потому как, вашбродь, ежли я солдат - то мне воевать с врагом положено. А не в плен сдаваться.
- Так чего ж сдался?! - насмешливо спросил капитан
- А потому что… потому что дурак, вашбродь. Так вот и скажу. Надо было тую суку, коменданта нашего, пристрелить, и гори оно все огнем…
Капитан внезапно оглушительно захохотал, потом, отсмеявшись, сказал:
- Вот уж точно, вот это ты, стервец, верно отметил - надо было его пристрелить… А чего ж, все же, под пули стать хотел? Так прям за князя что ли?
- Да мне тот князь до… Этот вон, в углу который - правду говорит - дружили мы с вахмистром Бало. А я ж говорю - не стрельнул я в того гада. И выходит так - я ж и друга своего предал. Ну а я как‑то не привык своих бросать… да и вообще в первый раз я вот так вот. До того в плен сдаваться не приходилось.
Ну - как‑то даже с удивлением глянул на меня капитан - И вот так, значит, за дружбу - под расстрел готов был идти?
- А то - говорю - Готов. И в плен не хотел.
- А чего же ты, поганец, в плен‑то не хотел? Тут не то что у вас там на Севере, и не как у горцев. Мы люди культурные.
Я аж хмыкнул:
- Вот того и есть. Знаю я малость… от дедов, как оно, у культурных. Подыхать в лагере как‑то неохота было. Да и вообще.
Капитан прищурился с интересом, постукивает стеком по каблуку закинутой на колено ноги.
- Значит, говоришь, не хочешь в лагерь?
- Не хочу, понятное дело. А кто ж захочет.
- Ну… вон из ваших‑то много кто
Я непроизвольно скривил такую морду, что офицер усмехнулся:
- Гордый, значит… Не навоевался… Что думаешь, Варс, такой еще, чего хорошего, сбежать удумает, потом ловить его по здешним лесам жандармам…
- Так точно, вашбродь, такой может - ответил из‑за спины сержант - Если уж он под расстрел стал, так сбежит наверняка.
- Вот - вот. Одного только не пойму - чорта ли он так за этого князя воевать лезет?
- ХарАктерный ен, вашбродь. Упертый, аж спасу нет.
- Упертый, говоришь? Ну - ну… Эй, ты! - это он канцелярской крысе, презрительно так - А ну, живо, мне его дело отыщи, почитаем… Уведи!
Наша‑то крыса - шмыг за дверь, только офицер поморщился. А серж, значит, за спиной у меня сопит, и так я понимаю - внимание привлекает. Офицер так вдруг заметил, что непорядок - я еще тут - и на сержанта вопросительно. Тот опять сопит, потом офицер жест такой неопределенный, с видом, что ну а как же еще, и совсем интерес ко мне потерял.
Вывел меня сержант, в дверях тока что не столкнулись - волокут второго - ага, надо же - знакомые лица все - минометчик тот. Его сержант ведет - длинный, морда скучная и обвисшая, а глаза цепкие такие. Сам минометчик тоже хорош - глаз свежеподбит, но лыбится, подмигнул аж. И я ему в ответ - ничо, вместе и пропадать веселее, в компании завсегда лучше, чем одному.
Ну, значит, дальше повел - а опять не обратно, ко входу - а через здание и на другую сторону - и в пристройку, где кухня. Расширили недавно, как подкрепления привели, аккурат накануне как я сюда попал, говорят, пристроили добротную избу. Непорядок, но жрать‑то готовить надо, а полевые кухни в крепости пользовать - и совсем бардак. Вот и поставили избу, глиной оштукатурили от пожара. Я тут разок бывал за все время.
Ввел он меня и легонько так к лавке - я аж растерялся.
- Сидай, вояка - издевается, значит.
Ну да сел, чего выделываться. Сержант в угол, с чем‑то там возиться стал, а с‑за печей ко мне выглядывает старичок в форме. Маленький, сухой такой, хромает. Носом шмыг, щурится по - стариковски, головой покачивает. Но форма ладно сидит.
- Ох, солдатик, на - кось - кашу‑то! С утра ж, поди, не кормлен? - и миску, на стол значит, бряк. А я на него смотрю - вот как он старика нашего напоминает, покойника расстрелянного. Неуловимо., и ить не похож совсем - а похож! Сам‑то присел на край лавки, бочком, искоса наблюдает, как я кашу поглощаю. А я, чего думать долго - взял ложкой, да и ну ее рубать. А чего, всяко лучше пожравши быть? Тем более что и каша с мясом и даже со шкварками. Грех отказываться.
- Ну, касатик? Как тебе каша‑то? - дед, значит, интересуется.
- Нормально - бурчу я ему - Жрать можно.
- А… ах! Ах ты ж! - искренне огорчился дед - Ах ты ж как! Можно! Нормально! Ах ты, Сестра - заступница… Жрать, говорит, можно!
Так мне, скажу я, совестно стало. У деда натурально слеза мелькнула. И обиделся он, как только старики и дети обижаться умеют. И то сказать, чего я зря его обидел - каша‑то отменная, хороша каша. Стыдно мне, в общем, стало, за слова свои. Уж думаю, как бы извиниться, да чтоб больше не обидеть.
Только тут сержант с угла выглянул, на меня зырк, и к деду тому, на ухо ему что‑то шепчет. Дед на меня косяка, и эдак - 'А… вон оно что… А, ну да…'. И погрустнел все равно, но смотрит в сторону. Сержант вышел, остались мы вдвоем - а тут я и дожрал кашу‑то. Ложку облизнул, в миску брякнул, и перед дедом миску - звяк.
- Ох, спасибо, дедушка - говорю, и чуть так с поклоном - Вот уж правду сказать - что время здесь был - ни разу такой вкусной каши не едал! Вот уж каша, так каша, всем здешним кашам - каша, и пишется - Каша! Уж не серчайте, что поначалу обидел - мне положено всяк ругаться и супротив быть. Да только - супротив Вашей каши - ну как тут станешь!
И вот, как по волшебству - дед натурально расцвел. Аж глаза заблестели. Ну, много ли человеку надо для счастья. Приятно все же - мне мелочь, а старику радость.
- А давай, я тебе добавлю! - аж крикнул, азартно так.
- Не, дедушка, уж простите - но каша у Вас такая, что много и съесть тяжко, сытная больно уж. Вы бы мне, если можно, чаю налили, страсть как чаю хочется.