Вначале наверху открылась дверь и раздались возбужденные голоса: женский и мужской. Причем мужской был какой-то странный, с механическим нотками, словно играла шарманка. Потом хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и через секунду мимо меня пробежала заплаканная женщина. Я поднял голову и увидел, что она чертовски красива - яркая, крупная блондинка с кожей цвета молока. Значит, прилетела последним рейсом, и я уже собрался было заикнуться о моей родине, но она, даже не взглянув на меня, храбро открыла дверь, повернула в сторону Почтамтского переулка и скрылась в потоках дождя. Я не пошел следом, хотя чего еще можно было ожидать от человека в моем положении, а обреченно шагнул на Конногвардейский бульвар, чтобы минут через десять разглядеть в потоках воды Медного всадника, большую лужу перед ним, а еще через пять минут толкнуть ногой дверь редакции на Невском, 3. А ведь я просто хотел поговорить о Марсе. Возможно, она даже знала Полину или кого-нибудь из моих прежних сослуживцев. Несмотря на безнадежность ситуации, я все еще грезил о своем доме на Марсе и не представлял себе, что никогда не увижу его.
Передо мной открылась лестница. Справа из-под нее высунулось длинное лицо Арона Самуиловича с темными трагическими глазами и такими же темными кругами под ними. Единственный знакомый мне человек, который сохранил почти белый цвет лица, потому что редко выходил на свежий воздух. Впрочем, это тоже было гражданская позиция - не замечать этот нынешний мир. Он держал книжную лавку, жил прошлым и всегда был не прочь перекинуться парой фраз о погоде, литературе и о политике, чем мы с ним периодически и занимались, попивая в его каморке под лестницей контрабандный кофе. Здесь же, за книжными полками, находилась его кровать.
- Привет, молодой человек!
- Если Рим не пал сегодня… - сказал я, пожимая его руку.
- …то он не падет и завтра… - досказал он за меня.
Это был наш пароль или продолжение вчерашнего разговора (на выбор) - мы жили надеждой, что очевидная катастрофа с Землей затянется еще лет на пятьдесят, а потом нам будет уже все равно.
Ступени давно сгнили. Это был опасный подъем вдоль монументальных балясин. Но я его преодолел, чтобы увидеть иконостас из портретов всех главных за последние сто лет. Впечатляющая картина, к которой однако невозможно было привыкнуть, и каждый раз я вздрагивал, вглядываясь в их суровые лица.
Я опоздал - Лука сидел у Алфена в его аппендиксе, где помещался кожаный диван, два стула, и что-то втолковывал ему с абсолютно деловым видом. С него как с гуся вода. На шее алел свежий синяк. Позже он прекратится в отвратительное фиолетовое пятно. Впрочем, на поведении замглавного это давно не отражалось, а его внешность уже никого не интересовала, потому что Лука был человеком, с которым, даже если бы он и не писал на криминальные темы, все равно случались бы различные происшествия, ибо он, как и все мы, был патологическим неудачником. Правда, в редакции шептались, что Лука владеет техникой бесконтактного боя и даже техникой отсроченной смерти, но это, видно, мало ему помогало.
Я заглянул в нашу комнату - стол Мирона Павличко, который пропал год назад, был пуст. Полиция не могла сказать нам ничего вразумительного, кроме того, что дело продолжается. По-моему, они ничего не копали, а ждали, когда выйдет срок и дело закроют.
Никто не заметил, как я пришел. Никто, кроме главного. Он сразу махнул мне рукой, и я, открыв дверь, сунул морду:
- Здравствуйте, шеф!
- Заходи, заходи, Сператов… - быстро произнес он.
У главного в кабине над портретом президента висел лозунг: 'Не надо подлизываться к власти! Надо обеспечивать себе политический тыл! Кто-то из умников зачеркнул слово 'тыл' и наискось написал - 'зад'. По-моему, Алфен до сих пор делал вид, что ничего не замечает.
В главном чувствовалась старая санкт-петербургская закваска. Его любимая поговорка: 'Давайте попробуем… говорила о мягком характере, но вы ошибетесь, если решите, что ваши умозаключения верны. Дело в том, что главный никогда не ошибался. За тридцать лет сидения в главных он больше полагался на свои инстинкты, чем на здравый смысл. Главное, что здравый смысл и инстинкты в нем совпадали. А это говорило о безупречности суждений и высоко ценилось акционерами газеты. Разумеется, они понимали, в кого надо вкладывать деньги.
- Беги в кассу за командировочными - полетишь в Севастополь, там разбился какой-то диковинный объект. Я договорился с военными. Завтра туда идет 'борт'.
- Шеф, в который раз? А вдруг это действительно правда? - спросил я не без подковырки.
- Нам сообщили - мы отработали, - терпеливо объяснил Алфен.
Никто ни во что не верил: ни в людей в черном, ни в маленьких зеленых человечков. Все знали парадокс Ёми: с одной стороны мы, вроде бы, до сих пор не услышали других цивилизаций, с другой - их не может не быть. А астросы? Очередной скучный миф!
Примерно все так и рассуждали. И я понял, что грядущая командировка это заказ сверху - население должно знать, что творится в провинциях, а у властей должна появиться иллюзия, что они не зря едят свой хлеб, управляя страной в последней стадии развала. Я уже застал конец процесса. Если между городами еще сохранилась какая-то связь, то что делается в промежутках между ними, никто не знал. Вы прилетаете в Озерск на Урале или в Бодайбо Иркутской области, там нет властей, но стоит гарнизон, и ты имеешь дело с генералом, а вокруг на сотни километров пустыня - дороги заросли непроходимыми лесами, реки превратились в океаны воды. Поговаривали, что на Таймыре уже бродят стада слонов, а на Кольском в бассейне Харловки водятся бегемоты. Но информацию никто не мог проверить. Впрочем, откуда им там взяться? Север - есть север. Доска, треска и тоска.
Я закрыл дверь редакторской коморки и отправился искать Леху-фотографа, который должен был мне десятку. Я решил, что теперь-то удержу ее из его командировочных. Но в коридоре перед его владениями меня перехватил юноша в тельняшке - Юра Дронский, контактер астросов, как надеялся я (последнее время на этом многие были помешаны), иначе общение с ним теряло всякий смысл.
- Избавь меня, - попросил я его, - избавь меня от своих историй…
- Н-у-у-у… Викентий Павлович…
- Я умер, - сказал я, делая попытку обойти его слева, но не учел, что он поднаторел в редакционных кознях.
- Типун вам на язык, - чему-то обрадовался он, загораживая мне дорогу и даже пытаясь удержать за рукав футболки.
- Ты к Сашке Губареву подходил? - спросил я терпеливо, рассматривая его унылое и одновременно возбужденное лицо с фанатично блестящими глазами.
Губарев был штатным уфологом и по долгу службы должен был выслушивать бред внештатников. Однако два или три года занятия подобной тематикой сделали из него беспросветного пессимиста. На все его просьбы 'снять с него груз метафизики', главный только отрицательно крутил головой, и я тихо радовался, чтобы в редакции оказался человек, стоящий ниже меня по иерархии, иначе ехать мне сейчас в мокрые леса Карелии, а не лететь в славный Севастополь, где плескалось темное, как вино, море.
- Подходил… - невольно покривившись, ответил Юра.
- А к Тане Малыш? Она в курсе…
- Подходил… - Он тяжело вздохнул.
- Ну тогда все… - развел я руками. - Тема закрыта. - И добавил, глядя на его разочарованное лицо: - Что же ты от меня хочешь?
- Викентий Павлович, только вы можете мне помочь… - завел он старую песню.
Стоило один раз побывать с ним на месте 'посадки' где-нибудь на Лахте и промаяться до рассвета, как вы становились единоверцем и вынуждены были выслушивать доморощенные теории, которые не имели ничего общего с последними открытиями в этой области, ибо какой интерес в том, что уже известно.
- Не могу, - ответил я. - Не могу, понимаешь?
- Викентий Павлович, я вас не подведу.
- Подведешь… - сказал я, - под монастырь…
- Не под монастырь, а в монастырь, - сказал он с тайным торжеством.
- Какой монастырь? - не без интереса спросил я.
- А… - укоризненно протянул он, - вот видите… - и осуждающе покачал головой.
- Ну? - нетерпеливо переспросил я.
- Тихвинский… - с надеждой произнес он.
- Не-не-не… - сразу открестился я. - Тащиться за семь верст. Я улетаю, я улетаю…
- А после? - спросил он в тон, - а после?
- После посмотрим, - согласился я.
- Ну, Викентий Павлович?..
Я попытался обойти его справа. Он снова загородил мне дорогу.
- Ты где служил?
- Как где? - удивился он, очевидно, думая о другом. - На подлодке…
- На какой подлодке?
- На Марсе стажировку проходил…
Я едва не засмеялся. Всем был известно, что там моря по колено, по крайней мере, для подводных лодок. Даже самый большой разлом - 'Морская долина' - едва ли был заполнен на сотую часть. Ходил даже анекдот с бородой: 'Подводная лодка в степях Марса'. Смех смехом, но Юра Дронский был недалек от истины, ибо, как ни странно, первыми марсианами были подводники - люди, привыкшие много месяцев жить в замкнутом сообществе в условиях ограниченного пространства. Возможно, действительно у военных существовали какие-то программы, о которых я ничего не знал.
- Ну ладно, - согласился я, опираясь локтем о подоконник, который угрожающе заскрипел и готов был тут же отвалиться под моим весом - здание было старое и трухлявое, как и все в этом городе. - Тогда должен знать устав. Если я сказал после, значит, после.
- Хорошо, - обрадовался он. - Через неделю я вас найду. И мы с вами поедем…
- Поедем… - сказал я, - если доживем…
- Типун вам на язык, - поплевал он через левое плечо.