Но уверенности в голосе не было. Должно быть, человек был или беспросветным пессимистом, или тайным идеалистом, а может быть, просто агентом астросов, как теперь любили шутить. Астросы же, на мой взгляд, были плодом дурного воображения желтой прессы. Я к ней не имел никакого отношения. У нас была солидная, респектабельная газета для среднего класса. Насколько она могла быть солидной и респектабельной в условиях нестабильности нынешней Земли.
- Дим, кому это нужно?! Здесь даже правильно убивать перестали!
- Прекрасное поле деятельности… - однако заметил собеседник. - Займешься серийными убийцами. Они, надеюсь, не перевелись?
- Не перевелись! Единственное, чего в избытке! - воскликнул счастливый обладатель 'жигулей' пятисотой модели.
Мне стало интересно, и я обернулся. Беседовали двое. Пили водку и закусывали малосольным ананасом. Одного я узнал. Это был комиссар Пионов по кличке Бык, с которым я имел честь познакомиться, когда меня этапировали на Землю. Тогда он зачитал мне постановление о досрочно-условном освобождении и самолично снял наручники. А еще я у них в отделении отмечался раз в месяц. За два года он постарел и стал грузнее: огромное лицо приобрело нездоровую рыхлость, живот еще больше оттягивал рубашку, воротник которой по-прежнему был усыпан перхотью, а в неухоженной медной бороде появились седые пряди. Такими действительно становятся неудачники и разведенные мужчины. С тех пор он стал, видно, большим любителем местного сагового пива. Глядя на его телеса, можно было вспомнить старинный анекдот: 'Мальчик, а мальчик… погляди, сандалии на мне? Шрам поперек головы - от одного уха до другого - придавал ему зверский вид. Кто-то из поклонников отомстил ему, хватанув цепью, но он выжил и два года присылал мне отказы в просьбе о сокращении срока депортации, а теперь его собирались турнуть под зад, и я подумал, что надо бы снова подать прошение о пересмотре дела. Второго я не знал, но подумал, что это, должно быть, Акиндин - преемник Пионова, о котором не без злорадства писали, что он не раскрыл ни одного преступления, а 'завалил все остальные', поэтому я рассмотрел его внимательнее. Мне рассказывал о нем мой нынешний напарник - Леха-фотограф. Акиндин был моложе своего шефа, но, как и все мы, загорелый, со следами неряшливости на лице из-за климата: вихрастый, синеватый от щетины, на верхней губе, в ямочке - словно 'мышь' под носом - мазок торчащих волос, в контрабандной майке с надписью 'Марсошорт', однако на руке блестели элегантные часы 'Брайтлинг', которые на Земле уже не выпускали (довольствовались пластмассовой штамповкой), дужку солнцезащитных очков он сунул в рот, и они свисали у него, как слюна у боксера. Больше всего меня удивили очки. Зачем они там, где девять месяцев в году идет дождь? Потом я догадался. Да он с Марса и только начал приобретать шоколадный загар, но поры на носу у него от влажного климата уже стала походить на кожуру апельсина, а лицо и лоб блестели от сальных выделений. Так что очки, скорее всего, были ностальгией по тепленькому местечку на Марсе, откуда его перевели в провинцию, вот он и таскал их сдуру, засунув в рот, чтобы напоминать себе и окружающим, кто он такой. А может, он тоже проштрафился? - цинично предположил я.
В этот момент Пионов круто повернулся. Для этого ему пришлось вслед за головой переместить и туловище с животом.
- Иди-ка сюда! - поманил он кого-то пальцем, похожим на сосиску.
Я проследил за его взглядом и увидел Луку, который явно прятался за изгибом стойки бара.
Луку я знал давно. Он походил на артиста из старых фильмов, кажется, на Борислава Брондукова и был самым дискомфортным человеком в редакции. К алкоголю он испытывал непреодолимое отвращение. Его амплуа - без надобности ни с кем не ссориться - предопределило ему место замглавного. Однако в редакции не было более изворотливого и въедливого журналиста, когда дело касалось работы. Его можно было назвать ягд-терьером журналистского дела - если ухватит, то не отпустит, пока не отхватит кусок.
- Я? - с трепетом спросил Лука, и лицо его приняло еще более унылое выражение, словно от касторки. Он даже оглянулся по сторонам, будто рядом сидел еще кто-то.
- Ты, ты! - нетерпеливо произнес Пионов. - Червь бумажный!..
- Ни-ни… это не я… - заверил его Лука.
К тому же он был столь патологически бесчестен, что с ним было неинтересно общаться. Собственно, он был скучным человеком, а преображался только в деле. У него был особый нюх на нечистоты города. И он им виртуозно пользовался. Порой настолько виртуозно, что пачкал в них свои густые усы, что привносило в редакцию некоторый криминальный запашок. Впрочем, до последнего времени его похождения нас совершенно не касались.
- Не зли меня! - прошипел Пионов таким тоном, что подвешенные над головой бармена бокалы издали мелодичный звон.
Лука подошел, сжимая в руках смешную марсианскую шапочку под названием 'карапуза', которая делала его похожим на унылого сверчка и которая в редакции часто становилась предметом беззлобных шуток, потому что ее вечно прятали, чтобы насладиться его беспомощным гневом. Одет он был, как и большинство посетителей кафе, в майку, джинсы и сандалии на босую ногу. Но все что было на нем, носило отпечаток неряшливости. Даже зонт у Луки горбатился от торчащих во все стороны спиц.
- Вы ко мне, господин… м-м-м… простите…
Верхняя губа у него была выпачкана в молочном коктейле, который он очень любил, а на усах висели крошки пирожного.
- Брось… - сказал басом Пионов. - Какой я тебе господин?!
- Я все понял. Я больше не буду…
- Чего ты понял? - удивился Пионов. - Ничего ты не понял. Кто тебе принес информацию о 'риферах'?
Три недели назад где-то в районе Макаковки полиция обнаружила партию контрабандных сигарет, пропитанных слабым синтетическим наркотиком. Делом заинтересовались в Смольном. Но сделано это было с подачи Луки, вернее, после его статьи, в которой он намекнул на связь полиции с экипажами кораблей, возившими контрабанду. Разумеется, дело замяли. Однако Лука не успокоился. Он принялся разгребать навозную кучу под названием 'коррупция в эшелонах власти'. Наверное, он испытывал садистские чувства. Правда, в самом же Смольном ему вежливо дали понять, что он пользуется ненадежными источниками информации, и он утвердился в своем стремлении уличить власть еще сильнее. Теперь за него принялась полиция.
- Не помню… - почти твердо вымолвил Лука и вытер губы.
Несмотря на скверный нрав, в нем иногда просыпалось репортерское упрямство.
- Ладно… - Пионов, кряхтя, поднялся. Он был на две головы выше самого высокого человека в городе. Его огромный живот едва помещался в проходе между столиками. - Поговорим в другом месте.
И я понял, что сегодня Пионов настроен решительно и что Луке не поздоровится.
Опрокидывая стулья, они потащили его в кухню. А я решил узнать, появится ли сегодня замглавного на работе? Через стеклянную дверь я увидел, как Пионов прижал Луку к стене. Он мог раздавить его одним движением живота. У бедняги ноги оторвались от земли - толстяк был чудовищно силен.
- Ты скажешь мне или нет! - А самого Пионова, казалось, хватит удар. Он разъярился, как бык на красную тряпку, а его шрам на голове налился багровым цветом…
- Отпусти его, дорогуша, - вдруг произнес Акиндин, - он ничего не может сказать. Ты его задушишь.
- Вначале он мне все расскажет… - Пионов тряхнул Луку и разжал руки. Лука упал к его ногам. - Ну!.. - Пионов нагнулся, замахнувшись, при этом живот у него, похожий на лошадиный бурдюк, отвис до самого пола. Но Лука даже не зажмурился.
- Да он мертв… - удивился Акиндин и, беспокойно оглянувшись, заметил меня.
В этот момент Лука закашлялся, ноги его с потрескавшимися пятками задергались, и я предпочел ретироваться. Мне вовсе не улыбалось стать свидетелем полицейских шалостей. Я уже видел заголовки в газетах типа: 'Никчемный журналистишка пал от рук грабителей' или что-либо подобное, что обычно пишут, когда полиция заметает следы. Прощай моя яичница с жареными сосисками.
Я бежал по пустынным вспучившимся тротуарам. Мокрые цветы кивали в след. Не знаю, каким был город раньше, но брошенные торговые курятники в готическом стиле и ржавые ларьки портили простор разбегающихся бульваров. Какая-то рыжая трава проросла между вздыбившимися плитами. Лопухи торчали изо всех изгородей. На Поцелуевом мосту под зонтиком целовались влюбленные. В кронах кедров перепархивали невзрачные совиные попугаи. Опять начался дождь - бесконечный, теплый, как слезы. Войлочное небо цеплялось за крыши. Плоды инжира лопались под ногами, которые вмиг стали мокрыми. В таком климате, если не следить за собой, ногти на ногах выпадают через пару недель. Говорят, что динозавры умирали в холодном, мрачном мире. Теперь у них были все шансы возродиться вновь, а человечеству кануть вне бытье. Капли дождя забарабанили по зонту, как по жестяному барабану. В следующее мгновение дождь перешел в ту стадию, когда кажется, что вам на голову одномоментно выливают с десяток ведер воды. И я решил спрятаться в гулкой парадной старого, облупившегося дома в Конногвардейском переулке.