- Послушай, - лениво сказал белокурый офицер, - ну что ты дурака валяешь? Тебе еще и четырнадцати нет. Отбарабань, что спрашивают, и поедешь в школу. Или ты боишься, что тебя расстреляют? Мальчишки твоего возраста вообще не имеют права умствовать в боевых действиях на любой стороне.
- А хобайны? - Богдан снова хлюпнул.
Офицер засмеялся:
- Дети-хобайны?!Это же сказка времен восстания!
Богдан зажмурился. И вспомнил Славко, который, сгорая на костре, пел боевую песнь Рысей.
Он открыл глаза, и без страха взглянул на офицеров:
- Переветчики вы, перескоки, - презрительно сказал он. - А у нас коли беда у ворот - каждый мужчина клинок берет. Вот и весь вам сказ на ваш спрос.
- Значит, ты - взрослый мужчина и воин? - подался вперед лисолицый. - Ну что же - тогда тебе не на что будет жаловаться…
- … Ты не похож на горца.
- Я горожанин, - коротко ответил Олег, гладя поверх голов допрашивавших.
- Откуда?
- Из Харианы, - вспомнил Олег одну из надписей на дедовом приёмнике. А вспомнив - испытал стремительный, похожий на падение в пропасть, ужас от того, как быстро и страшно для него все закончилось.
- Имя?
- Олег М… икичев.
- Возраст?
- Мне пятнадцать.
- Господи, - покачал головой сухощавый офицер.
- Меня интересует, - заставил себя Олег держать тон, не скатываясь на скулеж, - что случилось с моим младшим товарищем. С Богданом.
- У него свадьба, - ответил офицер, ведший допрос. Седой уставился в стол. - Он сейчас гуляет. Хочешь посмотреть?
- Если с ним… - начал Олег, но офицер крикнул:
- Советую отвечать на вопросы, а не ставить условия? Наши хангары - дикари похуже ваших друзей, они еще не все отказались от человеческого мяса! Кроме того, они часто путают пол своих пленных!
- Перестаньте, - досадливо оборвал седой.
- Где, Богдан?! - Олег не слышал угроз.
Когда в палатку волоком втащили окровавленного, с бессильно мотавшейся головой горца, Олег смотрел на него одну секунду. Ровно. Потом, молча и молниеносно развернувшись, достал допрашивавшего его офицера панчем с правой в челюсть.
* * *
Низкие серые тучи, тянувшиеся под ударами холодного ветра с севера на юго-запад, к Ан-Марья, распарывали толстые, грязные брюха о верхушки столетних сосен, рвались на длинные лоскуты, проливавшие ледяной дождь. Земля, казалось, кипит - жидкое месиво, в которое она превратилась, вспузыривалось под ударами жестких ливневых струй. Дождь хлестал почти сутки… а до этого почти сутки лепил мокрый снег, и все кругом промокло, раскисло и подернулось мутной вуалью из дождевой пелены.
Лагерь у южных отрогов Дружинных Шлемов был тих. Хангары, сидя в палатках, покуривали дурь из маленьких трубочек да тянули заунывные песни под аккомпанемент похожих на балалайки кумр. Славяне просто отсыпались
Полевые орудия, уныло поднявшие зачехленные хоботы стволов к небу, сгрудились в углу лагеря. Часовой в черном от воды плаще медленно месил остроносыми сапогами грязь. Его похожее на глиняную маску лицо под капюшоном было исполнено сонного равнодушия. На плоском штыке, задранном в небо, поблескивали капли.
Около колес крайнего орудия, ушедших в грязь до ступиц, застыли в чудовищно неудобных позах раздетые догола мальчишки. Они полусидели на корточках - полустояли на коленях. И, если всмотреться, становилось ясно, что поменять положение им мешают тонкие стальные тросы. Встать в рост не давал один, пропущенный в колесо и стягивавший за спинами руки пленных. А сесть или хотя бы встать на колени препятствовал другой - петлями охватывая шеи, он проходил над стволом. Садистский интерес заключался в том, кто раньше ослабеет и, упав, удавит товарища. В полной мере наслаждаться происходящим мешала погодя.
Дождь стекал по телам мальчишек, пего-синим от кровоподтеков и грязи. Но они даже и не дрожали больше, замерзшие до такой степени, когда ни холод, ни ветер уже не воспринимаются.
Богдан был почти без сознания. Приоткрытые посиневшие губы чудовищно распухли. Распухшими были и ступни мальчишки - грязь вокруг них мешалась с кровью, выступившей из-под ногтей - его били по ногам шомполами. Олег, сохранивший больше сил, нет-нет, да и вытягивался, как мог, вверх, давая Богдану на минуту-полторы встать на колени полностью. Потом трос тянулся - и Богдан совершенно безропотно приподнимался, двигаясь, как во сне
Богдан мотнул головой - даже не мотнул, перекатил ее сплеча на плечо, со свистом втягивая воздух.
- Эй, - позвал Олег, чуть повернув голову. Богдан не отозвался, Олег повторил: - Эй!
- А-а-а?.. - послышался вздох.
- Ты главное глаза не закрывай, слышишь? - обеспокоенно приказал Олег. - Ну, слышишь?! И не молчи ты, говори со мной, усек?! Говори!
Говорить Богдану не хотелось. Ему хотелось спать, потому что во сне не было тупой боли в ногах. Умом мальчишка понимал, что это желание и есть смерть, но тело почти не повиновалось. Во сне было тепло и тихо…
- Не смей спать, Богдан! - тормошил его Олег. - Шесть умножить на двадцать пять - сколько?!
- Не вяжись… - осветил Богдан. - Я малое время посплю, мне надо… а ты вяжешься, чтоб тебя…
- Так, ругайся на меня! Ну, еще!
Но Богдан еще что-то пробормотал и умолк. Олег звал, дергал трос, ругался, но Богдан больше не отзывался, и Олег понял - все. Петля начала давить шею - Богдан все дальше и дальше уходил "за край", как здесь говорили, а с ним уходил и он, Олег.
Олег взглянул в тоскливое серое небо и закрыл глаза…
…Часовой подошел к пушке, возле которой были привязаны мальчишки. Глаза обоих были закрыты, они еще дышали, но уже совсем слабо. Спустив штаны, хангар помочился в лицо младшему. Потом присел и погладил его по бедру - оно было холодное и мокрое, как у забытого на дожде трупа, но часовой все равно ощутил сильное желание…
…Каменная россыпь на склоне холма была так же мокра, как и все вокруг. И пришлось бы очень долго вглядываться, чтобы понять - многие из валунов вовсе не валуны, а лежащие совершенно неподвижно люди в плащах.
- Часовой около них один, - сказал Йерикка.
Гоймир чуть наклонил голову: с бровей и ресниц упали чистые капли:
- Дождь на руку лег. Надо живой ногой ребят вызволить. Одно жаль - отпускать нечисть!
- Ввосьмером всех не перережем, - Йерикка слизнул капли с губ. - Но ночью мы сюда вернемся…
…Часовой вгляделся. На какой-то миг ему показалась глупость - что КАМНИ НА СКЛОНЕ ДВИЖУТСЯ. Нет, конечно, даже в этой земле такого не бывает. Дождь и сбегающие с холмов ручейки смутили его.
Он дошел до конца, своей тропинки, повернулся и снова вспомнил о мальчиках возле орудия. Их скорченные фигуры синевато-белыми тенями выделялись возле. колес. Младший почти лежал в грязи. Старший, мучительно подавшись вверх, застыл, дождь барабанил по груди и запрокинутому лицу. Мельком подумав об их мясе, часовой решил все-таки попользоваться младшим, даже если тот издох.
Он уже почти дошел до пленных, когда что-то заставило его обернуться. Он вдруг почувствовал… нет, не страх. Внезапное и острое, как нож, понимание того, что уже мертв. Медленно - очень медленно и очень покорно - часовой обернулся.
Он прошел мимо своей смерти. Славянин с грязным лицом встал прямо из лужи. Сверкнули зубы - он улыбался. Страшное изогнутое лезвие ножа покрывала та же грязь.
- Молчи, - сказал Гоймир по-хангарски. И хангар вспомнил рассказы своего дряхлого прадеда, над которыми он смеялся. О давних временах, когда не было Хозяев. И о жутких славянах-саклавах, духах-буссеу, которые приходят в ночи… приходят в ночи…
- Пощади, - часовой упал на колени в грязь. Сильная рука откинула ему голову. Хангар увидел оскаленные зубы, серые глаза, пряди рыжих волос, прилипшие ко лбу.
Огненная, узкая боль пересекла горло наискосок, лишив возможности вдохнуть… и жить.
Йерикка, держа наготове камас, побежал к орудию. Когда Гоймир и еще двое ребят подоспели, Йерикка, ругаясь на двух языках, раскручивал узлы троса.
Казнь, которой подверглись попавшие в плен, поразила горцев, не отличавшихся сентиментальным добродушием. Богдан совсем застыл, дыхание его было редким и неглубоким. Олег тихо хрипел, из углов рта текла пена, которую тут же смывал дождь.
Ревок оттолкнул Иерикку, в его руке оказались ножницы из штыка и ножен от него. Двумя точными движениями Ревок перекусил трос. Гоймир перекинул через плечо Богдана. Йерикка, раня пальцы, расширил петлю на шее Олега, тот со свистом втянул воздух и надсадно закашлялся, но в себя не пришел.
Рослый и сильный, Йерикка легко поднял друга и накинул на него свой плащ, а потом уверенной охотничьей побежкой горцы покинули вражеский лагерь - так же тихо и незаметно, как и появились в нем.