– Из-за них, проклятых. Недаром их называли могильниками или могилками. Поначалу вроде в шутку, так повелось, а ведь по их вине наступил Большой Пиндец. Стали коробочки могилками, как напророчили сами дурные люди древних времён.
– С Лихославлем-то что? – обронил Жёлудь, и Михана передёрнуло, как похоже на отца получилось, будто рядом с ними старый лучник заговорил.
– С Лихославлем вот что. После гибели мира вышла от Москвы первейшая из эффективных манагеров Даздраперма Бандурина, муж которой был мэр лужков каких-то.
– Мэр? – переспросил Жёлудь.
– Должно быть, от сокращения слова "манагер", – догадался Михан. – Эм-эр, вот тебе и "мэр". Понял, дурак?
– Манагер, значит, – пробормотал лесной парень и замолк, будто вспомнил что тягостное.
– Ну, муж лужайками занимался, а Бандурина? – нетерпеливо поторопил барда Михан.
– Даздраперма Бандурина была властительницей Москвы. Я же говорю, первостатейная из самых прошаренных московских манагеров. Она вышла из-за Мкада и двинулась на северо-запад, туда, где эльфы только начинали возрождать цивилизацию на своих дачных участках. И не было бы сейчас Великого Новгорода и заповедной страны вокруг Затонувшего Города, коли славные мужи не остановили бы беспримерную мразь. Угрёбище набрало сил в поражённой радиацией Твери, покинуло укрывище и потащилось навстречу своему позорищу. И был день холодный, и дул ветер северный, и принесла Бандурина зла немерено, однако не устояла пред достойными мужами, ибо в тот час мудрые вели непобедимых. И упокоилось чудовище в особом склепе, специально для неё выстроенном по эксклюзивному проекту. Умертвить прошаренного манагера, в силу его неодолимой эффективности, не смогли даже лучшие из лучших людей того времени, а эльфов с их техническим знанием поблизости не случилось. Даздраперму Бандурину заточили вместе с присущими ей самодовольством, тягостью и целесообразием. Так она и лежит, ни жива ни мертва, на окраине Лихославля, оставленная на вечность в своём узилище. Вот оно!
* * *
Когда на постоялый двор заглянул ражий ратник в коричневом бушлате с воротником медвежьего меха, удача улыбнулась отряду: Щавель вышел до ветру и застал чужака беседующим с хозяином.
– Кто таков? – Щавель терпеливо дождался, когда незнакомец сядет на коня и отъедет. Длинный топорик на поясе и два дрота в седельной кобуре свидетельствовали, что ратник при исполнении.
– На постой просился. К Ивану его направил, поддержу коллеге бизнес, – улыбнулся хозяин.
– Отчего же у себя не приютил?
– Так места закончились. Он не один, там десятка приехала, а этот чисто поинтересоваться завернул.
– Чей он? – Известие об оружных ратниках диковинного вида, разъезжающих по соседству, заставило насторожиться.
– С Селигера, – выдал хозяин. – Редкие гости у нас.
Щавель поспешил в трапезную, где вовсю гудели, знаками подманил Карпа, Сверчка и Лузгу.
– Не спать, – приказал он и посмотрел на старшего ратников. – Выставь фишку. Здесь шарится десятка бойцов с Селигера, возможно, не одна. Доложить расход личного состава.
– Мои на месте, – пробасил караванщик.
– Шестерых в город отпустил, от Фёдора тройку и своих, не более трети, согласно Уставу, – отрапортовал Сверчок.
– А твои куда-то с бардом слиняли, хрен знает куда, – криво усмехнулся Лузга.
"Совсем расслабились, – подумал Щавель. – Чувствуем себя как дома, забывая, что в гостях. Теперь жди беды".
– Добро, – словно льдину в колодец кинул он и обратился к Карпу: – Пошли человека коней проверить. Да пусть задним ходом выйдет, не через главный. Осмотрится на месте и сразу назад, если что.
– Чуешь нехорошее? – спросил Карп.
– Есть маленько.
Сверчок уже был возле стола ратников. Шепнул двоим из своей десятки, дружинники скрылись за дверью. Разговоры в трапезной стали утихать.
Сопровождаемый Лузгой с коптилкою Щавель поднялся в свою комнату, взял с постели налуч, распустил шнурок, вытащил лук, нацепил тетиву.
– С Селигера… Мутное дело. – Лузга приоткрыл окно, по-волчьи цепко окинул взором тёмную улицу, прислушался, но ничего не увидел и не услышал. – Ну, чего кумекаешь?
– То, что у нас бардак. Треть людей чёрт знает где. – Щавель запихнул в чехол лук, завязывать не стал, закинул на плечо колчан. – Оружие проверь.
– В порядке, – огрызнулся Лузга, но тут же достал из котомки обрез, переломил, одобрительно кивнул и вернул в исходное.
Щавель на короткое время высунулся в окно. Полная луна просвечивала в прореху облаков, но звёзд не виднелось. На конюшне перестукивали копытами сонные лошади, доносило оттуда навозом, с сеновала пёрло сладковатой соломенной прелью, а из курятника тянуло кисловатым гуано, сморкался ратник на фишке, от стены пахло гнилью. "Высоко, не залезут, цепляться не за что, – отметил Щавель и закрыл рамы. – Может, я зря паникую? Или не зря? Что-то много из Озёрного Края стали тут шариться, Едропумед с Селигера, бойцы с Селигера. Или совпадение?"
Движимый наитием, старый лучник вытянул из-под кровати сидор, на ощупь извлёк мешочек с Хранителем, сунул за пазуху. Пнул сидор взад и решительно направился прочь, Лузга едва поспевал за ним.
"Жёлудь-то чего потащился на ночь глядя? – тревожно билось отцовское сердце. – Куда сманил парней проклятый комедиант?"
* * *
– Держитесь меня. – Филипп запалил свечу дорогой басурманской зажигалкой и, крадучись, словно мышь, спустился по осклизлым ступеням в гробницу.
Узилище союзницы прадо располагалось в священной рощице вековых берёз и осталось бы при других условиях незамеченным, если бы настырный гид не привёл к самому порогу. Приземистый склеп из дикого камня давно порос мхом, но крашеная кованая оградка, которой он был обнесён, указывала, что объект находится под охраной государства.
– Дело верное, ребята, – страстно уверял Филипп, – сработаем быстро, никто не заметит. Зайдём, выйдем, закроем, будто всё так и было. Погребли Бандурину с её аксессуарами, однако столь в ней оказалось эффективности, что показываются эти сокровища только раз в году. Эта ночь – сегодня. Никому ещё не удавалось их взять, потому что редки на свете сведущие люди и страшно далеки они от народа. Я сам прознал секрет сравнительно недавно от одного дряхлого деда из Померани. Сам он уже на ладан дышит, слишком стар для похода за сокровищами. Я пил и пел, как заведённый, и так уважил почтенного балладами, что он расчувствовался и поведал мне тайну.
– Нас-то зачем позвал? – резонно вопросил Михан.
– Одному не справиться, надо плиты тяжёлые ворочать, – признался Филипп. – И с вами проще, чем с ратниками. Вы парни молодые, службой в дружине не испорченные, так что найденное не отберёте. Поделим между собой поровну. Если вы бахвалиться не начнёте, никто и не прознает. Вещей у Даздрапермы Бандуриной немного, лишь то, что она несла. Трое спокойно спрячут на себе. Ну, вперёд, на дело?
От речей таких, сказанных подле укрывища, парни пришли в смущение. Неловко было отказываться, вроде как получалось, что обманули доверие.
– Была не была! – отважился охочий до приключений Михан, у которого ростовщические закрома разожгли молодецкую алчность до всего и вся. – Идёшь, мой кислый друг?
– Иду. – Жёлудь хотел только одного, чтобы Михан отгнил с расспросами о походе на больничку. Молодой лучник страсть как боялся проболтаться о спрятанном там золоте.
Железная дверь была заперта на висячий замок, но Филипп, повозившись, отпер его. Парни сошли в гробницу, принюхиваясь к сырости изъеденного мхом камня и, к своему удивлению, не обнаруживая намёка на могильный тлен. Лестница была короткой. Пол располагался примерно на половине роста ниже уровня земли, само же помещение оказалось размером как поставленные бок о бок четыре телеги. В центре стояла низенькая каменная домовина – аккурат, чтобы поместить в неё невысокого толстого человека.
– Цела-целёхонька, – бард озарил мятущимся светом гробницу, изучил и остался доволен. – Пора начинать.
Крышка гранитного саркофага была закреплена по углам глубоко ввинченными бронзовыми болтами. Шляпка одного осталась залита сургучом, но с остальных чьи-то шаловливые рученьки успели сбить пломбы. По лужицам сургуча заметно было, что сбивали и подновляли пломбы не единожды. Бард выудил из-за пазухи отвёртку и начал орудовать, пыхтя от натуги, – за долгие годы резьба прикипела. Время шло, прилепленная к крышке свеча таяла.
– Есть! – Филипп выкрутил винт с палец толщиной и длиною в локоть. – Давай-ка ты.
Михан поплевал на ладони и азартно приступил к работе. Бард выудил из кармана пяток слипшихся огарков, где-то по случаю скоммуниженных, пересадил на них огонёк догоревшей свечи, прилепил к саркофагу.
– Со всей заботой о трудящихся, – голос его в тесной гробнице звучал глухо. – Даёшь встречный план, предусматривающий высокие показатели и более короткие сроки выполнения!
– Пятилетку за три года согласно соцобязательствам, в рот те ноги! – прокряхтел Михан.
– Ого, – после паузы кивнул деятель искусства. – Это где ты так научился?
– У эльфов наслушался. Я из Тихвина, – ответил молодец и положил тяжёлый болт на усыпальницу Бандуриной.
– Ах да, забыл, совсем от пьянок мозги сгнили, – привычной скороговоркой отболтался бард.
Последний винт достался Жёлудю. Он сбил четвёртую печать с узилища самого прошаренного манагера Москвы и легко справился с задачей.
* * *
Атаку едва не проспали. Дремавший за столом трапезной Щавель вскинул голову и ясным голосом сказал:
– Лузга, посмотри, кто там шастает.