Щавель выбрал в углу половицу погнилее, воины отодрали её, выкопали ножами яму. Лузга переложил в неё из котомки увесистые мешочки с деньгами. Закопали, накрыли обратно сырой доской.
– Пошли за хворостом, – постановил командир, обозрев дело рук своих. – Надо этот гадюшник сжечь, чтобы духу от него не осталось. Заодно золото надёжно спрячем, тут никто рыться не осмелится.
– Ты, как раньше, все задачи скопом решаешь, – заметил Лузга, когда Жёлудь поспешил за хворостом на свежий воздух. – Если ты такой многозадачный, может, и Пентиуму молишься?
– Нет, – отрезал Щавель.
– А прежде молился?
– Нет.
– А будешь?
– Если Родина прикажет.
– Уважаю, – только и нашёлся что ответить Лузга.
Глава четырнадцатая,
в которой подлый бард Филипп даёт Лихославлю возможность оправдать название
До Лихославля шли по насыпи, в объезд испоганенного Торжка. Пятьдесят пять вёрст одолели за день – отдохнувшие кони бодро тянули телеги. На ночёвку остановились в Калашниково, деревне, живущей с путников. Жиреющей, когда сани катят по зимнику, и скудеющей в тёплую пору непроходимых дорог и судоходных рек.
Неказистый трактир "Треснувшая подкова" вместил под низкие своды поредевший караван. Тридцать три богатыря расселись за отдельные столы. Витязи своими десятками, Карп – с шестёркой обозников, а ватага, к которой изворотливо примкнул бард, отдельно. Только Михан замешкался. Дружинники к себе не приглашали, как, впрочем, и барда, так что парень потянулся за Филиппом, окончательно запутавшись в выборе своих. Поколебавшись, подсел к Жёлудю. Молодой лучник ещё со вчерашнего был непривычно замкнут, будто его коснулась тень, намертво впечатавшаяся в лик отца. Что-то произошло накануне, Михан видел, как Жёлудь тайком отмывал в сарае наконечники стрел. Однако Михану и самому было что скрывать. Он только радовался, что Щавель не прознал о драке в "Исламской сельди". Это обнадёживало: в отряде доносчиков не нашлось.
– Давай колись, – шепнул Михан. – Где был, что делал? Опять кого-то порешил?
Жёлудь покосился испытующе и промолчал. Глаза у него были как у коня, задумчивые, полные затаённых чувств.
– Что за злодейство совместно с Лузгой учинили? – нападал Михан, опасаясь, как бы с него самого не стребовали ответа за вчерашний прожитый день. – Что молчишь, дурило?
– Где уж нам, дуракам, в будний день чай пить, – невпопад ответил Жёлудь, впрочем, так язвительно, что Михан заткнулся. С малолетства знал, что при таком настрое парень ничего не скажет.
Михан состроил равнодушную рожу и склонился к сидящим напротив барду с лепилой. Филипп, которому сия тема оказалась близка и как никому знакома, утверждал, что с похмелья борода и ногти растут лучше, поэтому девкам весьма полезен алкоголь смолоду.
– У крестьян степных краёв, что по Волге, также ногти неимоверно длинные и крепкие. Прямо как у медведя. Происходит то от рытья в земле, богатой известковыми солями, – увлечённо объяснял Альберт Калужский. – Обычные ножницы те когти не берут, приходится кусачками стричь, а то и вовсе о точильный камень спиливать. Такова в тех краях крепость солей земных!
– У мертвецов волосы и ногти тоже растут быстрее, чем у живых, – поделился наблюдениями паскудный бард. – Бывалоча, выкопаешь из могилы сорокадневного мертвеца да поразишься, как вымахали космы да когти, а морда стала сытая, наетая, налитая свежей кровью.
– И чего далее?
– Договоришься с ним как-нибудь.
– Ты ведаешь повадки мёртвых?
– У них такие же заботы, как у живых, – скука, неустроенность, стремление к лучшему. Бывает тяжко мертвецу среди людей не выглядеть лохом и позитивным притворяться, но надо, надо в тред вливаться, скрывая для карьеры стук костей. – Бард профессионально извлёк из памяти подходящую цитату допиндецового менестреля.
Михан придвинулся поближе – интересно было послушать о приключениях мертвеца. Чуткий к вниманию аудитории Филипп расчехлил гусли. Дабы показать командиру, что не зря едет в обозе, бард под завершение обеда, когда достойные мужи насытились и благодарят хозяина громкой отрыжкой, переходя к пользительному для нутряного сала чаю, исполнил песнь о трансильванском упыре Драфе Гракуле, известном в лондонском свете под именем Брэма Стокера.
Поучительная история о судьбе молодого манагера по недвижимости ажно выбила вздох умиления у скупого на чувства Карпа, а Филипп бодро закончил балладу:
Мертвец-молодец
Всех героев съел, подлец!
– Печально, а главное, эффективно, – заметил Щавель и обратился к сыну: – Понимаешь теперь, почему заразу надо в зародыше уничтожать?
– Да, батя, – поделился выстраданными за ночь соображениями парень. – Чтобы в Лондон не попала. А то укоренится там, расцветёт и будет вонять своим ядом.
– Правильно мыслишь, сынок! – похвалил командир, обвёл глазами трактир, молвил так, что все услышали: – Ужин окончен! Через час отбой.
С утра небо затянуло плесенью, заморосило. Во второй половине дня пошёл дождь.
– Знакомая картина, – Карп покачивался на спине тяжеловоза, недовольно кривя губы. – По обычаю, привечает своих гостей Лихославль.
– Такова его доля, – ответствовал Щавель. – Город несёт бремя не в наказание, а во благо всех остальных. В том его заслуга и доблесть.
Жёлудь ехал позади отца, прислушиваясь к разговору старших. Странным ему казалось, что доблесть может проявляться так безотрадно. Лихославль будто затронуло помрачнение БП, превратив ближние подступы в унылый край. Лес истощился, захирел, иссяк. Деревья словно сговорились брать пример с плакучей ивы и торчали вдоль дороги, понуро свесив ветви.
В городе царила всеобщая тишь. По мостовой уныло катили телеги, подскакивая и гремя по булыганам железными ободьями, но звуки сразу гасли, не нарушая покой. Город был мал. Если в нём шёл дождь, то шёл везде. С тракта свернули налево и, ведомые многознающим Карпом, нашли приют в постоялом дворе на углу улицы Пушкинской и Лихославльского переулка.
Выждав, когда Щавель окажется поодаль от сторонних ушей, Карп как бы невзначай приблизился и молвил:
– Хорошо сегодня прошли, ускоренным маршем, да по грязи. Лошади устали. Надо бы на днёвку здесь встать. – Знатный работорговец старался не гневить командира и даже советы давал с оглядкой. После стычки на привале Карп начал побаиваться Щавеля, а расправа над ростовщиком убедила окончательно, что соратник светлейшего князя ни перед кем не отступит и сам нагнёт кого угодно.
– Нам спешить некуда, пока Литвин не вернётся. – Старый лучник оценил деликатность караванщика. – Приводи лошадей в порядок. Пары дней тебе хватит?
– Более чем, – надменно ответил Карп, чтобы сохранить лицо, и отвалил с важным видом к телегам, где стал распоряжаться так, будто одолжение делал.
Ратники с воодушевлением восприняли известие – в мошне водились денежки из закромов злокозненного ростовщика. Особенно обрадовался почему-то Филипп. Бард расцвёл и, подхватив парней, увлёк их на прогулку по сумрачному Лихославлю, обещав показать удивительные закулисы выдающегося города. Михан немедленно загорелся. Молодец хоть и устал, но за время похода сделался охоч до приключений, кроме того, желал расшевелить закисшего Жёлудя и по возможности разговорить. Лесной парень легко согласился и побрёл за компашкой, не сказав ни отцу, ни Лузге о своей отлучке.
Бард повёл парней по снулым улочкам, смиренно взирающим на прохожих застеклёнными оконцами, в которых начинали теплиться огоньки лучин и свечек. Смеркалось. По небу, как улитки, ползли тучи, тучные, угрюмые, готовые в любую минуту пролиться на головы проходимцев. Плакучие берёзки во дворах провожали троицу шелестом "Пшшли-нххх, пшшли-нххх", движением ветвей овевая чужаков холодным ветром, но Филипп не унывал.
– Знаете ли вы, почему этот город, стоящий на торговом пути, тих и как бы окутан пеленой скорби? – Бард шёл промеж парней, вертя своим одутловатым жалом от одного к другому слушателю, окормляя их баснями по очереди. – Повелось так с давних времён. Тогда по Земле ходил дьявол, носил прадо и людей заставлял.
– Прадо – это одежда такая? – спросил Михан.
– То неведомо. Известно, что прадо носили и ещё на нём ездили. Наверное, так было удобно, а главное, выгодно и эффективно.
– Или по договорённости. Сегодня ты на нём ездишь, завтра ты его носишь, а оно ездит на тебе, – выказал неожиданную рассудительность Жёлудь.
– Вот и я о том же, – не растерялся бард. – До Большого Пиндеца в мире много чудес творилось. Тогда люди летали по небу, как птицы, на железных крестах.
– В Швеции сейчас летают, – обронил молодой лучник.
– Да и в Железной Орде оседлали крест, нехристи, – сплюнул Филипп. – Так вот, в ту пору у каждого имелась коробочка, в которой сидел бес. Если потыкать коробочку особым образом, можно было услышать людей, находящихся в отдалении многих дней пути. Их голосами говорил бес. Чтобы купить такую коробочку, надо было подписать особый договор.
– Кровью? – спросил Михан.
– А как же? Думай, с кем подписываешь.
– Вот мрази, – скривился молодец. – Подписать договор и быть проклятым на веки вечные. Они же все тогда были христианами, кто с крестом, кто со звездой. Как им вера дозволяла?
– Люди в ту пору были легкомысленны. Они преступили порог возможного, и так началась война с демонами. Из каждой коробочки вышел бес, а они, как известно, состоят из нечистого огня. Сами знаете, во что превратились большие города, вместилище порочных, предавшихся искусу болванов.
– Всё из-за коробочек? – спросил Жёлудь.