Худшие опасения Гвейрана не подтвердились. Страшные ночные события и изматывающая гонка привели ослабленные мутацией организмы его спутников в состоянии столь плачевное, что доктору казалось, они долго ещё не смогут встать на ноги. Однако, непродолжительный отдых и еда удивительно быстро вернули церангаров к жизни. Оба повеселели, зашагали бодрее, и даже разговор завязался, на тему более чем насущную - о бане.
После ночных погружений в кровавое болото, вымыться и вправду хотелось ужасно, да негде было. Приходилось довольствоваться воспоминаниями. Первым начал агард Тапри: позабыв о чинах, принялся рассказывать, какая отличная промывочная на сто пятьдесят персон была в крумской казарме для внутренних войск. На это цергард Эйнер, обрадованный крушением психологического барьера, мешавшего их нормальному общению, возразил: подумаешь, крумская казарма! Вот на Смирском сортировочном пункте для перемещённых лиц - помывочная так помывочная! Два эшелона могут проходить санобработку одновременно! И вода, между прочим, всегда идёт тёплая, даже летом греют, и есть специальный "крантик", из него капает мыльный раствор! И мыться можно, сколько хочешь, хоть целый час - никто не торопит!
Ну, уж в подобное диво агард Тапри поверить никак не мог! Тёплая вода - ладно, допустим. Но чтобы два эшелона сразу - и не торопили?! Не бывает такого в природе! Должно быть, тот, кто докладывал, нарочно, преследуя личную выгоду, ввёл господина цергарда в заблуждение!
- А вот и нет! - победно возразил Верховный цергард Федерации. - Я лично там мылся, весь наш трег мылся перед большим наступлением. И скажу я вам - в самом Генштабе нет такой шикарной промывочной, разве что в личных апартаментах цергарда Репра, только у него масштаб не тот и раствор не капает!
И всё-таки верх в этом "соревновании" одержал наблюдатель Стаднецкий. Правда, взял он не количеством - у благополучной Земли давно отпала необходимость мыть людей эшелонами - а качеством. Целую лекцию прочитал! Поведал о традиционных турецких банях с мраморными скамьями и бассейнами, о реконструированных русских банях с вениками и прыжками в снег и нечистью, там обитающей, о финских саунах, и японских офуро. Приплёл до кучи древнегреческие термы и завершил свой экскурс ионным душем.
Его слушали с немым восхищением, а потом цергард Эйнер задал вопрос, к первоначальной теме никоим образом не относящийся: почему так получается, что с родной планетой пришельцы могут связаться лишь раз в четыре месяца? Выходит, туда-обратно сгонять быстрее, чем по коммуникатору поболтать! Где логика?
- Ох, - сказал Гвейран, потому что астрономия его коньком не была, сам он знал примерно, в чём дело, но объяснить затруднялся. "Я вроде той собаки", - подумалось ему, - "всё понимает, только не говорит".
А суть была в том, что сигнал с поверхности Церанга, от каждого из наблюдателей, шёл слишком слабый, не мог преодолеть расстояние в сотни световых лет. Усилителем служил крейсер оставленный на орбите Даги, одного из естественных спутников Церанга. И именно её, орбиту эту, последняя партия наблюдателей выбрала так неудачно, что "интервал молчания" увеличился с нормальной недели до рекордных четырёх месяцев. По-хорошему, им следовал бы вернуться на крейсер и скорректировать орбиту, но сначала руки не доходили, потом квадрант 16-б отошёл к Квандору, и возможность была упущена.
- Не понимаю, зачем вы направляете к нам таких неподготовленных работников? - выслушав немного сбивчивые объяснения пришельца, осудил Эйнер. - Мне кажется, "наблюдатель" - это вроде резидента разведки, - он побоялся задеть Гвейрана определением "шпион", - тут требуется высокий профессионализм, чтобы не проколоться. А вы, уж извините меня… в смысле, не лично вы, а те, остальные… Короче, служили бы они в моём ведомстве - выгнал бы на все шесть сторон* (на Церанге насчитывается не четыре, а шесть сторон света: север и юг, соответствующие полюсам планеты, а также два запада и два востока - по числу светил.) и без выходного пособия! Подумать только - резиденты связь наладить не в состоянии! Смех и грех! За такое и под трибунал можно…
Цергард говорил тихо, не очень уверенно, потому что непривычное это занятие - критиковать высший разум. И Гвейрана не хотелось обижать… Откуда ему было знать, что тот слушает его робкие сентенции с мстительным удовлетворением, и готов лично подписаться под каждым их словом! Но что сказать в ответ - не знал. В пору его юности из кандидатов душу вытрясали, прежде чем допустить до полевых работ. Что-то изменилось на Земле за последний десяток лет, здорово изменилось. И это уже начинало его беспокоить.
А насчет "шести сторон" и "выходного пособия" - это цергард Эйнер сказал лишь для красного словца. Потому что из его ведомства по давним, не им установленным правилам, уйти можно было лишь одним способом: боком и в топь. Причём без всякого "трибунала".
Обстановка резко усложнилась на седьмые сутки пути. Дождевые тучи пришли с юга, чёрные и страшные, рухнули проливным дождём, да с градом. Весеннего тепла как не бывало, но не в том беда. Напоённая небесной влагой топь взбухла, раскисла - не ступишь. Запад Акаранга превратился в сплошную непролазную трясину, и путникам поневоле пришлось взобраться на дорожную насыпь. Другого выхода просто не было.
- Будем идти не таясь, в наглую, - решил цергард Эйнер. - Если вести себя уверенно, никому в голову не придёт, что мы следуем без разрешения. Проскочим, если повезёт… Эх, чёрт возьми, от формы надо избавляться!
Он развязал свой узел. Тапри последовал его примеру.
- Совсем ведь новая была! - жалобно пошептал он, поглаживая напоследок гладкую чёрную ткань форменного кителя.
- Жизнь дороже! - горько вздохнул цергард, - Давай. Я сам.
Адъютант покорно протянул ему свёрток. Верховный цергард Федерации сполз по откосу вниз, нашёл подходящее окно, медленно погрузил вещи в жидкую трясину. Несколько минут постоял, последил, чтобы не всплыло, потом вылез наверх, вытер руки о дрянные монашеские штаны, и ещё раз вздохнул:
- Эх, сколько добра пропало!
…Метод его работал ещё целые сутки. Мнимые монахи трусили гуськом по опасно размытой, скользкой обочине, а мимо грохотали тягачи с боеприпасами и мобильными ракетными установками, навстречу колоннами плелась пехота. Солдаты были худыми, грязными и слишком уж молодыми.
Глядя на них, цергард Эйнер прятал злорадную усмешку. Средний призывной возраст в Арингораде давно уже составлял шестнадцать лет, но многие уходили на фронт и раньше. Квандор же до сих пор прочно удерживал семнадцатилетнюю планку - мог себе позволить. И очень этим гордился. Вся их пропаганда была на том построена: "наши дети не воюют!" Карикатуры печатали, разные. Например, как жирный и страшномордый, нисколько на себя не похожий цергард Азра за шиворот вытаскивает из-за парты и ставит под ружьё крошечного школьника - светловолосого и истощённого, с младенчески дебильноватой физиономией. Или как целый отряд подобных дебильчиков выходит из стен призывного пункта - сапоги до подмышек, каски сползли на нос, приклады волочатся по полу… А то ещё нарисуют всех девятерых Верховных, пугливо сбившихся в кучку, спрятавшихся за тощенькие спины всё тех же несчастных детишек.
Остальным Верховным соратникам не было никакого дела до происков вражеской пропаганды, но цергарда Эйнера, по молодости лет, эти глупые картинки раздражали ужасно. Ему, попавшему на фронт в четырнадцать, прошедшему с боями от квандорских до набарских границ, было совершенно непонятно, чем таким отличается шестнадцатилетний парень от семнадцатилетнего, что первого посылать под пули нельзя ни в коем случае, а второго - пожалуйста? Это во-первых. А во-вторых, его занимал вопрос: куда девается хвалёное чадолюбие квандорцев, когда они, даже без особой на то нужды, пускают свои "болотные танки" против отрядов камрских малолеток? Вот почему он тихо торжествовал, озирая длинные колонны квандорских юнцов, сгибающихся под непривычной тяжестью автоматов и вещмешков.
…А они всё брели, строй за строем, еле волоча ноги, поскальзываясь в жидкой грязи. По сторонам не глядели, только вниз. Обычно новобранцев, брошенных к передовой, обуревает множество самых разных чувств: от нетерпеливой жажды подвигов до животного страха за собственную жизнь. Но эти были слишком усталыми и заморёнными, чтобы испытывать какие-либо эмоции. И вид у них был обречённо-равнодушный, и не интересовало их больше ничего в этой жизни. Их пригнали из далёких северных провинций, воевать за землю, что была им чужой, многие из них даже государственного языка не понимали, говорили на диалекте народности вару.
Впрочем, говорили они редко. Чаще двигались молча. И только изредка - с песней. Но не с бравой строевой, воспевающей величие родины и твёрдость духа её защитников. И не с отчаянно-развесёлой солдатской, какие, бывало, орал со своими боевыми товарищами и сам будущий Верховный цергард Федерации, радуясь втайне, что не слышит строгий отец, потому что были в тех песнях такие слова, которые не только "недобитому аристократу в чёрт знает каком поколении", но даже пьяному сапожнику произносить не следовало бы.