Фашист, осознав, что отступать и прятаться бессмысленно, неожиданно рванулся вперед, в отведенной в сторону руке тускло сверкнуло лезвие ножа. Но ППД-40 уже коротко рыкнул, ослепив вспышкой дульного пламени обоих, и диверсант, дернувшись всем телом, опрокинулся навзничь, отброшенный ударом пули. Второй из боевой пары, как раз показавшийся из кустов, сдавленно выкрикнул что-то по-немецки и попытался броском уйти в сторону, но на спину ему уже обрушивался предупрежденный криком товарища и выстрелом Сидоров. Витька кинулся к нему, не решаясь стрелять, чтобы не попасть в товарища. Пока продирался сквозь кусты, тот справился самостоятельно – повалив диверсанта, разведчик, как учили, ударил его ножом в правый бок, локтем свободной руки вдавливая голову в прошлогодние листья. Немец, теряя силы, попытался сбросить противника, но было уже слишком поздно, и он замер, конвульсивно суча ногами. Но обрадоваться победе товарища Ивашутин не успел. Прилетевшая с вражеской стороны пуля, опережая гулкий звук винтовочного выстрела, тяжело ударила в грудь, швырнув бойца на землю. Отчаянно хотелось вздохнуть, наполнив легкие, пусть даже и в последний раз, влажным и прелым лесным воздухом, но сделать это отчего-то не удавалось. Грудная клетка, судорожно дернувшись пару раз, замерла, больше уже не опустившись. Широко раскрытые глаза, из которых с каждой секундой уходила жизнь, глядели в видимое сквозь разрывы ветвей бархатное ночное небо, по-августовски звездное…
Метнувшегося к товарищу Сидорова остановила раздавшаяся с вражеской стороны автоматная очередь. Стреляли неприцельно, практически наугад. Не зацепив разведчика, пули, с сухим стуком срезая ветки, подбросили клочья перепревших за зиму листьев, вздыбили влажный дерн. Успев ухватить за шейку приклада оброненный Виктором пистолет-пулемет, он перекатом ушел в сторону, схоронившись под ближайшим кустом. Дав короткую и тоже неприцельную очередь, снова перекатился, меняя позицию. Нужно бы подобрать свою винтовку, но некогда. С немецкой стороны бахнуло еще пару выстрелов, но куда именно стреляли диверсанты, он даже не понял – похоже, в темноте удалось сбить их с толку. Осторожно приподнявшись, Иван попытался рассмотреть хоть что-то впереди: убывающая луна серебрила окружающие заросли, отбрасывая на землю изломанные, призрачные тени. Нет, ни…
Короткий шорох справа он не столько услышал, сколько ощутил обостренными до наивысшего предела чувствами. Вот только сделать уже ничего не успел: что-то тяжелое, то ли носок подкованного сапога, то ли затыльник приклада, ударило в лицо. "Основная группа подошла, – проваливаясь в омут беспамятства, обреченно подумал разведчик. – Но наши-то где, неужто выстрелов не слыхали?"
Дальнейшие события понеслись в поистине сумасшедшем ритме, с трудом улавливаемом человеческим сознанием. Две разведгруппы, понесшие за несколько секунд первые потери, схлестнулись в короткой рукопашной – стрелять пока никто не решался, боясь попасть в своего. Оставались только ножи и приклады, руки и ноги…
Вот зло оскалившись и выплевывая сквозь сжатые зубы сдавленные ругательства, бросается на младлея Зуева здоровенный диверсант с клинком в руке. Лейтенант выставляет блок, автоматом отбивая в сторону атакующую конечность, и наносит удар прикладом в живот. Немец складывается в поясе, и Зуев добивает его ударом в основание черепа, пониже среза глубокой каски в матерчатом маскировочном чехле. Короткий, неприятный хруст – и противник распластывается на земле. Но вывернувшийся откуда-то сбоку диверсант захватывает шею лейтенанта локтевым сгибом. Что-то холодное и одновременно огненно-горячее входит между ребрами, сбивая дыхание. Умирать обидно, но несравнимо обиднее то, что он столь бездарно подставился, пропустив нападение… Последним усилием лейтенант все же отпихивает врага и, заваливаясь на бок, выжимает спуск автомата, так и не выпущенного из рук. Короткая очередь бьет по глазам, ослепляя; толчки отдачи отзываются в ране короткой, злой болью. Не промазал: почти теряя сознание, Зуев видит, как падает и фашист – голова неестественно запрокинута, изуродованное ударившими в упор пулями лицо залито черной кровью.
В нескольких метрах сходятся в схватке ефрейтор Дашко и невысокий, под стать коренастому разведчику, фашист. Немец коротко отмахивается "98-К", не столько надеясь на успех, сколько прощупывая врага. Николай легко парирует удар своим карабином. Короткий лязг столкнувшегося оружия – стрелять бессмысленно, противники слишком близко друг от друга. Еще попытка, выпад, удар – и выбитая из рук хозяина немецкая винтовка падает под ближайший куст. Спустя мгновение летит в сторону и карабин ефрейтора – фашист тренирован ничуть не хуже. Остаются только ножи, которые оба выхватывают одновременно. Сдавленное дыхание, мат, оглушающий гул зашкаливающего пульса в ушах. Обмен ударами. Враг неплохо владеет ножевым боем, но и советского диверсанта тоже учили, и учили хорошо. Пятнадцатисантиметровое лезвие НА-40 сталкивается с вражеским клинком, укороченным и обточенным по обеим граням "маузеровским" штык-ножом. Предплечье дергает короткой болью, немец так же сдавленно шипит под нос ругательства: в удар оба вложили немало сил. Еще одна попытка с тем же результатом.
"А вот так?" – сверкает в мозгу азартная мысль. Быстро присев, Дашко пропускает над головой очередной выпад и подбивает противника под колено. Диверсант падает; ефрейтор тоже не удерживается на ногах. Ах ты, падла! Н-на, получи! Подкат, левое предплечье принимает на себя удар рабочей руки противника, и "финка" легко входит меж ребер врага.
– С-сука… твою мать… – хрипит тот отчего-то по-русски. На искаженных ненавистью и болью губах пузырится розовая пена, в призрачном лунном свете кажущаяся практически черной. – Ненавижу… падаль большевицкая… акххх…
Но обдумать или даже просто осознать столь странное поведение гитлеровца Дашко не успевает: откуда-то сбоку раздается гортанное "Achtung, Granate!" Спустя долю секунды продублированное отчаянным воплем замкомвзвода:
– Атас, граната! Ложись!
И тут же гулкий хлопок взрыва. Короткая, бьющая по глазам вспышка, фонтан выброшенных сгорающим аммоналом тусклых искр, противный визг срубающих ветки осколков над головой. Сдавленные стоны и мат – непонятно, на что рассчитывал бросивший гранату диверсант, но зацепило, похоже, и тех, и других…
Вывернувшийся откуда-то сбоку Евсиков пихает ефрейтора в плечо:
– Живой, Кольша? Цел?
Тот ошарашенно мотает головой. Не потому, что контузило, а в смысле что цел.
– Командир ранен, оттащи его! А я за Сидоровым метнусь, может, живой еще. Уходить нужно, пока эти не очухались! Пригнись!
Припав на колено, сержант дает по кустам недлинную очередь. Существующее в каком-то особом ритме сознание отмечает тусклые отблески вылетающих из затворного окна стреляных гильз, одна из которых ожигает щеку. Кто-то шумно падает в нескольких метрах, стонет на чужом, грубом языке. Впрочем, Дашко это уже не волнует: подхватив потерявшего сознание Зуева под мышки, он с усилием тащит его в темноту, каким-то чудом успев уцепить за ремень собственный карабин. А вот лейтенантского "Дегтярева" не видно – наверное, отправившийся на поиски Сидорова сержант подобрал.
Снова выстрелы, на этот раз из пистолета, звуки ударов и ругань на двух языках. Плохо, что темно – не видно, где враг. И хорошо, что темно – можно укрыться, уйти из прицела. Грохочет автоматная очередь, разведчик узнает характерный шелестящий звук немецкого МП-38/40, пару раз гулко бухает советский карабин. Где-то неподалеку, в сизой от порохового дыма темноте коротко вскрикивает от боли и сочно матерится, поминая в интересных положениях всех фашистских женщин и их непутевых сыновей, Евсиков. Похоже, замкомвзвода тоже зацепило.
– Zurück! Umgruppieren! – Немецкого Николай практически не знает, только пару десятков намертво заученных фраз, но две эти короткие команды понимает прекрасно. Назад и перегруппироваться. Значит, сдрейфили, суки фашистские, значит, отходят! Вот и хорошо, замечательно даже. Пусть небольшая, но передышка. Жаль, своих погибших не забрать, придется оставить их в лесу…
Оторвавшись от противника на несколько сотен метров, поредевшая группа ненадолго остановилась. Нужно было оказать помощь раненым – а зацепило почти всех, кого сильнее, кого меньше. В короткой стычке потеряли двоих: Витьку Ивашутина, открывшего счет потерь, и радиста Гурама Арчелидзе, рядом с которым и рванула злополучная граната. Так что разведчики остались без связи – рация приняла на себя основной сноп осколков, придя в полную негодность. Увы, хватило и самому радисту, и оказавшемуся неподалеку лейтенанту Зуеву… Сколько погибло диверсантов, по понятной причине, точно известно не было, но, судя по всему, никак не меньше трех или даже четырех. Не считая раненых, поймавших в темноте свою пулю или осколок, разумеется.