Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще - католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.
Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.
- Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, - утвердительно проговорил он.
- Да, - признался Богдан. - Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.
- Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что - я.
- Да, - повторил Богдан.
Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее - открытый, мужественный, умный человек. "Впрочем, - одернул себя Богдан, - мне и Абдулла в Асланіве нравился, да еще как…"
Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.
- Это правда, - сказал он затем. - Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… - он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. - Это… что-то чудовищное!
Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.
- Прежде чем спрашивать начнете вы, - сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, - я все же повторю свой вопрос. Что с ним?
- Мы не знаем, - честно сказал Богдан.
Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.
- Спрашивайте, - сказал боярин.
- Мне кажется, - улыбнулся Богдан, - вы прекрасно сможете угадать все наши вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.
Боярин помолчал.
- Да, время сейчас дорого, - уронил он. - Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…
- Из-за чего будет рубка? - поинтересовался Баг.
Галицкий быстро глянул на него исподлобья.
- Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, - сказал он. - Я и так разговорюсь.
Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить - но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая-то непонятная гордыня заставляла его терпеть.
- Налоговая челобитная, на наш взгляд, разрушит экономическую устойчивость в улусе, а возможно, и во всей империи. А возможно, - глухо пояснил Галицкий, - и не только экономическую… С другой стороны, например, иные считают, что настанет невыразимое процветание. Боюсь, примирить наши взгляды князю не удастся. Я именно это пробовал вчера сделать и понял, что - нет, стена.
- Что пробовали сделать? - спросил Баг. Галицкий помолчал.
- Собственно, вчера мы с моей супругой и сыном Гийаса - он уж пару лет живет отдельно от отца, я его чуть ли не с пеленок знаю… решили все вместе воспользоваться погожим днем и долго гуляли в парках Пусицзина. Осмотрели старый загородный княжий терем, покатались на лодке… А потом… Все так расслабились, настроение у всех сделалось благодушное, доброе, и я… - Боярин мучительно подбирал слова, рассказ явно давался ему нелегко. - И я решил сделать последнюю попытку переубедить Гийаса. Мы заехали ко мне, оставили здесь Ядвигу - это моя жена, отпустили восвояси водителя и на моей повозке отправились в пустую квартиру Гийаса. Мол, посидим по-холостяцки, слегка выпьем, поболтаем, повспоминаем… Но я-то уже знал, зачем еду. И там, под кофеек и доброе вино, завел разговор о челобитной.
Он умолк. Закрыл глаза.
- У меня осталось очень странное впечатление от этого разговора, - глухо проговорил боярин.
"Ни за что не закурю!" - в двадцатый раз решительно подумал Баг, старательно глядя в окно.
По широкой, сверкающей от низкого предосеннего солнца глади Нева-хэ величаво и медленно двигался украшенный бунчуками прогулочный корабль.
- Его убежденность в своей правоте показалась мне какой-то неестественной. Чрезмерной… нездоровой. Да, вот верное слово - нездоровой. Я всегда знал Гийаса как умного, хладнокровного и открытого к взаимопониманию убежденца. Но не как убежденца-маньяка… Простите, я закурю.
Он вынул из-за пазухи пачку; Баг, с облегчением понявший, что теперь и ему задымить будет незазорно, разглядел, что это были весьма зверские папиросы "Еч" с длинной, но все равно лишенной всякого фильтра гильзой. "Осназовские привычки, - понял человекоохранитель. - Гнус лесной травить в джунглях ими славно…"
Он закурил едва ли не раньше боярина.
Богдан отодвинулся от друга чуть подальше.
- Я несколько затяжек, - мгновенно заметив нелюбовь Богдана к дыму, как-то очень по-детски сказал маститый законопроситель.
- Ну что вы, Даниил Казимирович, - проговорил Богдан.
Баг задымил торопливей. На всякий случай. Вдруг и впрямь несколько…
- Так вот, - пустив в потолок длинную струю густого зеленоватого дыма, проговорил Галицкий. - Понимаете, мы беседовали больше часа, но я уже минут через десять понял, что совершенно зря затеял этот разговор. По сути он свелся к тому, что это Гийас, напротив, пытался переубедить меня. Причем делал это с таким напором, с таким невниманием к возражениям и доводам собеседника… Я никогда его прежде не видел таким. А когда я что-то говорил в ответ, он буквально отмахивался. Вот так. - Галицкий, разогнав ладонью медленно клубившийся дым, показал, как именно от него вчера отмахивался боярин ад-Дин. Снова умолк.
- Скажите, драг прер, - проговорил Баг осторожно, - а кто-то может подтвердить время вашего возвращения домой?
Галицкий улыбнулся. С усмешкой кивнул.
- Только жена, - ответил он. - Вам этого, вероятно, будет недостаточно… Нет, подождите. Когда я ставил повозку в гараж, мне навстречу прошел сосед… мы поздоровались. Не знаю, заметил ли он, который был час… Но это случилось примерно в семь двадцать. В передаче сказали, что человек на карнизе впервые был замечен около половины восьмого, так, нет? Значит, я никак не мог вытолкнуть друга на карниз ладонью в спину, еч Лобо. Не было меня там уже. К сожалению. Может, будь я там, я бы его удержал…
Баг молча затушил недокуренную сигарету. Кажется, мимо. Ладно. Проверить надо было в любом случае.
- Я хочу вам досказать… Самое странное было под конец. Понимаете, я все-таки перехватил инициативу в разговоре… может, Гийас просто устал или счел, что после тех доводов, которые он привел, я совсем уж растерялся и ничего не могу возразить. А мне как-то удалось собраться, сосредоточиться… - Галицкий опять улыбнулся. - У меня вообще-то всегда был очень развит дар убеждения, дар подчинять себе… ну, вы, наверное, знаете - служба дает незаменимые навыки. И вот, как-то очень сжато и образно, очень просто я ответил на все, что он мне говорил. По-моему, я камня на камне не оставил от всех умствований Гийаса… Понимаете, на какой-то миг мне даже показалось, что я победил. И что у меня… у нас… будет сторонником больше в четверицу. Сильным, влиятельным сторонником.
Боярин снова умолк. Глядя поверх голов человекоохранителей, сделал несколько долгих затяжек.
- А потом он вдруг весь затрясся. Знаете, он почти заплакал. Виновато так, сокрушенно, беспомощно… И сказал что-то… весьма бессвязное. Сказал: да, ты, наверное, прав, но я не могу, понимаешь, я не могу… А потом как закричит: нет, я прав! Я! Ты мне голову не задуришь! И вы понимаете, мне показалось, что он готов… готов меня ударить. Буквально броситься готов на меня… - Галицкий резко ткнул окурок в пепельницу. - И я ушел. Понимаете, я думал, это я его, как молодежь теперь говорит, достал. Замучил бессмысленным спором. Я чувствовал себя очень неловко: был такой чудесный день, и я его другу пустил под откос. Я был уверен: когда я уйду, он успокоится.
Галицкий вдруг встал.
- А это начиналось его безумие. Понимаете? При мне начиналось. А я не понял. Я думал, это я его разозлил. И ушел. Еще оскорбленный такой ушел, еще бросил ему что-то… мол, научись держать себя в руках. А если бы не ушел? Ведь оно только начиналось… Что его вызвало? Может быть, наш разговор его и вызвал! Не знаю!