- Правда, - подтвердил я.
- И все остальное тоже правда? - задал он следующий вопрос, видимо, намеренно ничего не называя своими именами.
- Да, и это тоже правда.
- Когда? - опять спросил он, не уточняя, что именно.
- В начале июня, точного числа не помню, кажется, до десятого.
- И ничего нельзя сделать, все уже свершилось? Свершится? - поправился он.
- Этого я не знаю. Я уже говорил Ксении, что о вашем времени известно мало, я рассказал то, о чем читал. Если что-то сейчас удастся изменить, то, наверное, изменится и будущее, Но об этом я смогу узнать только когда вернусь домой, если, конечно, мне удастся вернуться.
- Я не дам себя убить! - порывисто воскликнул юноша.
- Господь дал нам жизнь, Ему и знать, когда ее забрать, - вмешалась в разговор Марья Григорьевна. - Все в руках Его, а нам должно каяться и молиться.
Однако молодой человек не проявил такого же, как мать, христианского смирения, сжал кулаки и попросил:
- Расскажи, все что знаешь!
Я опять начал с преамбулы, что их время для нас древнее и темное. Что на первый взгляд нам известно довольно много, но за точность информации никто поручиться не может. Объяснил, что история составляется по отдельным дошедшим через несколько рук, кем-то записанным рассказам, редким письменным свидетельствам очевидцев и сохранившимся документам.
Годуновы слушали молча, пытаясь вникнуть в незнакомую и непонятную им систему мышления. Даже Федор приостановил свой бег, стоял, прислоняясь плечом к стене. Покончив с предисловием, я рассказал все, что знал о грядущем государственном перевороте. Упустил только подробности их гибели и судьбу Ксении.
Федор это тотчас отметил:
- Что будет с нами? Мы погибнем?
Я развел руками. Мария Григорьевна начала шепотом молиться.
Состояние было такое тягостное, как будто в комнате уже был покойник.
- Значит, выхода нет?
Вопрос, честно говоря, был не по адресу. Объяснять и доказывать, что Борис Федорович был и объективно, и субъективно не самым лучшим правителем, что у него осталось слишком мало сторонников, которые но побоятся рисковать собой ради его семьи, я не мог. Осталось предложить:
- Может быть, раза в два повысить жалование стрельцам, приблизить к престолу несколько влиятельных боярских родов, выпустить из темниц невинно осужденных, тех же Романовых?
- Ничего не получится, - грустно сказал Федор. - Казна пуста. Отец во время голода почти все раздал. А если пообещать и не выполнить, то будет еще хуже.
- Подумайте, пока есть время, может быть, можно найти выход. Я, к сожалению, ничем не могу помочь, просто не знаю, что у вас тут делается…
- Пойдешь со мной завтра в Боярскую думу? - неожиданно предложил царь. - Может быть, что-нибудь присоветуешь. На свежую голову виднее…
- Хорошо, почему не пойти, - сразу же согласился я, - никогда еще не был на заседании правительства.
- Вот и хорошо. А пока утро вечера мудренее. Идите по своим покоям. Матушка, я тебя провожу.
Федор с царицей вышли, мы остались вдвоем с Ксенией. Она тоже встала и внимательно смотрела на меня.
- Ладно, прощай до завтра, - сказал я, с трудом представляя, как в середине ночи смогу добраться до имения Блудовых.
- Проводишь меня? - попросила девушка.
- Да, конечно.
Она пошла к выходу, я двинулся следом. Собственно, провожать ее было особенно некуда, разве что на другой конец коридора. Мы дошли до ее покоев. Она открыла дверь, вошла, а я остался наружи. Ксения, оглянулась через плечо, удивилась:
- А ты что не входишь?
Почему я не вошел, мне было понятно, а вот ей, кажется, не очень.
- Пойдем, у меня опять болит голова, - спокойно сказала она.
Мне осталось только вздохнуть и последовать за ней, однако совсем не в том качестве, в каком бы хотелось. Не успели мы войти, как поднялся шум и началась беготня. Заспанные полунагие "фрейлины", которые, оказывается, ночевали вповалку тут же в покоях царевны, рьяно демонстрировали свою преданность хозяйке. Ксения устало махнула рукой, и все разом успокоились.
- Спите, - велела она и кивнула мне в сторону своей опочивальни. - Пойдем, еще полечишь меня.
Мы вошли в светелку, в которой я уже был днем. Навстречу уже шла босоногая статная девушка в одной льняной рубашке и накинутым на голову льняном же платке. Она низко поклонилась и уступила дорогу.
- Анюта, - попросила царевна, - помоги мне раздеться.
Девушка, стараясь не смотреть в мою сторону - меньше знаешь, крепче спишь - начала помогать Ксении разоблачаться. При таком туалете я присутствовал впервые и с волнением ждал, до какой степени царственной наготы мне будет разрешено присутствовать.
Анюта между тем, не спеша, снимала одну за другой драгоценные одежды, все эти летники, поневы, кофты, я до сего дня путаюсь в точности названий всех видов женского платья, и полная, статная Ксения превращалась в стройную, юную девушку. Чем дальше заходил процесс раздевания, тем больший интерес он вызывал и сильнее приковывал внимание. И вот наступил самый ответственный момент. Я соляным столбом стоял в дверях, ожидая последнего, заключительного действия горничной. И вдруг услышал обычное, обидное для любого мужчины:
- А теперь отвернись!
- Да ладно, - примирительно сказал я, - мне как лекарю смотреть можно, что уж тут такого…
Однако Анюта так и не сняла последнюю завесу, застыла, ожидая приказа госпожи, и мне пришлось издохнуть, тайно обидеться и отвернуться. Опять в тишине шелестела одежда, оставляя только место разыгравшемуся воображению. Наконец, Ксения подала голос:
- Теперь можно, я легла.
О, прекрасные дамы, если бы вы только знали, сколько можете принести чистой, эстетической радости, позволив только созерцать то, чем вас наградила природа, то…
- Голова, говоришь, болит? - задумчиво сказали, приближаясь к широкой дубовой лавке, на которой во взбитых, как морская пена, перинах утопала царевна.
- Болит. Страшно мне, что с нами будет, - безжизненным голосом сказала девушка, сразу же вернув меня на грешную землю.
- Закрой глаза, - попросил я, - и постарайся заснуть. Все как-нибудь образуется.
Несколько раз проведя ладонями над ее головой, я почувствовал, что сам бесконечно устал, хочу спать, и если сегодня по-человечески не отдохну, то завтра на заседании Боярской думы делать мне будет просто нечего.
- Ксения, - позвал я.
Она не ответила, уже заснула. Я огляделся. На соседней с царицей лавке сидела полусонная Анюта, широко зевала и ждала, когда я, наконец, уберусь восвояси и дам ей лечь спать.
- Ложись, спи, - сказал я и так, как бы это само собой разумелось, пошел в соседнюю со светелкой комнату, повалушу - неотапливаемую летнюю спальню, в которой, на мое счастье, никто не ночевал, лег на крайнюю лавку и, как был одетый, в сапогах, сняв только кольчугу и шлем, заснул тяжелым, тревожным сном.
- Алексей, проснись, - позвали меня тонким детским голосом.
Я приоткрыл глаза. В повалуше было светло. Прямо передо мной, на одном уровне с головой, маячило лицо карлицы Матрены. Я окончательно проснулся и сразу же сел. Матрена молча смотрела на меня своими широко поставленными, неправильной формы глазами. Конъюнктивит у нее почти прошел, белки глаз приобрели свой естественный цвет.
- Доброе утро, Матрена, - поздоровался я, - уже пора вставать?
Однако тут же сориентировался, что свет не дневной, комнату освещают две свечи.
- Тихо, - прошептала она. - Там кто-то ходит…
- Где там? - так же тихо спросил я.
- Стража пропала, а в сенях какие-то чужие люди, боюсь, это не к добру!
- О, господи, - только и нашел, что сказать, я, вставая. - Сейчас пойду, посмотрю.
- Свечу возьми, - предложила карлица, протягивая мне горящий огарок восковой свечи, - там темно.
- Не нужно, - отказался я, задувая ее светоч. - Сейчас глаза привыкнут к темноте, разберусь. Куда могла деться охрана?
- Не знаю, в наших сенях всегда стоят два стрельца, да еще двое в больших и на крыльце у входа. Я проснулась по нужде, услышала шорох, дверь приоткрыла, выглянула, меня внизу не видать, а там чужие люди шепчутся в темноте. Я сразу сюда, тут ведь в царевниных покоях одни бабы и девки. Ты саблю возьми да кольчугу-то надень, - посоветовала она, - Мало ли что!
- Ничего, и так справлюсь, пошли потихоньку.
Я обнажил кинжал и, мягко ступая, чтобы не потревожить спящих "фрейлин" и раньше времени не спугнуть непрошенных гостей, направился к входу. Рядом неслышно двигалась Матрена. Возле дверей мы замерли, прислушиваясь. С внешней стороны все было тихо. Простояли так несколько минут. Карлица завозилась, видимо, чувствуя свою вину за то, что зря меня разбудила.
- Т-и-х-о, - одними губами прошептал я. Она опять замерла.
Интуиция подсказывала, что за дверями таится опасность. Из передней комнаты, которая выходила во внутренние сени, было слышно дыхание спящих людей. Кто-то из женщин негромко похрапывал.
Я начал медленно приоткрывать дверь, двигая ее миллиметр за миллиметром, пока не образовалась сантиметровая щель. Теперь можно было слышать все, что делается в наружных сенях. Там по-прежнему было подозрительно тихо. Не дождавшись ничего нового, я еще больше приоткрыл дверь. Из сеней пахнуло неприятным запахом, как будто там кто-то справил нужду.
- Пойди, зажги свечу, - попросил я Марфу, без опаски распахивая дверь. Запах усилился. Пока карлица взбиралась на скамью, запалить от лампадки огарок, я ждал, не пряча кинжал в ножны. Наконец она вернулась со светом. В небольших сенях на полу лежали два стрельца с перерезанными глотками. Их бердыши и мушкеты были прислонены к стенам.