"Изобразив в своей пьесе энергичную, широкого размаха, но черствой души женщину, Горький несомненно создал яркий и очень типичный образ капиталистки. Именно такой была Елизавета Драммер. Разве не характерной была ее экономность в тех случаях, когда она давала нам деньги на завтрак? Перед уходом в гимназию мы получали не более трех - пяти копеек. И это при ее-то богатстве".
Окончив гимназию, Ольга быстро распрощалась с отчим домом и уехала в Петербург, где в 1894 году примкнула к марксистским нелегальным кружкам, вышла замуж за сына священника, Пантелеймона Николаевича Лепешинского, участвовавшего в них, и выехала вместе с мужем в ссылку в Енисейскую губернию в 189? году. В 1903–1906 годах они жили в эмиграции. В Женеве Ольга содержала столовую для эмигрантов-партийцев.
В книге воспоминаний о В И Ленине одного из близких к нему большевиков периода Женевской эмиграции - Н. Валентинова-Волина есть рассказ об этом:
"Перейдя нелегально границу в Польше, моей жене тоже удалось добраться до Женевы… Деньги, привезенные женою, быстро разошлись, нужно было поскорее найти заработок, и, не находя ничего лучшего (жена была начинающей артисткой), она стала мыть посуду в столовой для эмигрантов, организованной Лепешинской…
О Пантелеймоне Николаевиче - его эмигрантской кличкой была "Олин" (в "Советской исторической энциклопедии" упоминается другой партийный псевдоним Лепешинского - "Лапоть". - B.C.), жена звала его "Пантейчик" - Ленин всегда говорил с добродушной усмешкой. Он очень скептически относился к литературным способностям и желанию Лепешинского писать… Может быть, поэтому Лепешинский при всей его верности "Ильичу" не сделал большой карьеры после Октябрьской революции…
Иной оказалась карьера его супруги. Она лауреат Сталинской премии, профессор, "выдающийся биолог", действительный член Академии Медицинских наук СССР…
Я хорошо знал Ольгу Борисовну Лепешинскую в Женеве, где в течение многих месяцев мог ежедневно видеть ее, приходя завтракать в весьма умело ею организованную столовую. "Пантейчика" она посылала с корзинками для покупки провизии, сама изготовляла из нее - обычно одно и то же меню - борщ и рубленные котлеты, а помощниками у нее были Аня Чумаковская и моя жена: они чистили овощи, подавали к столу… Моя жена за работу, минимум 6 часов, получала вознаграждение натурой: завтрак для себя и другой для меня, причем для поедания причитающейся мне порции я, по указанию Ольги Борисовны, должен был приходить лишь поздно, после того, как удовлетворены товарищи - за еду платящие…
В 1904 году Ольге Борисовне (не представляю ее себе иначе как только вооруженной большой зубочисткой) было 33 года… Лет десять перед тем она была на фельдшерских курсах, и этим ее медицинское образование ограничивалось. Повышенным уровнем общего развития она никак не могла похвалиться и никаких позывов к наукам, в частности к биологии, - тогда не обнаруживала. Она была из категории женщин, называемых "бой-бабой", очень практичной, с большим апломбом изрекающей самые простецкие суждения по всем решительно вопросам. Ленин, узнав, что она хорошо зарабатывает в организованной ею столовой, заметил: "С нею (Ольгой Борисовной) Пантейчик не пропадет".
Такой же предпринимательский эксперимент она повторила и позже, возвратившись в Россию. Когда в 1910 году ее мужа, работавшего в Коммерческом училище (среднее учебное заведение с техническим уклоном, в отличие от гимназии) в Щелково под Москвой, уволили с работы, они, по словам Ольги Борисовны:
"…решили открыть столовую для студенток курсов, где училась я. На человек 50, не больше. Опыт после Женевы у меня был".
Что делали Лепешинские следующие 5 лет, нам неизвестно, так как во всех официальных советских биографиях между 1910 и 1916 годами сведения об их занятиях отсутствуют. Возможно. они отошли от революционной деятельности и занялись коммерцией, но уверенно сказать ничего нельзя.
После революции 1917 года Лепешинская несколько месяцев работала ревкомиссаром на маленькой станции Подмосковная, затем в 1918 году "заведовала туберкулезной секцией школьно-санитарного дела", - пишет она в мемуарах, не указывая, впрочем, где была организована такая экзотическая "секция". Ольга Борисовна вспоминала об этом времени:
"Работая там, я пришла к выводу, что все школы должны быть преобразованы в детские санатории-интернаты, где дети находились бы весь день и к вечеру возвращались домой… Но осуществить свою идею мне не удалось, так как я была командирована в Литвиновичи для организации школы-интерната".
Но и на новом месте Лепешинская удержалась недолго. С 1919 года, как сообщается во всех опубликованных биографиях, она энергично включилась в преподавательскую деятельность: сначала, как она пишет, в Ташкенте, а затем в Москве. Призывы партии большевиков к созданию новой - красной интеллигенции, которая бы заменила "буржуазных спецов" (см. декрет Ленина "О приеме в высшие учебные заведения РСФСР" от 6 августа 1918 года), открыли путь "выдвиженцам из народа". Среди них оказалась и Ольга Лепешинская, посчитавшая, что ей хватает сил и знаний, чтобы не только преподавать в вузах, не имея высшего образования, но и двигать науку вперед, бесстрашно ломая все преграды на пути. Отсутствие специального образования она с лихвой компенсировала другими качествами.
IV
Начало "научной" карьеры Лепешинской
Или, говоря другими словами, мы стараемся так приспособиться, чтобы жить без шкур, но как бы с оными.
За рубежом. М. Е. Салтыков-Щсдрщ
С обсуждения вопроса о влиянии внешней среды на наследственность и возможности наследования признаков, приобретенных индивидуумами за время их жизни, начались нападки Лысенко на генетиков в 30-е годы. Его усилия были вполне в русле уже ведшейся в течение почти 10 лет дискуссии между марксистами-ленинцами и специалистами-биологами. Последние такое наследование отрицали, а первые не просто признавали его, но считали центральным пунктом своих рассуждений и постулатов.
Но и ранее проблема наследования приобретенных признаков не раз поднималась в литературе. Гиппократу казалось, что бинтование головы младенцам, популярное у некоторых народностей, привело к появлению людей, стойко передававших своим потомкам удлиненную форму черепа. Аристотель не соглашался с Гиппократом и за три века до P. X. выступал против приверженцев взглядов о прямом наследовании результатов таких воздействий.
В XIII веке дискуссия возродилась в очередной раз. В 1800 году идею наследования приобретенных за счет упражнения или условий жизни признаков поддержал Ж. Б. Ламарк. Неопределенными были взгляды Дарвина на этот счет (он то активно выступал в защиту наследования, то писал о нем со сдержанным скептицизмом). Утверждение о необходимости такого наследования стало неотъемлемой частью логических построений марксистов, особенно марксистов-ленинцев, кто искал ключики, с помощью которых можно было бы быстро, просто, а главное дешево открыть методы переделки общества в целом, классов и. конечно, отдельных людей с помощью изменения так называемых "общественных отношений".
Полемика по этому вопросу разгорелась с новой силой в середине 20-х годов нашего столетия в СССР, особенно после того, как в Москве в 1925 году на русском и немецком языках была выпушена книга Ф. Энгельса "Диалектика природы", хранившаяся до того в немецких архивах в рукописи в разрозненном виде. Энгельс, не будучи биологом, решился выступить на стороне адептов гипотезы наследования приобретаемых признаков.
Следует сказать о том, что до 1925–1927 годов, когда сначала Г. А. Надсон и Г. С. Филиппов в Ленинграде, а затем Г. Меллер в США обнаружили возможность изменения наследственности под действием облучения, ученые ничего не знали об искусственной наследственной изменчивости, а первые попытки воздействий на гены остались безуспешными.