* * *
Наутро голова у Ивана разламывалась нещадно. Во рту было сухо, мерзко, перед глазами все плыло. Разбуженный звуком торжественного рога, с трудом вспоминая, где он, кто он и на каком языке следует говорить, Тристан (да, теперь уже Тристан), пошатываясь, выбрался из каюты, сошел на берег и, взяв себя в руки, поднялся по ступеням, дабы все-таки попрощаться с королем и королевой. Вымучил из себя улыбку, делая вид, что все нормально, но мог бы и не стараться так уж сильно. Во всяком случае, как мужчина мужчину, Гормон отлично понимал молодого рыцаря. Каким тот был накануне, помнил он хорошо. Вот только вряд ли король Ирландии мог даже предположить, что напился Тристан вполне сознательно. Не усталость была тому причиной и даже не страшная нервотрепка последних дней, а любовь, именно любовь - жгучее чувство к Маше, которому нельзя было дать выхода ни под каким видом. Это было настолько невыносимо, что Ваня все пил и пил, пытаясь залить тоску и болезненную возбудимость при каждом мимолетном взгляде на фантастически прекрасную Изольду
Это был какой-то чудовищный сюр: Маша, его любимая Маша, такая нежная, хрупкая, такая непорочно чистая, ранимая, трепетная - среди этих пьяных рож, грязных тарелок, пропотевшей кожи доспехов, нечесаных бород с остатками пищи, заляпанных черт знает чем кафтанов, лохматых собак с лоснящейся от жира шерстью, потому что о них здесь вытирали руки, среди коптящих факелов, льющегося на каменные плиты вина из небрежно сшибающихся кубков, среди глупо хихикающих дамочек, запакованных в глухие тяжеловесные платья и потому тоже благоухающих резкими местными духами пополам с потом. Все это было абсолютно нереально, словно какой-то гений компьютерной графики взял да и врисовал в натуралистичный европейский фильм об эпохе короля Артура современную девушку, врисовал чисто, аккуратно, но тем более дико смотрелась она в этом дремучем антураже.
Только алкоголь и мог примирить Ивана с таким вопиющим несоответствием.
А винишко-то эринцы потребляли слабое, как пиво, не забирало оно молодого, полного сил спецназовца, закаленного дрянной водкой назранского розлива и гидролизным спиртом для "протирки оптических осей" гирокомпасов и приборов самонаведения. Не забирало. До какого-то момента. Всегда ведь определенное количество (а выпито было в итоге никак не меньше полведра) обязательно переходит в новое качество. И стало Тристану очень весело. Вдруг. Ненадолго. А потом сразу очень плохо. Он просто элементарно отравился и, покинув залу, на ветру, у моря, со слезами обиды изрыгнул все самые вкусные и редкие яства этого вечера на темные прибрежные камни. А после вознамерился там, среди скал, и остаться, потому как сил уже ни на что не было. Хорошо еще, верный оруженосец Курнебрал по пятам за юношей шел, так что ночевал Тристан все-таки в каюте - в тепле и под крышей.
В общем, прощание с королевским двором Ирландии вышло несколько скомканным. Потом они отчалили. Их было только четверо на борту. Изольда со служанкой, Тристан с оруженосцем. Курнебрал легко управлялся с легким суденышком, тем более что погода благоприятствовала. От Тристана ничего не требовалось, да он пока и не годился ни на что. Опустошил жадно целый жбан холодной родниковой воды и решил снова вздремнуть. Вот только сон не шел, качка не убаюкивала против обыкновения, а раздражала, грозя усилить головную боль и вызвать тошноту. Тристан поднялся и пошел искать Машу, может, она что присоветует, но Маша как раз отсыпалась, ведь ей пришлось всю ночь выслушивать наставления матери и напутствия отца.
На палубе Тристана окликнул Курнебрал:
- Все мучаешься, бедолага? Пойдем пивка выпьем.
Тристан вспомнил, как всегда славно было взять утром из холодильника пол-литровую баночку "Туборга" и медленно высосать ее, смакуя уходящую боль, - вспомнил, мечтательно зажмурился и согласился.
Однако он забыл, что здешний эль по своим качествам весьма далек от вышеупомянутого датского пива или будущих сортов знаменитого "Гиннеса", которые именно здесь и научатся варить как следует лет эдак через семьсот с лишним. Первую деревянную кружку он опрокинул залпом. Вкус кисловатой мути был откровенно блевотным, и Тристан с трудом удержал жидкость в себе. Вторая пошла легче, третью он уже сумел закусить шматком жирной соленой рыбы и хлебом, четвертую пил расслабленно, не торопясь, словно дегустировал изысканный напиток. А вот пятая оказалась лишней, и, едва успев вскочить, он излил за борт легкой струей все, что с таким аппетитом поглощал в течение часа. Курнебрал, конечно, расстроился немножко, что не сумел помочь своему господину, однако известный прок от его лечения все-таки вышел - Тристан добрел до постели и уснул как убитый.
А проснулся вновь - уже звезды высыпали на густо-синее вечереющее небо. Состояние было муторное, но уже не настолько. Во всяком случае, свежий ветерок, пенные барашки, красноватая восходящая луна и молодые зеленые звездочки явно радовали глаз. Он еще не готов был шагать широким шагом, дышать полной грудью, говорить громко и действовать с размахом, но чувствовал, как уже пробуждается к жизни. Страсть не проснулась, но проснулась нежность. Он услыхал тихий смех Маши-Изольды, которую в своей каюте развлекал какой-то игрой веселый после пива Курнебрал, представил себе ее милое личико с озорными серыми глазищами, с тоненькой верхней и пухлой, мягкой нижней губой, которые так трогательно растягиваются в легкой, как бы нерешительной улыбке, потом собираются в обиженный бантик, и вдруг Маша, уже не в силах сдержаться, запрокидывает голову, заливается звонким колокольчиком, и меж ровных жемчужных рядов нет-нет да и промелькнет соблазнительно влажный, быстрый розовый язычок. И Ваня, да, сейчас именно Ваня, нарисовав себе этот образ, не страстью воспылал, от которой кидаются напролом, круша все на пути, а мягкой ласкою переполнился. Он ощущал себя беззащитным и трепетным, хотелось просто спрятаться в уютных, тихих объятиях любимой, примерно так же, как в детстве не терпелось порою забраться к маме "под крылышко".
"Удивительное ощущение, - подумал Иван. - Человек с похмелья подобен раку, меняющему панцирь, - он такой же ранимый, чувствительный и нежный".
Шаги за спиной он услышал в самый последний момент и даже не успел оглянуться, когда горячая вздрагивающая ладонь коснулась его руки. Сладкий озноб пробежал по спине, Иван отнял руки от фальшборта, повернул голову и в то же мгновение сделался Тристаном. Перед ним стояла Бригитта.
- Ну что, донселья? - спросил он, улыбнувшись и называя ее почему-то этим красивым испанским словом, обозначающим не просто служанку, но девушку, девственницу.
- Мой господин, тебе нехорошо как будто? - отозвалась Бригитта вопросом на вопрос.
Не был он ее господином, но обращение это пропустил мимо ушей и, все так же улыбаясь, ответил:
- Да, Бригитта, я все еще болею. Все-таки вчера не следовало пить так много. Но все пройдет, и уже скоро, особенно когда погода так хороша да к тому же если рядом с тобой такие милые девушки.
Комплимент он выдал автоматически, не думая, но на Бригитту его слова возымели неожиданно сильное действие. Зеленые глаза ее, и без того подозрительно блестевшие, загорелись еще ярче, губы раскрылись навстречу молодому рыцарю, дыхание участилось. И только теперь Тристан заметил, что в руке у служанки большой серебряный кубок, наполненный почти до краев темной жидкостью цвета коньяка или крепкого чая.
- У нас, ирландцев, много есть секретов, от всех недугов можем вас лечить, к чему ж, сеньор, терпеть вам муку эту, отвар целебный следует испить.
- Ну что ж, давай. - Тристан был сражен наповал ее рекламным стишком. - Что, действительно помогает от похмелья?
- Как рукой снимет все неприятные чувства: боль, ломоту в суставах, тошноту, озноб и общее утомление, - дополнила Бригитта свои лирические строки основательной медицинской прозой.
Потом припала губами к кубку и сделала три добрых глотка, в лучших традициях всех времен показывая, что не намерена отравить Тристана.
Тристан принял напиток из ее рук, пригубил, ощутив изумительный вкус мастерски приготовленного пряного вина, но вдруг увидел в глазах Бригитты блеск совершенно безумной радости и губы ее, расползающиеся в мокрой похотливой улыбке. И тогда, вздрогнув, он отпрянул от кубка и даже выплюнул за борт в пенные волны то, что уже держал во рту. Нельзя ему было этого пить, нельзя! Опасность! Alarm! Danger! Опасность! Словно замигала в мозгу красная лампочка и завыла надрывным голосом аварийная сирена.
- Да кто ж это научил тебя говорить стихами? - задал он Бригитте обескураживающий вопрос.
И та с откровенностью последней идиотки выдохнула еле слышно:
- Любовь.
- Ах вот оно что! - зашипел Тристан страшным свистящим шепотом. - Так это у тебя любовное зелье, привораживающий напиток! Где ты взяла его, негодница? Признавайся, мерзавка! Или я просто велю Курнебралу отсечь твою глупую голову.
Про глупую голову он мог бы и не говорить. Бригитта сама собиралась сознаться во всем именно потому, что голову имела вовсе не глупую.
Выслушав ее рассказ, Тристан попросил проводить его в трюм и показать, где стоит кувшин с любовным напитком. Бригитта показала. Он велел слить бурую жидкость из серебряного кубка обратно, а затем оставить его одного. Бригитта плакала и умоляла сохранить приворотное зелье, ну хотя бы половину его, чтобы ей все-таки было чем напоить Марка и Изольду в Тинтайоле.
- Иначе Бог не простит меня, - скулила Бригитта. - О, Тристан, не наказывай так жестоко!
И Тристан дал ей слово рыцаря, что кувшин не будет пуст, когда они прибудут в Корнуолл.