Что в этом хорошего, я не спросил, продолжал изображать сломленного жизнью и обстоятельствами мещанина. Мы молча простояли пять минут, наконец вернулся лакей, и сказал, обменявшись многозначительным взглядом с тюремщиком:
- Пошли, ждут.
Я вошел в приоткрытую створку двери. За ней оказалась просторная зала, почти без мебели. Только посередине стояло странное устройство - покатая скамья с отверстиями для привязывания рук и ног. Если бы я не слышал разговор о порке плетьми, никогда бы не догадался, для чего это сооружение предназначено. Меня подтолкнули в спину, принудив выйти на середину зала.
- Ложись, - приказал лакей.
- Куда? - сделал вид, что не понял я.
- На скамейку ложись, - повторил он.
- Зачем? - спросил я, не трогаясь с места.
- Ты, малый, не спорь, - вмешался в разговор тюремщик, - слушай, что говорят и исполняй, а то тебе же хуже будет.
Ложиться и дать себя связать я не собирался и, не отвечая, пожал плечами. Приближался "момент истины". Правда, пока ничего опасного для меня не было, всё было впереди.
- Ну, ты, что кобенишься? - почти ласково спросил лакей и подтолкнул меня к скамье. - Тебе говорят, ложись, значит - ложись.
- Не лягу, - коротко ответил я, поворачиваясь к ним. Причем сделал это, как оказалось, вовремя, тюремщик уже замахнулся кулаком, чтобы ударить меня по голове. Я отклонился и встретил его крюком в солнечное сплетение. Он хрюкнул и, лепеча ругательства, согнулся пополам. Тотчас на меня бросился второй. Он был мельче и субтильнее товарища, и быстро сообразив, чем ему грозит столкновение, резво отскочил в сторону.
- Ну, ты, орясина! - разом потеряв вальяжную самоуверенность, воскликнул он, - Ты, того, не балуй! Лягай, где велели, и смотри у меня!
Я сделал движение в его сторону, и он испуганно отпрыгнул к стене.
- Сейчас придет его превосходительство, тебе мало не покажется! Лучше покорись, а то до смерти запорют!
Тюремщик начал приходить в себя. Он, матерно ругаясь, пошел на меня, по-медвежьи сгорбившись, широко расставив локти и сжав кулаки. Я ждал его на месте, имея в поле зрения и стоящего за спиной немного осмелевшего лакея.
- Убью, падаль! - скрипел, широко разевая рот тюремщик. - До смерти забью!
Я не двигался, спокойно ждал, когда он подойдет ближе. Однако герой лезть на кулак не спешил, он остановился в полутора шагах и смотрел мне в глаза, ожидая увидеть в них страх и растерянность. Однако чего там не было, того не было. Этих клоунов я не боялся.
Тюремщик немного смешался, мой переход от сломленности к агрессии был слишком быстрым, и он не знал, что делать.
- Но, ты! - на всякий случай припугнул он меня и погрозил кулаком. - Смотри у меня!
Я сделал резкое движение в его сторону, и он отскочил, воскликнув:
- Ты не балуй, хуже будет!
На этом активные действия с обеих сторон прекратились. Я по-прежнему стоял в середине зала возле пыточной скамьи, конвойные сошлись у дальней стены и тихо, чтобы я ни слышал, совещались. Догадаться о чем идет разговор, было несложно. Наконец что-то решив, они оба повернулись ко мне, и лакей крикнул:
- Эй, будешь слушаться или как?
- Как, - ответил я и присел на покатую скамью.
- Я пойду к его превосходительству! - пригрозил он. - Они тебя не похвалят!
- Иди с богом и передавай ему от меня привет, - ответил я, присматриваясь, как можно использовать пыточный станок для обороны.
- Так я иду! - опять пригрозил тюремщик.
- Иди, - разрешил я.
Скамья была массивная, сделана из дуба и стояла на четырех толстых ножках. Это было уже хоть что-то. Я ее поднял и под углом сильно ударил об пол. Раздался треск, но ножки выдержали.
- Ты что делаешь! - в голос взвыли оба противника. - Да тебе за это знаешь, что будет! Смотри, потом пожалеешь!
Меня всегда умиляла болтливая хвастливость явного бессилия. Можно было, конечно, вступить с ними в пререкания по поводу сохранности здешнего "оборудования", однако охоты попусту разговаривать не было. Я опять поднял скамью и изо всех сил ударил под углом об пол. Две ее длинные ножки с громким треском обломились в пазах.
- Ты это того! Ты кончай! - кричали в два голоса конвоиры.
Я поднял одну из ножек, она по виду напоминала бейсбольную биту, только была тяжелее и длиннее. Теперь у меня оказалась могучая дубовая палица с тонким концом. Она была не совсем, правда, по руке, но выбирать было не из чего. Оба свидетеля моего имущественного преступления начали медленно отступать к дверям, заворожено глядя на дубину. Дальше взывать к покорности и благоразумию они не решались.
- Ну, смотри у меня! - испуганно крикнул лакей, исчезая за дверью.
Я остался один. "Экзекуционная" зала была пуста, рассматривать тут было нечего. Я подошел к входу и прислушался, что делается за дверьми, чтобы хоть как-то контролировать развитие событий. Дубина дубиной, но ситуация складывалась довольно скверная. Я ничего не знал о противниках, ни сколько их, ни как они вооружены. Окажись у них огнестрельное оружие, они запросто смогут расстрелять меня как мишень. Однако умереть с дубиной в руках все-таки лучше, чем быть запоротым садистами-любителями.
В доме было тихо, потому я без труда уловил шум шагов и движение в коридоре. К двери подкралось сразу несколько человек, но открывать ее они не спешили. Я услышал, как под чьими-то переминающимися ногами скрипит пол.
Я запоздало подумал, что мне нужно было подпереть дверь сломанной скамьей и хотя бы на время затруднить проникновение нападающих в зал. Впрочем, что лучше, что хуже, пока было совершенно непонятно. Оставалось ждать, чем все это кончится, и действовать сообразно обстоятельствам.
Они не замедлили начать реализовываться. По поду забухали тяжелые уверенные шаги. Я отскочил на середину зала, чтобы не лишиться свободы маневра. Для куража сел на обломки скамьи. Двойные двери распахнулись настежь, и в зал ввалилось шесть человек. Двое давешних, вчерашняя троица и последним - богатырского сложения человек с бородой лопатой, в шелковой кумачовой рубахе.
"Их превосходительство" явился со своей коварной тростью, которой я вчера получил по голове. У кумачового в руке были настоящие плети. Это замечательное орудие наказания, пришедшее в России на смену совершенно изуверскому кнуту, состоит из короткой деревянной рукоятки и плетива из кожаных ремешков в палец толщиной, заканчивающегося двумя хвостами.
"Генерал" стоял во главе своего воинства, которое жалось за его широкими плечами. Как большинство больших начальников, глядел он высокомерно-брезгливо.
- Эй, ты, - обратился он ко мне, - ты что, бунтовать вздумал?
По правилам я должен был немедленно повалиться ему в ноги, прося прощения за дерзость. Тогда его клевреты разом смогли бы оценить величие, моральное превосходство и силу духа начальника. Я же раскаиваться и молить о снисхождении не спешил, сидел на искалеченной скамье и нагло ухмылялся. Их превосходительство удивилось, но уверенности в себе не потеряло:
- Встать! - рявкнул он поистине генеральским голосом и выпучил на меня и без того выпуклые глаза.
Я в диалог вступать не спешил, сидел, глядя на гостей веселым волком.
- Послушай, ты, как там тебя, - вступил в разговор ревнивый муж Марфы Никитичны, Василий Иванович, - нехорошо-с! Ты зря бунтуешь, тебе же будет хуже. Ты один, а нас много, сам посмотри!
Я, не отвечая, с показным интересом рассматривал странную компанию, и это ее начинало заметно нервировать.
- Это что же такое делается? - обиженно воскликнул предводитель. - Это как так понимать? Кто разрешил? Прекратить немедленно!
- Брось палку, - приказал кумачовый палач, потряхивая в руке плетьми. - Делай, что тебе приказано!
Он начинал наливаться злобой, лицо его покраснело в тон рубахе, и по челюстям загуляли желваки. Мужик он был крупный, с широкой грудью и плечами, так что зрелище получалось не самое приятное. Мне стало неуютно, но другого выхода, как продолжать их провоцировать, у меня не было.
- А ты сам забери, - посоветовал я.
- И заберу! - сказал он и вопросительно посмотрел на предводителя.
Тот едва заметно кивнул головой.
- Давай сюда, хоть прямо, хоть проселком, - пригласил я, как мне казалось, весело скаля зубы.
- Так не отдашь мне палку? - опять спросил он, отделяясь от всей компании.
- Не отдам!
Он пошел на меня, клокоча от злобы. Остальные на мое счастье остались стоять в дверях.
- Так сам возьму.
- Попробуй!
Кумачовый шел, потряхивая рукой бесполезные в такой ситуации плети. Глаза его сузились, и он выбирал момент броситься на меня и смять своей массой. Я поднял биту и ждал, готовясь к удару. Однако противник оказался умнее, чем я думал, и едва не перехитрил меня. Помогло мне только то, что перед броском он выпустил из руки плети. Это привлекло внимание, и когда он вместо того, чтобы броситься на меня сверху, применил подкат, я успел перескочить через него и зацепить концом дубины по голове. Удар получился, в общем-то, не очень сильный, но достаточный, чтобы раздался звук разбивающегося кувшина. Свидетели с разочарованным стоном гулко выдохнули воздух.
- Петруша! - отчаянно закричал генерал. - Бей его, Петруша!
Однако Петруша ударить меня уже никак не мог, он мычал, стоя на четвереньках, и тщетно пытался встать на ноги. Как это было ни противно, но другого выхода, как показать свою силу и решимость у меня не оставалось. Бить пришлось по-настоящему, единственное, что я сделал во имя гуманизма - в последний момент чуть придержал удар, чтобы череп Петруши не разлетелся как кокосовый орех.