Так они меня и послушали! Но у разных людей есть разные, их сугубо личные свойства. У Аннушки три служанки: кривая, косая и немая. Вот последнюю и оставляем. Остальных - на общие работы.
Зазываю Акима с Яковым, попа, воротника, Николая с Чарджи.
Аннушка, по моему разрешению, вынимает "жёлудь" изо рта, сосредоточенно запихивает его под одеялом в "резервное хранилище", и обращается дрожащим голоском с официальной просьбой к Акиму:
- Славный сотник храбрых стрелков смоленских, столбовой боярин Аким Янович! Был ты мужу моему венчанному - другом верным, боевым сотоварищем. Славен ты умом, да честью, да сердцем добрым, отзывчивым и в годину ратную, и во дни мирные. Не откажи вдовице бедной, одинокой, заброшенной, в милости своей. Прими меня под защиту твою отеческую. Сбереги меня от людей лихих, от напастей худых, от злоб да завистей. Будь ты, Аким Янович, мне добрым батюшкой! А я тебя почитать буду в отца место, всякое слово твоё исполню в точности, из воли твоей никогда не выйду.
Аким поломался, повздыхал, поотнекивался. Но - согласился. В чём попец их обоих святыми иконами и благословил. Все прослезились. А Николай подсунул подготовленный ряд о добровольном переходе юной вдовицы и её имущества - под полное управление Акима. Каковой ряд присутствующие свидетели и засвидетельствовали.
Теперь - "городу и миру": собрали всю "не-порубленную" - в смысле: не в порубе сидящую, дворню в том самом зале, где мы первый раз разговаривали, и объявили волю их госпожи. С очевидным ближайшим следствием: все они переходят под власть Акима.
Никакого насилия или принуждения: желающие могут забрать своё имущество и беспрепятственно покинуть территорию. Все свободные желающие. А кто служит без ряда - считается холопом. По "Русской Правде":
"А се третьее холопьство: тивуньство без ряду или привяжеть ключь к собе без ряду…".
Тут народ взвыл: почти весь личный состав приступил к исполнению своих обязанностей три года назад, когда покойный кречетник получил боярство, усадьбу и жену.
Аким, задрав нос, возвещает:
- А кто ряд не покажет - тот холоп.
- Дык… эта… должон быть. У покойного господина в сундуке был. Как счас помню! Вот те крест святой!
Экие вы, ребята… непредусмотрительные. Документ о собственной свободе надо у себя хранить, а не на господина надеяться. А что тот сундук пустой стоит… ну, взял я тамошний мусор берестяной покопаться. Придёт время - и до ваших, может быть, докýментов очередь дойдёт.
Я ходил по усадьбе, задрав нос: ловко я их всех! Закрома наполняются, расхитители сознаются, каются и закладывают друг друга. Красота!
Идиот! Закон же читать надо! Я так могу похолопить 3–5 старших слуг - у кого "ключ привязан". А остальные? Разбегутся-расползутся-разнесут… Следом набегут власти с родственниками… и ка-а-ак мне… за всю хитромудрость…
Уже отдельные, особо сообразительные, пытаются покинуть подворье.
- Стоять! Чимахай! Никого не выпускать!
Организовал маленький таможенный пункт. На воротах их тормозят и досматривают. И - заворачивают на предмет выяснения происхождения отдельных носильных вещей.
"врач
удивлялся,
что ноздри с дырой, -
лез
и в ухо
и в глаз…".
Чимахай - медицинского образования не имеет. Зато имеет чёткий приказ: "Ничего похожее на господское - не пропускать". Исполнительный "железный дровосек", при наличии сомнений, влезет своими топорами не только "в ухо и в глаз".
Из поруба несут грамотки с доносами, сыскалась и опись имущества годичной давности. Произведена при вступлении вдовы в права собственности. Эти чудаки были настолько уверены в безнаказанности воровства, что даже не удосужились подчистить улики.
Сверяем и соболезнующее объясняем очередному "несуну":
- Ты, дядя - тать. Вот взят в вещах твоих стаканчик серебряный. Для смерда это - цена урожая за год. А для бедного скотника в твоём лице - просто посуда повседневная. Да только он в описи боярского майна указан. В сундуке в подклете лежал. Так что ты - тать клетный. Вещицу я забираю. За обиду с тебя - три гривны по "Русской Правде". Теперь мы можем пойти в княжий суд, где тебе вломят ещё "продажи" три гривны и тридцать кун. С каждой головы по каждому эпизоду. Предлагаю альтернативу… Вот именно её. Составляем ряд как свободные люди. Считаем эти шесть тридцать - твоим долгом. Отработаешь у Акима в вотчине. Плачу по ногате в день. Даю корм, одежонку, инструмент… Захочешь остаться - дам избу белую и бабу такую же… Думай-думай. А пока в порубе посидишь. Как "за что"? Ты ж - покудова тать.
"Одиночек" не хватает. Во всех подходящих помещениях сидят… сидельцы. Незамазанных - нет.
Вру - есть. Две бедненькие, незаметные бабульки-приживалки, "божии одуванчики", "духом святым напитаемы". Их и за стол последними пускали. Сколько Чимахай не досматривал… и доносов на них нет. Пришлось выпустить. Первых. "И станут последние - первыми". Неужто царство божье на подворье наступило?
А вот зазнаваться… вредно. И двух часов не прошло, как в ворота постучали власти. Вот же ж… А ведь я предчувствовал! Сейчас они меня ка-а-ак…
Сотник и пять городских стражников уверенно вошли во двор, несколько презрительно посмотрели на сразу растерявшегося Чимахая, насторожено оглядели мгновенно напрягшегося Чарджи и сдержанно поклонились вышедшему на крыльцо Акиму.
Аким немедленно снял раздражённое выражение с лица и заменил его благостно-послеобеденным:
- А! Тысяцкого воины. Как он поживает? Помнится, мы с ним во Втором Полоцком походе… Как-то пошли гусей воровать. А они, щипучие такие попались. Его-то как за задницу цап… Тут он как… Э-хе-хе… Молодые были. Теперя-то… Да, пока помню. Приглашение ему я отдельно пришлю, но ты передай: Аким Рябина просит уважить, придти на веселие. Князя светлого почтить, да боярство моё обмыть… Тряхнём стариной пока песок не посыпался… Ну да ладно, с чем пожаловали?
- Дошло до тысяцкого, до Боняты Терпилича, что твориться здесь всякое безобразие и беззаконие. Что людей добрых в поруб кидают да по всякому мучают. Что вдовицу беззащитную, Анну Дормидонтовну, в тенетах держат. Что имение её расхищают да отбирают. Вот и послал тысяцкий посмотреть: правда ль сиё или поклёп лживый?
Для справки: по "Русской Правде" если один свободный человек "причиняет муку" другому, то платит князю - три гривны, и одну - пострадавшему.
Мои "зеки" - вольные. Эту статью нам вполне могут пришить. И ещё многое… "спортняжничать".
Я ожидал, что Аким, в обычном для него в последнее время стиле, взовьётся, начнёт брызгать слюной и разговаривать на мате.
Ванька! Не считай предков дураками! Есть! Уже есть здесь, кому прикрыть твою задницу! Заодно со своей.
Аким, конечно, выразительно и образно обругал "лживых клеветников" и "подлых поклёпщиков". Которые добрым воинам городской стражи своими глупыми доносами спать не дают и мешают в наиважнейшем деле: ловле татей городских да пригородных.
- Всё это лжа, конечно, но, раз пришли - пойдём ко владелице усадьбы, к боярыне Анне. Сами и посмотрите на те… тенета выдуманные.
Аннушка взволновалась от присутствия такого количества мужчин в своей спальне, захлопала ресницами, но ни слова не говорила.
Пришлось объяснить про чертовщину, про "приболела по-женски", про обет молчания на 40 дней, предъявить подписанный ряд и свидетелей.
На вопросы сотника Аннушка вполне правильно трясла головой то горизонтально, то вертикально.
Дальше сотник должен был, вероятно, посетить "места заключения", но он, прощаясь с Акимом, только тяжко вздохнул, глянув в мою сторону:
- Ты бы, Аким Яныч, прислал бы мне твоего сынка. Чтобы он и моей такой же… "обет молчания". Хоть бы на 40 дней…
Пошёл грустный мужик домой - уши подставлять.
Первая ревизия… прошла удачно. Но это - явно не конец. Поэтому спешно готовим лодейный исход.
Ранним утром загружаем нашу лодейку необходимым припасом, выводим большую часть новоявленных "пердуновцев" к Днепру, грузим и отправляем. Вверх по реке, под присмотром четырёх рябиновских мужичков во главе с кормщиком.
Три десятка взрослых, десяток детей, минимальный припас, никакого товара.
…
Со всей этой суетой пришлось "попрощаться с Хомой": Аннушка была совсем не-самоходная, и я не стал мучить "панночку" третьей ночью.
Даже жалко: философ Хома Брут был "брутальным мужчиной".
Забив на рассвете ведьму до смерти поленом, он "прошел, посвистывая раза три по рынку, перемигнулся на самом конце с какою-то молодою вдовою в желтом очипке, продававшею ленты, ружейную дробь и колеса, - и был того же дня накормлен пшеничными варениками, курицею… и, словом, перечесть нельзя, что у него было за столом".
Николай Васильевич рисует портрет настоящего "героя нашего времени": "убил, поел, трахнул"… всегда готов, в любом порядке. Экшен, однако.
Перебирая записки коллег-попаданцев, я с удивлением обнаруживаю отсутствие явного осознания очевидной мысли: "фанфик - важнейшее оружие попандопулы".
Поведение человека строится на свойственных ему стереотипах, накатанных, "исконно-посконных" сценариях. Источником их служит, прежде всего, поведение окружающих. В основной своей части - даже не осознаваемо.
"Как все - так и мы" - "обезьянничание" - основа поведения хомосапиенсов.
Попаданец в этой части - "голый, босый и неразумный". Весь огромный пласт "обезьяньей" культуры, вбитых на уровень безусловных инстинктов норм и штампов "Святой Руси"… - "тайна великая еси". Нужно прожить здесь десятилетия, чтобы всё это "вошло в плоть и кровь".