- Ничего… А где твой аппарат?
- Владимира Ивановича? Тут… На полке… В чем дело? Разве Оттомар не вернулся?
- Нет…
Софья Ивановна удивленно посмотрела на дочь, повернулась, усиленно стала искать что-то на столе.
- Не понимаю в таком случае, Адик. Вот, может быть, у окна… Пролетал? В окно крикнул?..
- Ты думаешь? Может быть…
Успокоенная Ариадна вернулась в гостиную. Сумерки кончились, но она не зажигала пока электричества. В открытое окно, выходившее на улицу, видны соседние площадки и крыши домов, высится вдали обвитый электрическими лампочками купол Рабочего дворца, горят вертящимися фонтанами фейерверка верхушки бывших фабричных труб. И наверху воздух - в бесшумной огненной буре. Распадаются бледные луны, падают разноцветные звезды, взад и вперед мчатся молнии, ударяя среди визга и хохота в аппараты, украшенные световыми гирляндами.
Шум и говор повсюду - в небе, на улицах, на крышах с площадками. И среди хаоса электричества и гула человеческих жизней - сверху и снизу неотвязная музыка, скачущий мотив модного танца "Dog-Love".
- Ну, иди ко мне… - произнес сзади Ариадны обиженный голос баронессы Остерроде. - Я прощаю…
- Сознаешь, что глупо? - рассмеялся Штейн. - Ну, то-то же!..
Ариадна обернулась. Со страхом оглядывала пустую комнату.
- Если ты будешь так со мной разговаривать, я опять замолчу! - снова послышалось громко рядом. - Сядь сюда… Поцелуй руку!
- Только руку?
- Пока. Значит, домой не заезжал?
- Нет.
- А к Frau Гомперц?
- Тоже.
- Клянешься?
- Какая смешная! Конечно, клянусь.
- В таком случае, можешь сюда… И сюда. Погоди, какой нетерп…
Слова оборвались. В гостиной, разрезанной на яркие части ближайшим солнцем, трепещут в прорывах огни фейерверка. Тень какого-то аппарата прочертила на полу черный угол, исчезла. Наверху звуки "Dog-Love" сменились веселым маршем.
- Мама!
Ариадна выбежала, столкнулась в передней с Софьей Ивановной. Вслед за матерью она подошла к двери гостиной, остановилась, смотрела внутрь осветившейся комнаты, следила за тем, как Софья Ивановна внимательно осматривала стены.
- Оставь, Отто… Довольно!..
- Еще… Любимая… Родная…
- Ты с ума сошел!.. Мы сейчас будем ужинать…
- Не хочу… Не хочу… Не хочу…
Софья Ивановна быстро повернулась к столу. Приложила ухо. Подняла круглую зеленую пластинку с неглубоким выпуклым дном.
- Нашла!
Она с суровым лицом подошла к дочери, вырвала пальцами тонкую мембрану, смяла в комок, брезгливо бросила на пол.
- Проклятые изобретения!..
А Ариадна стояла в дверях - застывшая.
- Это он! - не отрывала она взгляда от страшного комочка на полу. - Это он… Ужас… Ужас…
- Кто он? Скажи?..
- Штральгаузен!
Ариадна опустила голову на плечо матери. Долго вздрагивала. С тех пор, как уехал Владимир, она плакала в первый раз.
VII
На следующий день Ариадна с матерью переехала на Engelsstrasse в огромный новый городской дом, где сдавались по дешевой цене отдельные меблированные комнаты.
После смерти мужа Софья Ивановна получала ежемесячную пенсию, на которую, хотя и скромно, но можно было жить вдвоем. Кроме того, покойный Ганс Мюллер завещал жене свой небольшой пятиэтажный железобетонный дом с садом на одной из окраинных улиц Дрездена…
Они обе твердо решили переехать после ликвидации имущества в Петербург. Уже ни что больше не связывало с жизнью в Берлине. И Корельскому, принявшему в судьбе Софьи Ивановны и Ариадны искреннее теплое участие, не пришлось долго их уговаривать.
Вообще, Корельский теперь был неразлучен с ними. Помог переехать, устроиться, брал на себя все неприятные хлопоты, организовал дело спешной продажи дома, а по вечерам ежедневно проводил время с дамами, приходя к ним или приглашая куда-нибудь в загородные сады.
- Числа девятого или десятого можете переезжать в Петербург, - заявил он в один из ближайших дней. - Только что вернулся из Дрездена, наладил все. На восьмое число условился с покупателями, что вы, Софья Ивановна, лично приедете.
- Восьмого? Отлично. А как идут поезда?
- К чему поезда! Мы полетим, Софья Ивановна. Это быстрее и проще.
- Ну, нет. Я поеду. Ведь до Дрездена верст триста лететь, не меньше. И потом, дорого стоит. Мы не пролетарии, миленький!
- Мы с мамой вам так благодарны за все, Глеб Николаевич… - добавила Ариадна, видя, что Софья Ивановна, не поблагодарив, сразу перешла к делу.
- Благодарны?.. - удивленно посмотрела на Ариадну старушка. - А как же иначе? Ах, да. Вы, профессор, не обижайтесь, дорогой, что я иногда так… Без формальностей. Ведь вы теперь у нас совсем свой!
- Конечно…
Корельский улыбнулся, взял руку Софьи Ивановны, поцеловал.
- Хороший вы!
Ариадна тоже стала привыкать к Глебу Николаевичу. Будучи сама скрытной и замкнутой, она тем не менее ценила в людях простоту и искренность. А Корельский именно казался таким.
- Кстати… В Петербурге мой друг, приват-доцент Паль-мин, уже подыскивает вам комнату, - вспомнил Корель-ский. - Я говорил утром по телефону. К сожалению только, теперь там нелегко найти помещение.
- А что?
- Сейчас пересмотр конституции… Съехалось много народа. Ораторы, лидеры, представители… Банкеты везде, заседания.
- Нечего людям делать! А в какой части ищет? Только не на Васильевском, голубчик. Не люблю я Васильевский: скучный, однообразный.
- Ну, это, может быть, было когда-то, - рассмеялся Ко-рельский. - Теперь вы Васильевского острова не узнаете. Такие небоскребы! А где хотите? В старой центральной части, конечно, нечего думать. Там никто и не живет: все - учреждения, конторы, канцелярии. Если угодно, попрошу взять в Лесном, или на Лахте. В Белой части тоже недурно.
- В какой Белой?
- Очень хорошее место. Разве не встречали в газете? Новый центр, прекрасные улицы… Между прежней Новой деревней и Озерками.
- Новой деревней? Ах, да. Вспоминаю, читала. Да, да, не узнать мне, действительно, Петербурга! - вздохнула старушка. - Ведь Гостиный-то двор в наше время какой был? Всего в два этажа. А теперь, шутка ли сказать, - двенадцать!
На следующий день Корельский зашел за Софьей Ивановной, чтобы отправиться вместе к нотариусу. Ариадна осталась одна, села у окна, стала вышивать на платке метку.
…Как это все неожиданно! Налетело, разрушило… Освободило. Почему сама раньше не сделала? Ведь было так ясно и без того… Чужие, совсем чужие! Слава Богу, он вел себя благородно. Без сцен, без оправдания… Когда прощался, на глазах были слезы. Очевидно, любил. Да она потому и терпела. Не все ли равно? Жизни не было… С тех пор, как с Владимиром кончено, - все кончено. Какие глупые бывают концы! Может быть, и она неправа? Ведь он мог и не придавать обидного смысла словам, с которых все началось… "Я твоему сознанию верю, а инстинкту не верю. Ты можешь изменять…" Это теперь она другая… А тогда? Тогда, действительно, дразнила… Виделась с Отто… К чему?
Ариадна вздохнула, повернулась в кресле, взглянула на стол.
…Так близко, так жутко… Всегда рядом, будто вместе… Если бы только знать наверно - такой ли, как раньше!.. Должно быть - как у всех: утихло, заглохло… Сделалось просто воспоминанием - ничем больше… Но почему этот, сверкающий?.. Неужели для мамы? Они часто ведут беседы. Она молчит… За все время сказала несколько слов. А если для этих слов и прислал? Чтобы услышать? Почувствовать близость? Нет, нет… Не такой… Только забыв, может возобновить. Все прошло, исчезло. Теперь, наверно, другая… Вместе. Всегда. Смотрит ей в глаза, как смотрел… Улыбается… Два года смерти из-за него. Впереди - то же самое… А он упрекал: "Говоришь, что навсегда, вечно. У тебя вечности надолго не хватит…"
Ариадна подошла к столу, села, придвинула аппарат.
- Владимир!..
Пальцы обеих рук обхватили металл, голова опустилась. Взгляд застыл среди блестящих колец. Искаженное чужое лицо смотрело оттуда.
Холодный… Безжизненный… Кончено. Кончено. А раньше, когда-то!.. Все для нее. Улыбка… Взгляд… Каждое слово. В последний раз, перед ссорой… помнит: в Швейцарии. Было холодно. Между двух озер, среди зелени, проскользнул Интерлакен. По дороге на Эйгер полз игрушечный поезд… Вблизи вершины Юнгфрау, над ледником, в который смотрят из каменной глыбы окна станции "Eis-meer" - предложила: хочешь на небо? Вверх, вверх, вверх - без конца - пока работает винт! Там, вместе, смерть… Вдвоем… Выше всех. Все равно - ты разлюбишь. Все равно - счастье кончится…
Над Юнгфрау стоял аппарат… Они рядом. Молчали. Ледяною тропою уходили вершины, одна за другой, в обе стороны с прова лами к глубоким долинам. И тихо, тихо, без конца: твой, твой, твой… Мой? Теперь? Прежний? Владимир!..
В руках прозвучал нежный орган.
- Я слушаю. Глеб, ты?
Ариадна вскочила. В лице - хлестнувшая кровь. Тяжело дыша, поднявшись на цыпочки, застыла. Пряча за спиною руки, стала тихо, крадучись, отходить.
- Софья Ивановна?.. Вы у телефона?
- Софьи Ивановны нет.
- Это вы, Ариадна Сергеевна? - голос Владимира затуманился. - Вы вызывали?
- Я? Нет… Да… Я прибирала стол. Зацепила… Простите.
- Ах, вот что… Значит - как же?.. Закрыть? Или…
- Как хотите. Закройте…
- Хорошо! До свиданья.
Телефон щелкнул. Ариадна подбежала к окну. Закрыла глаза, частым дыханием схватилась за воздух.
…Зачем не остановила? Зачем?
Она стояла. Долго. Без движения. Затем быстро повернулась, подошла к телефону, нажала рычаг.
- Софья Ивановна?
- Нет, я.
- Ариадна… Сергеевна?
- Да, я. Я хочу… Поговорить…