- Интересно… - сказал профессор. - Потом сходим, посмотрим…
Петр вышел, а профессор налил в стаканчики вина и поудобнее уселся в кресле.
- Видите ли, основная ошибка всех вас, смелых реформаторов, в том, - сказал он, смакуя прекрасную мадеру, - что вы создали себе превратное, чисто книжное представление о человеке. Вы считаете человека вообще каким-то недоразвившимся, благодаря несчастному стечению обстоятельств, профессором, который только и думает, что об умных книгах, справедливости, University Extention и других "разумных развлечениях". Между тем человек подлинный хочет только самку, хлеба или золота, что одно и то же, и, пожалуй, зрелищ, и всеми силами души своей ненавидит свободу и справедливость, с которыми он решительно не знает, что ему делать.
- Я думал о человеке иначе… - задумчиво сказал лорд Пэмброк.
- Знаю, знаю… - улыбнулся профессор. - В одной из самых замечательных, самых характерных для человека книг, в Библии, есть одно интереснее место, где автору хотелось быть глубоким, но не совсем удалось. Я говорю об искушении в пустыне. Имей тут дело с Сатаною обыкновенный человек, ему достаточно было бы бочонка с золотом и эдакую хорошенькую бабенку в более или менее прозрачной одежде. В этой же Библии говорится лишь, что Адам за самку отдал божественный рай, а за тридцать сребреников человек не раз, а миллионы раз отдал на распятие Христа…
- Послушайте, а это? - с тихим укором проговорил лорд Пэмсброк, указывая на портрет красавицы и на цветы пред ним.
Профессор пожал плечами и особенно задушевно сказал:
- Все люди смертны, Кай - человек, следовательно, и Кай смертен… Это только подтверждает мои слова…
- Вы жестокий человек!.. - сказал тихо лорд.
- О, нет!.. - возразил профессор. - Но я прежде всего хладнокровный человек, сын своего века, века сумерек божков, века всесожженья… А я скорее мягкий, жалостливый человек, - медленно проговорил он и, отпив вина, засмеявшись, продолжал: - И эта вот жалостливость и толкает все меня выступить в этой пустыне в роли Сатаны-искусителя. Из-за женщины здесь уже началась свалка, уже разыгрывается несколько сереньких трагикомедий, но самая яркая идет вкруг прекрасной Евы. А теперь подсунуть бы им еще золота, да побольше…
- О, на золоте вы не поймаете их!.. - воскликнул Пэм-брок. - На наших глазах ведь они выбрасывали его в море…
- Они выбрасывали только горсть, но очень вероятно, остановились бы пред бочонком… - засмеялся профессор.
- И… покаюсь уж вам до конца: я уже пустил слух, что в пещерах горы Великого Духа хранятся, по преданию, слышанному, будто бы, мной от туземцев, несметные богатства их древних королей. Это невероятно глупо, потому что никаких древних королей у них не было, не могло быть и никаких сокровищ, потому что они всегда были богаты только разве своим несокрушимым здоровьем, но вы увидите: глупо, а клюнет обязательно… И уже клюнуло: когда я вчера в сумерки, как бы случайно проехал там верхом, я видел, как в зарослях ходили уже вкруг горы, высматривая, какие-то темные тени. Но гора эта табу и охраняется жрецами…
- Не понимаю, для чего вы все это затеяли… - засмеялся лорд.
- Все для того же: чтобы ускорить процесс выздоровления… - отвечал профессор и, оживляясь, воскликнул: - И если бы удалось, в самом деле, в пещеры эти подбросить немного золота или алмазов, что ли, о, как затрещала бы по всем швам эта их больная мечта о царстве небесном на земле…
- Алмазов? - сказал Пэмброк. - За ними дело не станет, - в неделю я их наделаю вам целую тонну…
- Да что вы говорите?! - воскликнул профессор. - И будут похожи на настоящие?
- Вы ни за что не отличите… - отвечал англичанин.
- О, это было бы великолепно!..
- А знаете, это, в самом деле, интересно!.. - оживился и Пэмброк. - Дайте мне достаточно угля и ваше искушение в пустыне готово… Лаборатория моя уже вполне оборудована…
- Значит, по рукам!.. - весело воскликнул профессор и, встав, подошел к какому-то расписанию на стене. - Позвольте: где это?.. Комиссия по снабжению топливом… Да где же она?.. Ага, вот…. - засмеялся он. - Комната 27… Так, но вам, я полагаю, надо еще предварительно получить ордер из комиссии научной… Ага, вот и она: комната 6 в здании 4 П. Впрочем, вы с вашей рассеянностью не справитесь с этим, - это я сделаю лучше всего чрез Рейнхардта. Значит, решено и подписано?
- Да… - кивнул англичанин - Но мне хотелось бы на минутку возвратиться к нашей теме о человеке. Я не оспариваю вас, но и не соглашаюсь с вами, - я просто подхожу к человеку и жизни с этой стороны впервые. Но меня все более и более угнетает колоссальное значение случая в жизни человеческой… Не это ли называли древние роком? Я не помню, кто это сказал, что, будь нос Клеопатры чуточку подлиннее, вся история рода человеческого была бы иной. Но ведь и форма ее носа зависела лишь от игры слепого случая… - заключил он и после короткого молчания мечтательно и немного застенчиво проговорил: - Вот и у меня был в жизни случай… Я… это было несколько лет тому назад… я любил одну милую женщину, но… я был всегда застенчив и никак не решался сказать ей об этом. Наконец, я собрался с духом и послал ей письмо… Проходит день, неделя, месяц - ответа нет. Я понял, что все для меня кончено. Я уехал в кругосветное плавание, а потом, вернувшись чрез три года, заперся в своей лаборатории. И так прошли еще года… И вдруг, только недавно, я узнаю, - и как это было жутко… тяжко узнать!.. - что она ответила и ответила так, что я сошел бы с ума от счастья, но - ее письмо совершенно случайно не дошло до меня! А получи я его, я вероятно не был бы ни химиком, ни анархистом и сидел бы не на дурацком острове этом, а в палате лордов, вероятно. Вся жизнь оказалась построенной на крошечном клочке бумаги, покрытом несколькими каплями чернил, который случайно вместо Брайтона попал в Лондон…
В дверь постучали.
- Войдите… - отозвался профессор.
В комнату вошел доктор Бьерклунд, спокойный и замкнутый швед.
- А-а, наш милый доктор!.. - воскликнул профессор.
- Рюмочку мадеры? Ах, да, как истинный коммунист, вы ведь абстинент… Что это какой у вас расстроенный вид?
- Так, неприятность тут маленькая вышла… - здороваясь с обоими, отвечал доктор неохотно.
- В чем дело? - спросил Пэмброк.
- Так… с туземцами…
- Ну, доктор, что же вы скрываете?.. - сказал профессор. - Мы же все здесь свои…
- Да я и не хочу скрывать, только… очень неприятно… - сказал Бьерклунд. - В соседнем поселке одна молоденькая девушка оказалась зараженной… сифилисом…
- Уже? - воскликнул профессор. - Это, что же, подарок ее белых братьев, что ли?
- По-видимому, да… - пожав плечами, сказал доктор.
- Туземцы раньше этой болезни не знали. Сейчас у наших идет горячее собрание: умоляют больного назвать себя, не подвергать опасности всю колонию, детей, но все молчат. На ушко мне шепнули, что это дело Скуйэ, но вслух сказать боятся: они забрали страшную силу и терроризовали всех.
- Видите, друг мой, как скоро дала нам жизнь иллюсттрацию на тему об искушении в пустыне!.. - сказал профессор Пэмброку. - Человек за прелести маленькой, черной, губастой Евы снова и снова отдал рай, - правда, на этот раз только коммунистический… Это что такое? - перебил он себя, когда в открытую на террасу дверь вдруг послышалось какое-то унывное хоровое пение.
Он встал, эаглянул на дорогу и воскликнул:
- Посмотрите-ка: голые!..
По залитой солнцем дороге шла толпа голых русских сектантов и в унисон тянула:
Наше вышнее призванье
В жизни радость разливать
И под гнетом испытанья
Людям Бога указать…
И, перебивая пение, со всех сторон летели крики:
- Все берите!.. Ничего не жалко!.. Не будем служить мамону, не будем купаться в крови человеческой!..
И они срывали с себя последнюю одежду и бросали ее прочь. Черные, и без того уже перегруженные всяким добром, шли следом и добродушно скалили свои белые зубы. Они думали, что это какая-то игра белых…
- А-а, бунт!.. - заревел, вырываясь из-за угла, Гаврилов. - Врете… И вы будете работать все… Скуйэ, заходи спереди… Эй, ты… как тебя? черт, не пускай… Бей их, черт их совсем дери…
Раздалось несколько беспорядочных выстрелов из револьверов, крики боли и ужаса. И сектанты, и черные бросились во все стороны, падая и роняя вещи.
Маслова бросилась между стреляющими и бегущими и исступленно кричала:
- Что вы обезумели, изверги? Что они вам сделали?
- Дай ей по башке, старой чертовке, Скуйэ!.. - распаленный, крикнул Гаврилов. - Вот так!..
Латыш рукояткой револьвера ударил старуху в висок и она ткнулась носом в пыльную дорогу. Шум, крики, истерика.