С "картины неизвестного мастера" на гэпэушника внимательно и печально смотрели знакомые глаза.
- Таисия Матвеевна, наделе, получается, Згурская Татьяна Михайловна. Уж не жена ли тому Згурскому, который при Деникине наших из Камышина выбил?
Он открыл ящик стола, достал массивный золотой портсигар с гербом под княжеской короной. Уже в который раз начальник ГПУ собирался бросить курить, но только принимал он решение, случалось что - нибудь такое, что без папиросы не обойтись никак.
"Что же теперь следует предпринять? - думал он, разминая в пальцах довоенный еще "Дукат", реквизированный на одном из нэпманских складов. - В приказе ясно сказано: "Установить местонахождение, задержать и препроводить в Москву". Но ведь она ж ведьма! Как ее задержишь? Разве только спящей взять? Руки связать, рот заткнуть, на голову мешок - чтоб ничего сделать не смогла… Так, стало быть, и поступим".
"…При задержании не причинять никаких неудобств".
"Ишь ты! Хорошо им писать "не причинять". А как же нет, когда оно так? Ничего, авось товарищ Дзержинский простит…
В конце концов, бить и увечить не будем, а это уж, извините, барышня, не по злобе, а из ситуации исторического момента и из суровости революционного времени. Щас надо будет перезвонить Судакову, чтоб не спускал с нее глаз… - Гэпэушник осекся. - Нет, Судакову звонить не надо. Он по линии этой особы слаб, - она его как есть околдовала. Ишь, как он радовался, когда я вернулся, несолоно хлебавши!"
При воспоминании о вчерашней ночи у Василия болезненно сжало виски.
"Судакова в известность ставить нельзя. Ненадежен! Сам поеду!"
Май 1924
Болеслав Орлинский стоял в окне и глядел, как по Гороховой под звук фанфар марширует оркестр Электротехнической школы. Над колонной реяли художественные флаги - высокий знак победы на конкурсе военно - духовых оркестров. Теперь по музыке можно было сверять время - ровно в четыре, когда заканчивались лекции, курсанты проходили маршем, радуя ленинградцев бравурными мелодиями.
Когда - то ему, уроженцу Варшавы, потомственному дворянину Владимиру Орлову, до одури хотелось перебраться в столицу империи, стать тайным советником и, кто знает, может быть, даже сделать карьеру при дворе. Лет десять назад казалось, что все складывается как нельзя лучше. Гражданский чин его - статский советник - приравнивался к полковничьему, начальство было им весьма довольно, и перспективы открывались самые радужные. Когда б не война, когда б не революция…
В смутные дни марта семнадцатого года он прибыл в Петроград с рекомендательным письмом к начальнику российской контрразведки Михаилу Дмитриевичу Бонч - Бруевичу. Письмо было от генерала Алексеева, недавнего начальника штаба Верховного главнокомандующего. Окажись оно, как и документы на имя польского коммуниста Болеслава Орлинского, в руках большевиков в иных обстоятельствах - поставили бы Владимира Орлова к стенке и расстреляли по закону революционного времени. Но счастье было на стороне отважных. В суете, царившей первые месяцы в Петрограде, Михаил Дмитриевич отослал бывшего статского советника с новым рекомендательным письмом к своему брату - видному большевику. У того не было времени разбираться, и он отправил товарища Орлинского, как большого специалиста в области криминалистики, работать председателем Уголовно - следственной комиссии Петрограда.
Однажды, когда Болеслав Орлинский уже чувствовал себя вполне комфортно в новом кабинете, дверь широко распахнулась, и быстрым шагом вошел высокий худощавый мужчина с бородкой клинышком.
- Владимир, - вошедший энергично протянул руку, - рад тебя видеть. Во дворе заметил тебя мельком, решил проверить - не ошибся ли. Это прекрасно, что ты на нашей стороне.
Орлов, ни жив ни мертв, пожал руку. Перед ним стоял лично глава Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, а заодно и знакомец по гимназии - Феликс Дзержинский. За спиной "железного" Феликса маячили фигуры чекистов с маузерами на боку.
"Сейчас он спросит, почему вдруг я превратился из Владимира Орлова в Болеслава Орлинского, и вся радость улетучится в один момент", - промелькнуло в голове статского советника.
Но этот нюанс отчего - то не заинтересовал пламенного наркома. При том, что всего несколько лет назад революционер Дзержинский и следователь прокуратуры Орлов уже встречались вот так же - через стол. В Варшаве, при весьма неприятной для Феликса ситуации. Впрочем, и тогда они не расстались врагами. Орлов понимал его мотивы и даже в чем - то сочувствовал. Последней фразой, сказанной в тот раз, была: "Надеюсь встретиться при совсем других обстоятельствах". Надежда оправдалась. Старое знакомство возобновилось, и теперь член Польской социал - демократической рабочей партии Орлинский, приезжая в Москву, останавливался в номере "железного" Феликса в "Национале", как у себя дома. И все же ему было неспокойно - он ощущал собачьим верхним чутьем, что рано или поздно революционный угар закончится, и новые товарищи без колебаний пустят его в расход. Он все чаще подумывал о том, что пора исчезнуть из Совдепии. Уехать, ну, скажем, в ту же Варшаву. Но уйти надо не пустым - нужны бумаги, сведения, архив, за который на Западе готовы будут заплатить.
- Болеслав Янович, - раздалось за спиной, - как вы распорядились, задержанного привели.
- Датчанина?
- Так точно.
- Пусть войдет.
Орлинский вернулся к столу, поправил малахитовое пресс - папье, достал из кармана френча золотое вечное перо и взял из стопки чистый лист бумаги.
Посетитель безо всякого стеснения прошел через кабинет и уселся на стул перед столом.
"Явный скандинав", - оценивая внешность невольного гостя, подумал Орлинский.
- Гутен таг, - поприветствовал вошедшего начальник Уголовно - следственной комиссии. - Прошу вас назвать ваше имя, адрес и цель прибытия в Ленинград.
- Нильс Кристенсен, - четко ответил скандинав. - Я датчанин, проживаю в Копенгагене. Мой адрес вряд ли вам чем - то поможет. В Россию прибыл по делам Красного Креста. Вот, пожалуйста.
- Красивый документ. - Орлинский углубился в чтение разложенного перед ним дела. - Вы говорите по - русски?
- Да, - спокойно ответил Кристенсен. - Я полиглот, знаю много языков.
- Мне известен смысл этого слова, - не отрываясь от кривоватых строк протокола, кивнул Орлинский. - Кристенсен… Кристенсен. Знакомая фамилия.
- Мой двоюродный дядя не так давно был главой совета министров Дании.
- А, ну конечно.
"Интересная фигура, - исподтишка разглядывая скандинава, думал Орлинский. - Такой, если захочет, легко может вывезти из страны хоть пуд бумаг. Надо его как - то подцепить. Судя по самоуверенному виду - аристократ, чистоплюй и просто так мараться с контрабандой не станет".
- Да - а… - откидываясь в кресле, протянул Орлов. - В пренеприятнейшую историю вы попали, герр Кристенсен. Вот заявление, написанное со слов гражданки Клавдии Суконкиной, шестнадцати лет. Что вы хотели принудить ее к развратным действиям и для того насильно потащили в подворотню. Гражданка Суконкина утверждает, что шедшие через проходной двор незнакомые ей мужчины попытались вступиться за нее, но вы, применяя японское жиу - жицу, нанесли двоим ее защитникам травмы. Кстати, довольно тяжелые.
- Это было не джиу - джицу, и вообще, все обстояло не так.
- Да я - то знаю, уважаемый гражданин Кристенсен. И Суконкина эта прежде у нас по разным делам проходила. Проститутка, карманница, приманка - вот как в вашем случае. Но бумага есть бумага. Гражданка Суконкина имеет все права, которые революция даровала простому человеку, в том числе и на защиту со стороны Народного комиссариата внутренних дел, который я здесь представляю. У нее, видите ли, есть как минимум один свидетель, который точно подтвердит, что вы заволокли ее в подворотню и пытались изнасиловать. А потом напали на троих мирных тружеников и зверски их избили.
- Я полагаю, что этот фарс подстроен ОГПУ, является недружественным шагом к организации Красного Креста и ко мне лично, как к человеку близкому к датским правительственным кругам. Я непременно подам жалобу. Этот вопиющий случай немало осложнит и без того непростые дипломатические отношения между Данией и Советским Союзом.
- Ну что вы - так сразу и жалобу. - Орлов благодушно улыбнулся. - Я к вам со всей душой, камня за пазухой не держу. Просто рассказываю суть дела, стараюсь помочь. Всякому ясно, что Суконкина, шалава мелкая, клевещет на вас. Но ведь "ясно" к делу не подошьешь. Придется с ней отдельно поработать, чтобы отказалась от своего оговора. А на это время нужно. Такая вот история, уважаемый герр Кристенсен. А потому придется с вас взять подписку о невыезде, как то ни прискорбно.
- Но у меня нет времени для этого. Я приехал сюда не отдыхать!
- Я понимаю. И тем не менее. Могу предложить вам хорошую квартиру для съема. В гостиницах, знаете ли, слишком много чрезмерно бдительных глаз - всякого иностранца считают шпионом. А я, в свою очередь, из дружеского к вам расположения, постараюсь закрыть дело как можно быстрее. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Сколько? - произнес сотрудник Красного Креста.
- О нет - нет! И речи быть не может! - Орлинский выставил перед собой руки. - Ну что вы! Это просто обычная помощь одного интеллигентного человека другому. Вот адресок, давайте я вам подпишу пропуск…
В дверь кабинета постучали.
- Болеслав Янович, - в кабинет вошел секретарь, - к вам тут посетитель. Вне списка.
- Кто таков?
- Прежде у нас служил. - Секретарь начал читать по бумаге: - В гражданскую войну - адъютант Первого образцового полка крестьянской бедноты, потом был милиционером, агентом уголовного розыска, по здоровью комиссован…
- И что ему сейчас нужно?