- Вы что, серьезно… так полагаете?! М-да… Ну, ладно. Допустим на секунду, что я тогда полжизни действительно прожил именно что в родной Финляндии! Хотя, если честно, то я, как и наш Барон, этнический швед с Васильевского острова. Какая она мне, страна Суоми, родная… А что, более реального плана - например, отражения русской агрессии, Генштаб, получается… вообще не разрабатывал?
- А зачем?! Во-первых, зачем русским, которые сами в 1918 году предоставили нам полную независимость, хотя наш Сейм просил всего лишь чуть более полной автономии, нас завоевывать? А во-вторых, составление планов войны, исходя из идеи стратегической обороны есть составление плана быстрого и сокрушительного поражения.
- Обоснуйте? - заинтересованно спросил невидимый мне резонер.
- Слушаюсь, господин подполковник! ("Ого, целый подпол! - подумал я. - Хорошо, что хоть не генерал.") Тут два аспекта. Первый, стратегический: отдавая инициативу в руки противника, мы вынуждены были бы относительно равномерно распределить свои войска по всем угрожаемым участкам. Напротив, неприятель мог сосредоточить в месте генерального наступления свои войска, создавая кратное превосходство сил и огневых средств, то есть используя эффект "сапожного шила". Ну, шило нажимает не очень-то и сильно, но на очень узком участке… И где будет этот участок, мы не знаем. Во время Великой войны такие прорывы парировались переброской резервов с не атакованных рубежей, но у нас мотомехвойск, по бедности нашей…увы. И второй, психологический: в отличие от русского солдата, коллективиста по натуре, который проявляет свои самые лучшие боевые качества именно в обороне, поддерживая и ободряя своего товарища, наш финский солдат в массе своей редкий индивидуалист. Ему по душе маневренная, гибкая война - налетел, укусил, убежал, попарился в сауне, пообедал, водочки выпил… И снова в бой. К непрерывному же длительному напряжению, например, нахождению под вражеским огнем, наш финский солдат вообще не способен…
- Господин подполковник, разрешите обратиться к господину капитану? - с грохотом распахнув дверь куппэ и по-уставному держа ладонь у виска, вежливо, четко, но очень непреклонно сказал я. "Выгонит? А вот я, Helvetti! - возьму и не уйду! Пока этому лощеному штабному kyrvänimijä кое-что не выскажу!"
- Разумеется, господин капитан, обращайтесь! - сидевший в уголке мягкого дивана мужчина примерно моих лет иронически покачивал носком начищенного сапога, закинув одну ногу на другую и скрестив на своей груди узкие, но сильные аристократические руки.
Мордатенькй, с рыхлым и круглым бабьим лицом, похожим на не пропеченный блин, капитанчик с испугом уставился на меня своими рыбьими глазками.
"Что это он так испугался? - подумал я. - Боится, что я у него сосиску отниму?"
- Господин капитан, не имею чести знать вас… но, разрешите спросить: вы сами-то на фронте были?
- Какое это имеет значение? - брезгливо, через губу, бросил мне штабной, как копейку одноногому ветерану.
- Отвечайте господину капитану! - голос подполковника был тих и ровен, но хлестнул, точно раскаленный добела стальной хлыст. Даже меня пробрало…
- Да… то есть…э… нет… не совсем… э… я кинохронику смотрел! Две тысячи метров! - бледнея и краснея пятнами одновременно, заблеял капитанчик.
- Это хорошо вас характеризует. Отсмотреть такое количество кинохроники - это же надо иметь чугунную жо… волю., - с ледяной иронией усмехнулся подполковник.
- Но раз вы на фронте сами не были, то позвольте вам доложить., - со жгучей, спокойной ненавистью начал говорить я. - У меня возле моего ДОТа стояла пушка "Бофорс". И вот, сижу я, кофе попиваю, и вдруг залетает наблюдатель, волосы дыбом, глаза бешеные: "Русские танки идут!" И точно, за речкой на наши надолбы идут два трехбашенных "каменных дома" и два "детеныша"… Встали у берега, и давай по ДОТу шарашить. Я наводчику кричу: "Давай стреляй!", а он знай себе в прицел смотрит и штурвальчики крутит… Двадцать метров осталось… Бах! Прямо в башню. Второй "каменный дом" взял нас на прицел и поливает из пулеметов… Бах! и гусеница складывается в аккуратную стопку… Народ русские танкисты был отборный и очень храбрый. Никто не вылез с поднятыми руками. Когда мы пошли потом посмотреть поближе сгоревшие машины, то все люки были закрыты.
Увидев, что мы жжем их танки, русская артиллерия начала обстрел нашей огневой позиции. По нас били фугасными шестидюймовыми, били осколочными, поменьше, били шрапнелью… Нам бы надо было поменять позицию, но куда? Мне и сейчас кажется, что не было разницы, укрылись бы мы в бункере или остались снаружи, столь сильный был огонь. Отдельных разрывов было не различить и уж во всяком случае не сосчитать. Я вообще не слышал собственного голоса, приходилось кричать ребятам в уши и показывать цели знаками… А потом малокалиберная автоматическая пушка вела по нам огонь очередями. И хорошо стреляла, пока русских не накрыли наши минометчики; один снаряд пролетел так близко, что меня просто швырнуло на землю горячим давлением воздуха… Рты и ноздри нам разъедала пыль и от удушливого смрада разрывов выворачивало наизнанку. Просто чудо Господне, что расчет прожил почти целый день! Все парни были из Миккели… За один миг целая деревня лишилась всех своих мужиков!
- Вам-то как удалось уцелеть? - тихо спросил меня подполковник.
- Виноват! Вызвали меня в ДОТ к телефону… а когда вернулся, ребята лежали вокруг орудия, как разбросанные оловянные солдатики… даже крови не очень было много… Второй расчет собирал уж с бору по сосенке, и они оказались, увы, не такие стойкие…Так что, позвольте вас поздравить, господин капитан! - подло соврамши… Финский солдат под огнем не робеет, он и в обороне смел, вынослив и отважен.
- Да как ты смее…, - вскочил с дивана, закрытого уютным полосатым чехлом, штабной.
- Смею. - Тихо сказал я. - Имею право.
- Вон отсюда!!! - просипел багровый аксельбантоносец.
- Itse olet hullu! - почти весело ответил я, и, еще дрожа от бешенства, вышел в коридор.
"Дурак, дурак, трижды дурак! Кому и что ты хотел доказать! Вот возьмет и нажалуется, очень может это быть… и что? Военный суд? Да и pittu с ним. Меньше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют…"
За моей спиной распахнулась дверь куппэ… из неё бочком, прижимая к носу окровавленный кружевной платочек, выскочил капитанчик и рысцой помчался в сторону вагонной ретирады. Мне показалось, или у него на щеке действительно краснел отпечаток могучей пятерни?
- Зайди пожалуйста, камрад! - совершенно неожиданно донеся из куппэ голос подполковника. - Давай, что ли, помянем наших ребят…
"Это что, он мне, что ли?!"
… С оглядкою войдя в отделанное красным деревом и ярко пылающей бронзой куппэ, я осторожно присел на скользкий шелк дивана. Не испачкать бы, часом…
Подполковник резко сдвинул в сторонку финские разносолы, достал из своего шведского замшевого рюкзака какой-то сверток в вощеной бумаге. Развернул. По куппэ разнёсся восхитительный аромат сала с чесноком.
Я аж слюной захлебнулся.
Нарезая острейшим пукко белейшие, с тончайшими красными прожилками пласты, подполковник представился:
- Талвело, Пааво… Звание моё видите сами! - и указал тонким, красивым пальцем на две крупные шестиконечные звезды на воротнике…
- Юсси Суомолайнен, капитан. - скромно представился я.
- Ого! Целый капитан, да? Не слишком ли высокий чин для такого возраста? Ты ведь, товарищ, наверное, девяносто седьмого года?
- Девяносто восьмого…
- Ну, я тогда на год старше… Ты тоже видать, из запаса, как и я?
- Да как вам сказать…
- Да так и скажи. И… знаешь, зови-ка ты меня на ты!
- Как прикажете… извини, как скажешь! Ну, на эту войну, да! - призван из запаса, и на "гражданке" в сельской школе мирно себе учительствовал. А до тридцать шестого я честно в войсках служил. В шестнадцатом пехотном…
- Где ты и выслужил себе медаль в петлицу и геморрой в… поясницу. Знакомое дело! Ты по отчеству кто?
- Ивановичем когда-то был…
- Ага, вот где собака и зарыта… Хоть у нас, финнов, отчеств нет, сплошная мы безотцовщина, да где-то в кадрах запись-то и имелась! Прижимали тебя потихоньку…
… пока совсем не вышвырнули! - подхватил я. - Да я уж привык, что меня считают вторым сортом!
- Второй сорт, не брак! - усмехнулся Талвело. - Ну, а у меня всё проще… После Гражданской поступил в Академию Генштаба, потом командовал Егерским полком…
- О! Да ты спецназовец! - с уважением протянул я.
- Было дело…, - усмехнулся подполковник. - Потом наш полк вдруг расформировали, зане денег на него в казне внезапно не обнаружилось! Разворовали весь военный бюджет, жирные твари… Я гневно протестовал, пытался выступить в Парламенте. Определили меня за это в "психушку", содрав майорскую звездочку… Вышел я из дурдома и пошел трудиться в Университет, причем не нашел между ними никакой особой разницы. Защитил кандидатскую диссертацию на тему исследования наступательных операций против красных в северном Приладожье… Из-за своей диссертации вновь чуть не загремел в палату номер шесть. Уж очень она многим глаза колола, своей горькой правдой о нашем сокрушительном поражении…
С началом войны, разумеется, я пошел добровольцем, и, как имеющий высшее военное образование, командный опыт и ученую степень, был аттестован на подполковника. И, с учетом моего ценнейшего боевого опыта офицера войск специального назначения, немедленно определен по соответствующему профилю, а именно в должность помощника начальника Интендантского Управления…
Слушая подполковника, я предпринимал титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос.