Когда Хельги, прихватив с собой солиды, подходил к ипподрому, расположенному неподалеку от императорского дворца, солнце уже поднялось высоко. Впрочем, стояла осень, и порывы северного ветра были достаточно прохладны и злы. Поплотнее завернувшись в мантию, князь гордо прошёл мимо общих ворот, предназначенных для черни, - там уже собралась огромная толпа зрителей, в самом деле огромная, не меньше чем два раза по десять тысяч человек, а может, и того больше. Как раз открыли ворота - и люди, крича и толкаясь, словно воронкой втягивались на трибуны ипподрома. Повсюду слышались вопли, стоны задавленных, ругань. Воины в блестящих панцирях еле справлялись с толпой. Хельги осуждающе покачал головой - устраивать зрелища во время осады, когда договорившиеся с киликийскими пиратами русы вот-вот полностью блокируют город, было довольно безалаберно. Хотя, с другой стороны, может, и верно - подбодрить дух народа.
Ветер трепал знамена и натянутое над ареной огромное полотнище из пурпурный шелка, пахло чем-то странным, приятным. Пробравшись на трибуну, князь покрутил головой и принюхался. Чем же…
- Кедровые шишки, - улыбаясь, уселся рядом рыжий судья. - Их специально смешивают с песком и посыпают арену - для благовония. Вы за кого болеете? За "голубых"? За "зеленых"? За "красных"?
- За "зеленых", - вымолвил несколько ошарашенный подобным напором князь.
Судья обрадовался и с детской непосредственностью хлопнул его по плечу.
- Вот здорово! Я тоже за них. Хотя базилевс и его супруга болеют за "голубых", но большая часть синклита, как и мы, - за "зеленых".
- Эй, Антоний! - с верхнего яруса помахал рукой человек в шляпе с загнутыми полями, в роскошной синей мантии и ярко-голубом таларе. - Ставлю десять золотых на "голубого" возницу!
Судья помахал в ответ и обернулся к Хельги. Спросил чуть смущенно:
- Вы принесли?
Князь молча кивнул.
- Сейчас подойдет служитель. Поставьте все деньги на "зеленых".
- Но… - замялся Хельги.
- Поставьте, - мягко улыбнулся Антоний. - В конце концов, именно за этим я сюда и прихожу. Да и все… Азарт! Разве ж может хоть что-либо сравниться с этим благородным чувством?
Хельги понимающе кивнул. Теперь понятно, зачем этому эпикурейцу срочно понадобились деньги. "На жизнь" - как же!
- Смотрите, смотрите, базилевс! - Антоний затормошил князя за рукав и, поднявшись на ноги, закричал: - Многая лета базилевсу Василию!
- Многая лета! - заорали трибуны. - Многая лета-а-а!
Милостиво кивнув народу, император, в окружении тяжеловооруженных воинов и свиты, прошествовал в богато украшенную позолотой ложу. Высокий, крепкий мужчина в пурпурной мантии, с красивым волевым лицом.
- А вот и императрица, - Антоний кивнул куда-то в сторону выстроенной у самого ипподрома церкви. Хельги знал уже, что женщин на ипподром не пускают, не делая исключения и для супруги базилевса, потому и не особенно удивился. Лишь бросил рассеянный взгляд на окна церкви… И вздрогнул. Что это? Показалось? Нет, точно, хорошо знакомое мраморное лицо. Евдокия… Что ж, почему бы и ей не полюбоваться на скачки? Она ведь, в конце концов, знатная дама.
- Видите ту женщину, в окне церкви… - на ухо прошептал судья. - Во-он, скрылась за пелериной. Лицо такое красивое, каменное, словно у статуи.
- Вижу, - кивнул князь. - И кто же она?
- Как, вы не знаете?! - Антоний с недоумением посмотрел на князя. - Это же сама Евдокия Ингерина, супруга базилевса!
Супруга базилевса… Так вот оно что!
В общем-то, Хельги не удивился, ожидал чего-то в этом роде. Ну, императрица в любовницах, ну и что? Он ведь и сам не конюх.
- Едут, едут! - вдруг закричали все, да так громко и возбужденно, что казалось, от этих воплей сейчас упадет небо.
Пока князь и судья рассматривали императрицу, базилевс подал знак, и из распахнувшихся ворот под императорской ложей вынеслись, вылетели, ворвались на арену четыре сверкающие колесницы, запряженные четверками сытых и злых коней. В их коней были вплетены разноцветные ленты, у каждой колесницы - своего цвета: зеленые, голубые, красные, белые. Такого же цвета была и одежда возниц. Словно внезапно налетевший смерч, колесницы помчались по кругу, едва не сбивая друг друга. Вперед поначалу вырвалась красная, потом ее обошла белая, а ее, в свою очередь, голубая. Трибуны ревели. Зрители свистели, улюлюкали, орали, даже сам базилевс поддался общему настроению - что-то кричал, вскакивал, засунув два пальца в рот, свистел. Отрешенно взирающий на все это непотребство Хельги почувствовал, что и его захватывает тупая, нерассуждающая сила азарта. Он тоже поднялся на ноги, крикнул…
- Давай, давай! - изо всех сил заорал Антоний, видя, как зеленая упряжка обогнала голубую уже почти на полголовы лошади… вот уже на голову… на полкорпуса…
Кто-то радостно воскликнул. Тут же послышалась гнусная площадная брань - так выражали свое негодование расстроенные поклонники "голубых". "Красные" и "белые" тоже подливали масла в огонь, но их, казалось, было значительно меньше.
- А-а-а-а! - истошно заорал судья, глаза его вылезли из орбит и, казалось, вот-вот покатятся по арене вслед за колесницами. - Мы победили, победили!
Скачки закончились…
Глашатай громко объявил имена победителей. Часть трибун радостно кричала, другая - заводилась обиженным ревом. Кое-где стражники уже растаскивали драчунов. Император с недовольным лицом покинул ложу.
- Здорово. - Антоний обернулся к князю: - Я выиграл намного больше, чем поставил! Идем, отметим это дело!
- Так ведь, похоже, еще ничего не кончилось? - Хельги показал на арену, где явно к чему-то готовились - подсыпали песок, что-то размечали.
- А, - презрительно отмахнулся судья. - Сейчас тут будут песни, представления актеров, танцы. Пойдем, главное уже кончилось. Смотри-ка, императрица тоже машет вуалью… Зеленой вуалью, обрати внимание! Зеленой! Видно, и она не чужда развлечениям, хотя многие считают ее злой и надменной.
- Она не злая и не надменная, - шепотом произнес князь. - Просто несчастная, брошенная всеми женщина, живущая памятью о любимом… который ее, наверное, вовсе не любил.
Выпив в таверне вина, Хельги и Антоний разговорились. Обсудили скачки, отдельно взятых колесничих, даже качество покрытия арены. Слово за слово, разговор зашел об осаде города, о жестоких северных варварах - русах.
- Слава Господу, стены столицы высоки, а дух ее жителей отважен, - тряхнул рыжими кудрями Антоний, смачно доедая аппетитную куриную ножку. - Страшно подумать, что было бы, ворвись варвары в город.
- А может быть, не так уж и страшны эти русы, как про них рассказывают, - осторожно заметил князь, прикидывая, как бы половчей отвязаться от нового знакомца. Кажется, от судьи больше не будет никакого толку. - Ты хоть знаешь, чего они хотят, Антоний?
- Нет. А ты?
- А я знаю - требуют, чтобы уважали их купцов.
- Вот как? У них есть и купцы?
- И купцы, и богатые города, и тучные нивы!
- Да ты, я вижу, знаток, - усмехнулся судейский. - Впрочем, я знаю многих, кто рассуждает так же, как и ты. Давай-ка выпьем еще! Эй, хозяин, неси вина, да побольше. Наливай, наливай, не стесняйся.
Хельги с подозрением осмотрел большой кувшин, принесенный хозяином.
- Хороши же мы с тобой будем, если все это выпьем. Уж тогда точно наши физиономии вряд ли влезут в то зеркало. - Князь показал на начищенный медный круг, висевший на стене таверны.
- Зеркало? Ты сказал - зеркало? - неожиданно встрепенулся Антоний и, внимательно взглянув на собутыльника, погрозил ему пальцем: - Э-э-э, не говори того, о чем не знаешь.
- А при чем тут зеркало? - удивился князь.
- Да так. - Судья посмотрел на него как-то странно и неожиданно спросил, как его новый друг относится к Касии.
- К какой Кассии? Танцовщице? - не понимая, переспросил Хельги.
Антоний захохотал.
- Не к танцовщице, к поэтессе, каппадоккиец! Впрочем, ты так смешно говоришь по-гречески, что можно и не спрашивать.
Как темный дом лишен услады,
Так и богатство без друзей…
вместо ответа с улыбкой прочел князь, в который раз мысленно поблагодарив Никифора, посоветовавшего ему учить греческие стихи наизусть в целях формирования беглого произношения. Впрочем, Касия Хельги нравилась, хорошие писала стихи, в меру философские, по-хорошему злые, совсем не женские.
…В беде беседа любящих друзей
И меда сладостней, и лакомства любого!
с чувством продолжил Антоний и хлопнул новогй приятеля по плечу. - Ну, ты даешь! Не ожидал, каппадоккиец! И куда делся твой акцент? Давай-ка выпьем!
- Охотно! - Хельги про себя усмехнулся - несмотря на то, что рассказывали о необузданном пьянстве константинопольцев, пили они вполне умеренно и вряд ли могли бы тягаться на этом поприще с князем, продолжавшим оставаться неприлично трезвым. Ну, так не медовицу и пили - ромейскую кислятину!
- Тсс! - Антоний оглянулся, приложив палец к губам. - Мыс тобой обязательно должны кое-куда пойти!
- Ну да, в уборную, - с ходу согласился Хельги. - А то через рот уже скоро польется.
Судейский засмеялся, потряс кудрями, встал, ничуть не шатаясь.
- А ну, идем… Только не в уборную, нет… Хотя туда тоже можно.
- Даже нужно, - поддакнул князь. Покинув уборную - дорогую, выглядевшую словно дворец, с кланяющимся привратником при входе, - собутыльники остановились на краю площади, и Хельги принялся прощаться.