Михаил зачем-то оглянулся и решительно подошёл к "ингалятору". Он наполнил его так, как это сделал Лазарь, шёлкнул турбозажигалкой, и самоотверженно втянул воздух из горловины бутылки. Вода в бутылке забулькала, и дым, ворвавшийся в лёгкие, вызвал спазм, готовый обрушиться кашлем. И тут запал закончил гореть и со свистом влетел по трубочке в воду, а Михаилу показалось, что бутылка выстрелила, как стреляет пушка, и он принял этот залп на вдохе.
Он не помнил, когда выдохнул. Он не помнил уже ничего. Он попал в пресловутый Промежуток между вдохом и выдохом, о котором сказал Лазарь. Но описать его не сумел.
* * *
Кумран, или как его называли бедуины Город двух Лун, стоял у развилки дорог. Та дорога, что влево - вдоль Моря соли, вела к Иерусалиму. По той, что вправо, приходили караваны из самой Индии. Место было тихим и пустынным, не считая крепости, где нёс службу Иерусалимский гарнизон. Мало кто знал, что за стенами этой крепости находилась знаменитая Дамасская Пустошь - эзотерическая школа иудеев.
Вода в каменной пустыне была чудом. Она собиралась в период зимних дождей. И тех, кто сумел направить потоки воды из русла вади в хитроумную систему водоёмов, называли Мастерами. Отстоянная вода по акведуку попадала в город. Плотина, и весь комплекс каналов, были под охраной внутреннего гарнизона.
О жителях Пустоши поговаривали как о племени магов, вызвавших своим колдовством разрушительное землетрясение и сильный пожар. Город сильно пострадал. Но странное дело, община восстала из пепелища, упрямо не желая оставлять насиженное место. Город отстроили заново, обживая, точно готовя его для каких-то событий.
* * *
Солнце всходило со стороны Моря соли. Оно коснулось лучами массивных ворот крепости, отразилось в оконце высокой башни форпоста и заглянуло в пристройку. В гончарной мастерской, у бассейна с глиной, несколько человек сгружали тяжёлые мешки. В печах пылал огонь, обжигавший горшки и кувшины, а из вечного тумана прачечной доносились визгливые женские голоса. Утро в городе Двух Лун началось.
Наёмные работники покидали свои шатры, спеша на работу в крепость, а на базарной площади уже шла бойкая торговля. В два потока шли по каменистой дороге навьюченные ослы и верблюды. Один конец дороги упирался в горную гряду, а дугой - сливался с Иерусалимским большаком.
Пробуждалась и сама крепость. Её ворота отворялись, выпуская дозорный отряд и пропуская возы с зерном к закромам и мельницам. Первый бесплатный лоток с лепёшками прямо из пекарни. Его выкатили мальчишки-подмастерья. Народ с базарной площади кинулся к лотку, и вмиг всё расхватал.
Из трубы кузницы вырывался едкий дым плавильной печи. Ветер уносил его, забивая запахом свежего навоза.
* * *
Человек в грязном халате стремительно бежал через базарную площадь. Он едва успевал переставлять ноги, чтобы не попасться в лапы двух стражников, бегущих за ним по пятам. Он расталкивал людей, и те сильно усложняли стражам преследование.
- Нет! - Кричал он, едва унося ноги, - вы не зелоты. Я ошибся! Вы - бабы, сукины дети!
Покинув базарную площадь, он оглянулся и увидел, что стража отстала, прекратив преследование. Сменив бег на семенящий шаг, беглец направился в сторону коновязи. Тяжело дыша, он провозился с узлом на вожжах, и, наконец-то, запрыгнув на осла, так наподдал, что бедная скотина понесла его поскорее прочь, запылив утреннюю дорогу.
- Кто это? - спросила черноокая красавица у цыганки, которая возлежала в зуле. Под навесом, на коврах и подушках, шитых золотом, она была дивой с берегов Инда, с настежь распахнутыми душой, лицом и телом. От цветных платков рябило в глазах. Среди кристаллов, самоцветов, хрустальных шаров и колокольчиков лежали серебряные и золотые подносы, на которых красовались запрещённые гадальные карты. И то, что они у иудеев были в опале, делало их несказанно популярными у жён тех самых иудеев. Женщины прибегали в зулу к цыганке и гадали по любому поводу. Любимым развлечением женской половины города было пересказывать гадания, и выяснять: что сбылось, а что ещё нет. Цыганку любили, но её и побаивались. Благо дело - гадает на добро, а не приведи Господь, что в голову возьмёт? Так ведь и со свету сжить сможет.
На подносах стояли кувшины с благовониями и маслами, корзинки со снадобьями, амулеты от сглаза, порчи и приворота. С ковра, служившего потолком, прямо у входа свисали глиняные колокольчики, и когда кто-то входил в зулу, они щебетали так, словно отсекали своим звоном все заботы человека, его суету и страх. В зуле у цыганки и впрямь был другой мир. Он походил на мир волшебной сказки, и этим манил к себе, но был основан на обмане, и не скрывал этого. Обман был самым ходовым товаром. Люди не могли и дня прожить без обмана, а здесь, в зуле цыганки, был тот самый обман, так необходимый каждому человеку. Обман, от которого люди почему-то становились счастливей.
Цыганка-оракул могла легко нагадать счастье. Любовь на сегодня. Удачу в делах. И, даже смерть врага - всё, чего ни пожелает клиент.
- Это, милая, был мэрагель. - Сказала цыганка, приглашая девушку удобней устраиваться на подушках. Она взяла карты с серебряного подноса и вопросительно подняла бровь, перетасовывая колоду. Девушка молча кивнула и оглянулась, как заговорщик. Мягко приземлившись на подушки, она охнула от удовольствия. Было видно, что в зуле цыганки она была впервые, и ей здесь всё очень нравилось. Её рука касалась нежного шёлка цветных платков, от которых в душе просыпалась нежность. Она трогала длинные павлиньи перья, и у неё менялась осанка. Теперь она с опаской гладила шкуру уссурийского тигра.
- Я вспомнила этого человека! - Сказала девушка, принимая от цыганки финик и открывая стороннему взору лицо. - В месяце ияр он подстрекал народ к бунту.
- И я его помню, - сказала цыганка, - Но его и тогда не стали ловить, а только сделали вид. Знаешь, сегодня он пытался проникнуть в крепость. Прикинулся хворым и стал в очередь в гарнизонный дом больных. Кто-то из стражи его признал, так он, видишь, как быстро исцелился.
- А почему его не стали ловить?
- Наверное, пожалели. Да и то, кому он нужен? Он ведь этим промыслом всю свою семью кормит. Ну что? - Встрепенулась цыганка, - тебе нравится здесь?
- Очень! - искренне ответила девушка, и облизала сладкие после финика пальцы. Потом она решительно взглянула в глаза цыганки, и, набравшись смелости, сказала:
- Мне бы поворожить.
Цыганка понимающе кивнула, снова перетасовала карты, и даже дала притронуться к ним, но не разложила, а сказала:
- Ручку бы надо позолотить. Перед раскладом.
Девушка вынула из уха серьгу, и протянула цыганке:
- Вот, - сказала она.
Цыганка осмотрела мастерскую работу, и залюбовалась.
- Не жалко? - спросила. - Вещь красивая, дорогая.
- Бери! - с решимостью, полной воли, сказала девушка. - А верно всё скажешь, вторую отдам.
- Откуда серьги, милая? - бровь цыганки снова вопросительно взлетела.
- Серьги мои! - сказала девушка, вскакивая с подушек, и покрываясь пунцовыми пятнами. - Мне их отец смастерил!
- Ну, конечно! - Рассмеялась цыганка, возвращая серьгу. - Ты - Ребекка. Внучка мастера Давида.
- Да…
- Твой дед святой человек, драгоценная моя, и с его внучки я золота не возьму. И не спорь со мной, красавица, давай я тебе серьгу в ушко вдену. Вот так…
- И дед твой - не просто кузнец, и мастер, - теперь цыганка любовалась ребёнком, - он настоящий маг и чародей. Вся семья твоя - великие люди и большие праведники, дай им ваш бог до ста двадцати лет, и детям их и внукам.
Цыганка смущённо суетилась вокруг Ребекки, не зная как сказать. Наконец, она налила в серебряный кубок вина и сделала большой глоток.
- Вот, так хорошо, - улыбнулась цыганка. - Так вот, бесценная моя. Я хочу, чтобы ты знала это, прежде чем я разложу тебе карты. Твой дед не одобрил бы эту твою затею.
- А мы об этом никому не скажем, - твёрдо произнесла Ребекка.
Колокольчики зазвенели, и в зулу заглянул немой. Это был бедуин. В руках он держал кувшин, покрытый испариной. Улыбнувшись беззубым ртом Ребекке, он поспешно поставил кувшин у ног девушки и, поклонившись, что-то промычал, жестами показывая в сторону Пустоши.
- Благослови тебя Всевышний, - произнесла девушка, прощаясь с убогим. Она подняла с циновки кувшин и протянула его Цыганке.
- Вот, козье молоко. - Сказала она. - Возьми. Оно холодное. Бедуин его хранит в пещерах.
- Но ведь к пещерам приближаться запрещено, - удивилась цыганка, вспомнив провокатора, пытавшегося проникнуть в пещеры, охраняемые гарнизонной службой. - Там опасно.
- Так он же этого не знает. - Звонко рассмеялась девушка. - Он ведь убогий. С восхода до заката ходит за своими козами и никому зла не причиняет.
- А ты откуда с ним знакома?
- Дедушка его когда-то спас, когда он упал с откоса. Под ним песчаник провалился. Порезался он сильно, побился о камни. Дедушка был в дозоре, когда это с ним приключилось. Он и спас бедуина, а с ним и всё его стадо коз. Но языка тот лишился. Откусил себе сам. Дедушка говорил, что его сожрала дозорная собака. А он привёз пастуха в пустошь на осле, и вместе с бабушкой его выходили. С тех пор, раз в неделю, в базарный день бедуин приходит сюда продавать молоко, сыр, лабанэ, мёд. И каждый раз кого-то из нас угощает. Он - добрый.
- Как же, добрый! - послышался перезвон колокольчиков, и в зуле показалась голова торговки пряностями.
- Откуда знаешь, что он не шпионит тут? Хороший. Втёрся в доверие к самим верхам!
- Что ты такое говоришь?
- Помолчи! Мала ещё. Если в Пустоши терпят его вонючих козлов, это ещё не значит, что мы готовы терпеть его на нашем базаре.