- А и не краше - едина стать! И с желчным ехидством спорщик ткнул рукой в сторону боярской усадьбы: - Хлеба-то небось колико было? Куда подевал? - Он свирепел с каждым словом, смешно подёргивал головой и, перебегая от одного к другому, брызгал слюною в лицо: - Бога бы вспомянули! Отпустили бы бояре те хлебушка! Людишки мрут, а они дорожатся! Дождутся ужо! Не яз буду - дождутся!
Заметив холопей, Ряполовский пришпорил коня. Толпа упала ниц.
- Покажи милость, выслушай смердов!
Симеон приказал всем подняться.
- Обсказывайте, на что печалуетесь.
Ходоки передали разговор свой с Угрём.
Симеон затеребил взволнованно бороду и с горечью подумал:
"При Василии Иоанновиче попечаловались бы вы князь-боярину на царёвых дьяков".
Но, едва выслушав холопей, гневно потряс кулаками:
- Изведут вас те дьяки да дети боярские!
- Изведут, господарь!.. - ответила хором толпа. Подавив двумя пальцами нос, князь грузно навалился на тиуна и сполз с коня.
- Коли любо вам слово боярское, - уповайте на милость Божию да не шевелите перстом для того дьяка.
В толпе зашушукались недоверчиво и заспорили.
- А не подашь ему мшела - изведёт.
Ряполовский сердито шлёпнул себя по обвислому животу.
- Думка была у меня после Сретенья на Москве быть. Да, видно, утресь же укачу. - Ободряюще похлопав старика по спине, он сунул ему руку для поцелуя и взобрался на коня. - В думе, в очи царю поведаю, како дьяки людишек изводят неслыханно.
- Обскажи ты царю…
- И обскажу!
Всю ночь не спал Симеон, кропотливо обдумывая каждое слово, которое скажет царю в присутствии всех Загряжских и Биркиных.
"Пускай-ко прознает, како при страдниках! Пускай похвалится, что возлюбленные старосты его из худородных мене чинят людишкам убытков, нежели мы, господари".
Под утро он забылся. Сквозь сон почудилось, будто кто-то задвигал столом.
Приоткрыв смежающиеся глаза, князь похолодел от ужаса: перед ним стоял Грозный.
- Тужишь? - тихо спросил царь и оттопырил кверху клинышек бороды.
- Тужу!.. - через силу выдохнул Симеон и почувствовал, как шевелятся корни волос. - Такая туга, госуд…
Он не договорил и забился в жестоких рыданиях.
- Афанасьевич! Князь! - шепнул растроганно царь и сам вдруг заплакал. - Не надо, Афанасьевич, не надо же, ну, не надо! А детей боярских нынче же яз на дыбу возьму.
С трудом оторвавшись от подушки, боярин приник в благодарном поцелуе к царёвой руке.
- Дыбой их, государь, пожалуй их дыбой! - И, заискивающе заглядывая в ястребиные маленькие глаза:- А гуся того мне. Мне, государь! - Он вскочил и больно вцепился в плечо Иоанна. - Мне! Мне гуся! Дабы не запамятовали холопи, что токмо мы вольны над их животами! Мы, а не Биркины!
Грозный отвернулся к окну и неожиданно ухарски свистнул.
Симеон оторопело попятился к двери.
- Куда?!
Взвизгнул тяжёлый посох.
- Вот тебе Биркины!
Князь оглушительно вскрикнул и… пробудился.
На пороге, усердно сплёвывая через плечо, стоял объятый страхом тиун.
Грязно-серыми лохмотьями рукавов протирало запотевшую слюду оконца старчески-немощное, слезливое утро.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Иван-царевич принял от Грозного посох и поставил его подле своей лавки.
- Так-то, батюшка, краше. - И, улыбаясь светлыми глазами своими, налил отцу березовца.
Иоанн обнял царевича.
- Не от злого сердца, а подобру бываю яз, Ивашенька, неласков с тобой.
Он ткнул пальцем ввысь, потом - в пол.
- Един на небеси Бог, един царь на земли.
Царевич с пренебрежением передёрнул плечами.
- Един царь, сказываешь? А земщина?
По его продолговатому лицу тёмною рябью скользнула судорога.
- Коли б моя воля, батюшка, яз бы всю земщину в бочку железную да в Москву-реку!
Стоя смиренно у двери, слушал беседу Борис Годунов.
Маленькие глаза царя перекосились в сторону советника.
- Добро молвит царевич, а либо по младости лет кипятится?
Руки Бориса как-то сами собой, без участия воли, легли крестом на груди, а спина согнулась почтительным полукругом.
- Бог глаголет устами младости.
Грозный нахмурился. Иван победно запрокинул голову.
- Дозволь молвить, - заискивающе попросил Годунов и, дождавшись кивка, продолжал: - Токмо ежели всех единым духом в Москву, - не запрудило бы.
Он сжал кулак и сладострастно раздул ноздри.
- По единому ежели - и реке неприметно, и земле вольготнее.
Царь постучал согнутым указательным пальцем по высокому лбу советника.
- Кладезь премудрости!
И, выпив залпом березовец:
- А исподволь изведём, в те поры не будет помехи доподлинный торг с басурмены наладить. Нету, Ивашенька, могутней силы возвеличить в богатстве Русию, чем торг с иноземцы.
Царевич поднялся и приготовился упрямо защищать своё мнение о расправе с земщиной.
- Ты погоди, - остановил его царь. - Тако обернём, что не мы земщину изничтожим, а людишки незнатные.
- Вот ужо, батюшка, невдомёк мне такое.
Иоанн добродушно прищурился.
- Жалуем мы людишек милостями богатыми? Жалуем! Ну, а уж им вот како ведомо: покель не извести высокородных - не быти и им крепко на господарстве. - Глаза его затуманились, и на жёлтом лице легли глубокие тени. - Токмо бы ливонцев да татар одолеть, а от земщины оборонит меня Бог!
* * *
По одному сходились советники в думную палату.
Как только явился Грязной, Иоанн открыл сидение.
Быстро читал Висковатый челобитные, цидулы и грамоты. Внимательно слушавший царевич то и дело прерывал дьяка возмущёнными выкриками:
- Воры! До единого воры!
Окончив чтение, Висковатый перекрестился и положил бумаги на стол.
- А и доподлинно стонут холопи, - после тяжёлого молчания процедил нараспев Иоанн.
Курака-Унковский с чувством глубокого огорчения подхватил:
- По всей Московии множатся собрания злодейские! Дышать не можно холопям!
Грозный топнул ногой.
- В моей Русий дышать не можно?! Да разумеешь ли ты в государственности?!
Курака виновато съёжился и притих. Василий Тёмкин поклонился царю.
- Не к тому молвил Унковской. Не гневайся, государь! А токмо хотя и на благо будущих дней надобна ныне казна могутная, одначе и то негоже, чтобы холопи сетовали на царя своего.
Царевич толчком под живот усадил Тёмкина на лавку.
- До вина и до девок горазд ты, а в государственности - в край слабоумен!
Уловив улыбку царя, советники угодливо захихикали. Борис с нарочитым восхищением приложился к руке Ивана и вставил своё смиренное слово:
- Надобно обернуть, чтобы не на царя, а на дьяков печаловались холопи, - и перевёл многозначительный взгляд на Грязного.
Объезжий голова достал из-за пазухи цидулу.
- Дозволь, государь.
- Сказывай.
- А пожаловал на Москву с челобитной на дьяков князь Симеон Ряполовской.
- Ряполовской? - брызнул слюной Иоанн и потянулся аа посохом.
- Он, государь! (Грязной брезгливо фыркнул). Бьёт челом тебе и дожидается, не пожалуешь ли его милостью в Кремль допустить?
Развернув бумагу, он передал её Висковатому.
По мере того как дьяк читал, на лице Иоанна разглаживались морщины и задорней горела усмешка в глазах.
Царевич стоял у окна и, что-то соображая, зло кусал ногти.
Фуников тихонько наступил на ногу Борису.
- Сказывай. Самый срок.
Годунов нерешительно помялся и кивнул в сторону Вяземского.
- Афанасий бы обсказал. - Но, почувствовав на себе взгляд Иоанна, тотчас же готовно согнулся. - Вместно бы того Угря на Москву кликнуть да всенародно казнить за мшел. А с гонцами по всей земле весть возвестить: дескать, тако со всеми царь сотворит, кои над людишками бесчинствовать будут.
Царевич неожиданно закружился по терему. Грозный погрозил ему пальцем и наставительно, по слогам, прохрипел:
- Чтобы самодержавием быть, како и достойно великого государя, навыкай всякому разумению: Божественному, священническому, иноческому, ратному, судному, московскому пребыванию, житейскому всякому обиходу, - а плясанье ни к чему государю!
И зло Грязному:
- Абие того дьяка на Москву!
Покончив с делами, объезжий, Борис, Вяземский и Фуников пошли с царём в трапезную.
Иоанн наскоро помолился и, набив рот рыбой, повернулся к Грязному.
- Сказываешь - Симеон?
Объезжий вытолкнул языком изо рта непрожёванный огурец, смял его в руке и шепнул:
- А Шереметев с Замятней в сенях сдожидаются.
- Небось не наглядятся да не нарадуются друг на дружку?
- Спины кажут да рычат, яко те псы!
Он подошёл близко к царю и, коснувшись губами края его кафтана, таинственно прибавил:
- Сабуров-Замятня диковинку с собою привёз. Будто, сказывает, холоп содеял.
Фуников покашлял в кулак и точно случайно припомнил:
- Вяземской с Григорием темницы обхаживали. Промежду протчих жив ещё и холоп Симеонов, Неупокой.